Послевоенный рубеж в истории Русской Православной Церкви и Московской духовной академии: 1948 год

1948 год стал переломным годом для жизни всей Русской Церкви и, в частности, для Московской духовной академии: в Москве проходит Совещание глав и представителей Поместных Церквей, Академия возвращается в свои исторические лаврские стены. О новом витке в истории Церкви и Академии рассказал в Актовой речи на торжественном годичном акте Московских духовных школ 14 октября 2008 года профессор академии, заведующий кафедрой церковно-практических дисциплин А.К. Светозарский.

Ваши Высокопреосвященства, Ваши Преосвященства, всечестные отцы, братья и сестры, уважаемые гости!

Прежде всего, разрешите мне поздравить вас с праздником Покрова Пресвятой Богородицы, с днём, который сугубо почитается нашим православным народом, с престольным праздником нашего академического храма и пожелать всем нам, чтобы благодатный покров Пречистой Девы Богородицы незримо, но реально и действенно простирался над нами, осеняя родную alma mater, её наставников, питомцев и выпускников.

Примите также поздравления с нашим традиционным академическим актом.

Сегодня, отмечая это торжество, мы мысленно обращаемся к событиям шестидесятилетней давности и вспоминаем знаменательную дату нашей истории: возвращение Московских духовных школ в священные стены Троице-Сергиевой Лавры, в обитель Живоначальной Троицы и преподобного аввы Сергия.

Дорогие отроки и отроковицы, дорогие наши питомцы! Это слово (ибо таков жанр речи на годичном акте) по традиции обращено, прежде всего, к вам. С этой высокой трибуны мне сейчас особенно приятно видеть ваши немного усталые, но радостные лица. И всё же наберитесь терпения и вкусите немного плодов от древа методологии и дидактики. А у всего высокого собрания, у начальствующих и коллег я хотел бы, подобно древнему книжнику, попеняв на свою худость и недостоинство, испросить прощения за то, что дерзнул уже второй год подряд всходить на эту кафедру в день нашего торжества. Но для этого есть свои причины.

Дело в том, что за минувшие двадцать лет у части нашего церковного народа (и боюсь, что у части весьма значительной) стремительно формируется некое новое сознание. В этом формировании особую роль играет неадекватная, идеологически заданная интерпретация событий отечественной истории, в частности истории церковной: рождаются и утверждаются мифы, обеляются и чуть ли не возводятся в ранг святых праведников разного рода сомнительные личности, с необычайной лёгкостью в мыслях «объясняются» сложнейшие процессы, имевшие место в нашем прошлом. Но самое главное — приверженцы упрощённого подхода избирательно подходят к историческим фактам, создавая тем самым искажённую картину исторической действительности, некую виртуальную реальность, пребывание в которой, как показывают события произошедшей этим летом церковной смуты, помогает этим незадачливым (или злонамеренным?) «любителям истории» оправдывать свои антиканонические, антицерковные действия.

Мы, люди среднего и старшего поколения, прошли через это искушение, возникновение которого было связано со сменой политического строя. На наших глазах «плюсы» менялись на «минусы» и наоборот. Новые идеологи предлагали нам разного рода варианты восприятия родной истории: от либерального злохуления до ультрапатриотического идеализирования. В конце концов мутные волны улеглись. Герои (реальные и действительные) остались героями, а предатели — предателями. Но, самое главное, серьёзные и добросовестные исследователи, пусть и увлекавшиеся в своё время подобного рода экспериментированием, пришли не только в теории, но и на практике к признанию единственной власти над собой — власти факта. История должна быть не такой, какой бы нам хотелось её видеть, а такой, какой она была на самом деле, во всей сложности исторических коллизий и перипетий. И наша с вами задача — реконструировать историческое событие, в данном случае то, которое нас сегодня интересует, представив его в контексте эпохи, с учётом реалий именно того времени, в которое мы с вами должны будем сейчас погрузиться.

Итак, каким он был, год 1948? Для мира, страны, населяющих её народов, для Русской Церкви, переживавшей период восстановления своих структур после двух с половиной десятилетий непрерывных гонений?

Но сначала определим хронологические рамки. Для духовной школы, для любой школы вообще, календарный год разделяется на два учебных. Так что нас с вами интересуют события, происходившие с сентября 1947 по июнь 1949 года. Этот период, который принято называть периодом послевоенного устройства мира, вмещает в себя множество эпохальных событий и событий менее значительных. Некоторые из них непосредственно повлияли на церковную жизнь в СССР.

Год 1948 — третий послевоенный год. Советский Союз, пользуясь авторитетом страны-победительницы, освободительницы народов Европы от фашизма, вызвал к себе искренний интерес и симпатии европейцев и обитателей других континентов. В силу осуществлённого «большой тройкой» раздела мира на сферы влияния в орбиту советской внешней политики попали Польша, Чехословакия, Венгрия, Болгария, Югославия и Румыния. Соответственно, в орбиту советской внешней политики были вовлечены и Православные Церкви этих стран, составившие блок, противостоящий Ватикану, экуменическому движению (Сталин считал, что она преследует политические цели) и отчасти — греческому православному миру, сориентированному на Англию и США.

Это сложившееся к 1948 году единство было нарушено конфликтом между СССР и Югославией. Но Сталин и высшее политическое руководство СССР продолжали попытки по реализации плана создания «русского Ватикана» — центра православного мира в Москве, призванного противостоять Риму и действовать в дальнейшем в рамках сталинского «средиземноморского проекта» по распространению влияния Советского Союза на страны третьего мира, расположенные в бассейне Средиземного моря.

Стремление к приведению в жизнь этого проекта и объясняет то особое внимание, которое уделялось Сталиным организации и проведению Совещания глав и представителей Православных Церквей, состоявшегося в Москве в 1948 году в рамках празднования 500-летия автокефалии Русской Церкви. Кстати, в подготовке и работе совещания принимали активное участие преподаватели Московской духовной академии, о чём будет подробнее сказано в дальнейшем.

Также отметим, что идея проведения в Москве Вселенского Собора Православной Церкви (именно в таком формате рассматривал московскую встречу 1948 года И.В. Сталин) натолкнулась на саботаж со стороны греческих Церквей и в первую очередь — Константинопольской Церкви, пытавшейся распространить свою гегемонию на православный мир после установления вынужденной изоляции Русской Церкви, продолжавшейся до середины 1940-х годов и не отказавшейся впоследствии от этой тенденции.

Неудача (с точки зрения государства) московского совещания во многом повлияла на некоторое охлаждение государственно-церковных отношений. Но на этом моменте мы остановимся позднее, а сейчас отметим важные для Русской Православной Церкви последствия внешней политики на Ближнем Востоке. Возвращение русского влияния в Палестине и в остальном православном (а отчасти греческом) мире началось ещё в 1945 году, когда в работе Поместного Собора РПЦ принимали участие предстоятели Александрийской и Антиохийской Церквей и представители Константинопольской и Иерусалимской Церквей.

Дальнейшим шагом в этом направлении стало паломничество Святейшего Патриарха Алексия I в Святую Землю в мае 1945 года, когда патриарх посетил Иерусалим и его окрестности, общался с патриархом Иерусалимским Тимофеем, затем на Кипре встретился с Александрийским патриархом Христофором, посетил Бейрут и Дамаск, где состоялась его беседа с патриархом Антиохийским Александром.

Как известно, внешняя политика советского государства, её ближневосточный вектор активно способствовали образованию еврейского (арабо-еврейского) государства на подмандатной британской территории в Палестине. 15 мая 1948 года Советский Союз признал государство Израиль, и вскоре израильское правительство передало СССР часть земельных участков, строений и имущества Русской духовной миссии. В конце 1948 года правительство СССР перевело имущество миссии в ведение Русской Православной Церкви. При этом параллельно продолжала действовать миссия, находившаяся в юрисдикции Русской Православной Церкви Заграницей.

Говоря об интересующей нас эпохе, нельзя не учитывать, что в этот период мир уже жил в условиях жёсткого противостояния, уже начался период холодной войны, отправной точкой которой считается речь, произнесённая У. Черчиллем в присутствии президента США Г. Трумэна 5 марта 1946 года в колледже американского города Фултона. Наиболее яркие примеры этого явления: геополитическая конфронтация, гонка вооружений, борьба за сферы влияния в третьем мире и борьба в сфере идеологии. Последняя имела особенное влияние на положение Церкви в СССР, определяло основные направления внешней политики Московской Патриархии.

В условиях начального этапа холодной войны, когда США сохраняли монополию на ядерное оружие, Советский Союз весьма успешно интегрировался в международное движение сторонников мира, организованно оформившееся в 1948−49 гг. В августе 1949 года в Москве состоялась первая Всесоюзная конференция сторонников мира и был создан Советский комитет по защите мира. С самого начала в движении самое активное участие принимали представители Русской Православной Церкви и других религиозных объединений Советского Союза.

Такова в самых общих чертах картина мира 1947−49 годов, хотя за недостатком времени мы оставили за рамками доклада многие важнейшие события (образование КНР, раздел Германии, образование блока НАТО, создание «социалистического лагеря» и др.).

Переходя к внутреннему положению в стране и в Русской Православной Церкви, необходимо, на наш взгляд, вновь обратиться к некоторым постулатам наших оппонентов из правого лагеря. Нередко его представители озвучивают концепцию государственно-церковных отношений как своего рода симфонию, некий период гармоничных и взаимно комплиментарных отношений, установившихся между Русской Православной Церковью и Советским государством со времени Великой Отечественной войны и продолжавшихся до смерти И.В. Сталина и даже позже — до начала хрущёвских гонений.

В более вульгаризированном варианте вся послевоенная эпоха представляется периодом, когда в последний раз в истории (!) установилось полное единство нашего народа и Русская Православная Церковь не только органично вошла в этот процесс, но чуть ли не возглавила его. Как ни дико это может прозвучать, но теория не лишена определённого правдоподобия. Более того, в ней есть и некоторое рациональное зерно, но не будем забывать о деталях, памятуя известный афоризм: «Бог истории — в деталях».

Да, несомненно, в советском обществе установилось определённое внутреннее единство, выстраданное в годы войны, когда основным пафосом народной жизни было самоотверженное стремление к скорейшей победе над врагом, вполне реально осуществлявшим политику физического истребления славянских народов ССР и некоторых других народов, населявших нашу страну. Испытание войной выдержала и советская национальная политика: за исключением отдельных сепаратистских движений на Кавказе и в западных областях СССР народы страны в целом в военный период действительно представляли собой единую общность. Этому единению способствовало и общее участие в восстановлении разрушенного войной народного хозяйства и в переводе экономики на мирные рельсы.

В сфере идеологии того времени основная тенденция связывалась с именем А.А. Жданова. Она подразумевала насаждение классового подхода, борьбу с «низкопоклонством перед Западом» и подчёркивала идею державности. Первый момент касался, в основном, той части творческой интеллигенции, которую обвиняли в безыдейности, подверженности влиянию упадочной буржуазной культуры и в отсутствии патриотизма. Второй вытекал из первого, и в 1947—1948 годах вылился в борьбу с «безродным космополитизмом». Оба эти эпизода послевоенной истории (при всей их значимости для общественной жизни того времени) нас сейчас мало интересуют. На положение Церкви в советском обществе, на отношение к ней советских партийно-государственных органов гораздо большее влияние оказывала именно великодержавная тенденция, ведущая в послевоенные годы.

Великодержавность сталинской эпохи не подразумевала отказа от марксисткой идеологии и фразеологии, хотя, конечно, на деле являлась отступлением от марксистской теории. Это была своеобразная модификация классического марксизма, сохранявшая в целом основные постулаты марксистской догмы, в том числе её неотъемлемую составляющую — так называемый научный атеизм. Кстати, это одна из самых важных исторических деталей, на которые следовало бы обратить особое внимание. Тем не менее, новая государственная идеология включила в себя значительный элемент реставрации.

На глазах у поколений, переживших Культурную революцию 1920−1936 годов, происходила частичная реабилитация дореволюционного прошлого (этот процесс начался незадолго до Великой Отечественной войны, с 1935—1936 годов). Конечно, деятелей русской истории идеологи делили очень чётко на «прогрессивных» и «реакционных», давали соответствующие оценки явлениям и тенденциям минувшего, но в основном, по крайней мере с точки зрения фактологии, наше историческое прошлое вновь стало достоянием общественного сознания.

Кроме того, предпринимались явные попытки восстановить отдельные институты, имевшие место в дореволюционной России, точнее — создать по их подобию новые, советские, но с явной оглядкой на имперскую традицию. Активно менялась внешняя атрибутика, и этот момент нельзя недооценивать. Знаки различия в армии, ордена, носившие имена славных полководцев (Суворова, Кутузова, Ушакова, Нахимова) и даже совпадавшие по названию с дореволюционными (орден Александра Невского).

Реформа среднего образования — создание «сталинских гимназий», как их называли в народе, с раздельным обучением. Возрождение наименования «гвардейский», которое присваивалось особо отличившимся частям и соединениям Красной Армии (с 1943 года — Советской). Попытка создания особой военной касты из советского офицерского корпуса (введение «судов чести», наград за выслугу лет, создание суворовских и нахимовских училищ, куда в первую очередь зачислялись дети погибших офицеров).

Тенденция, безусловно, распространилась не только на военную сферу государственной жизни, но и на гражданскую. В марте 1946 года Совнарком и наркоматы были переименованы соответственно в Совет Министров и министерства. С 1943 по 1954 год советские чиновники более чем в двадцати министерствах оделись в форму установленного образца, как это и было принято до революции. В советском государственном аппарате также были введены суды чести. Форменную одежду носили школьники, учащиеся ремесленных училищ, некоторых техникумов и вузов. Между прочим, в Московских духовных школах форменная одежда была введена в 1951 году.

Особую касту составляли деятели науки, культуры и искусства, объединенные в соответствующие творческие и профессиональные союзы, наделенные немыслимыми для простых советских людей льготами и привилегиями. Но эта элита была поставлена под жесткий идеологический контроль, а условием вступления в её ряды была абсолютная лояльность и «идейная зрелость», хотя известны и исключения из общего правила.

Причудливое сочетание марксизма и традиций имперского прошлого, пролетарского интернационализма и русско-советского патриотизма определяло то идеологическое поле, в котором Русская Православная Церковь должна была действовать в рассматриваемый нами период.

Современные исследователи называют множество причин того, почему Сталин и советское руководство допустили восстановление церковных структур и частично церковное возрождение, охватившее значительную часть населения СССР. Выстраиваются предположения, отвечающие на вопрос о том, почему «церковная политика» советского государства не изменилась и после завершения Великой Отечественной войны. Нас сегодня, конечно, больше интересует период послевоенный. И здесь среди сложного комплекса причин, на наш взгляд, следует выделить две основные: желание властителей Кремля выглядеть презентабельней на международной арене (о чем уже было сказано выше) и попытка встроить Церковь, как традиционный общественный институт, как хранительницу национального прошлого, в систему сталинской великодержавности.

Тогда всё традиционное, классическое, было не то чтобы в моде, а даже служило каноном в архитектуре, изобразительном искусстве, литературе, музыке и так далее. Конечно, это был канон, выверенный по марксистским образцам, но с разного рода допущениями. Последние были неизбежны. Ведь как, например, совместить пролетария, который, как известно, не имеет отечества, и солдата-победителя, защищающего родную землю от врагов (таких же пролетариев) и освобождающего мир от коричневой чумы? Поэтому «допущения» были не только возможны, но и необходимы. В разряд «допущений» попадал и такой идеологически чуждый институт, как Церковь. А остальные причины лишь дополняют главные.

Власти должны были допустить церковный ренессанс с воссозданием системы церковного управления, ростом числа приходов, монастырей и духовных учебных заведений, но они отнюдь не были в этом заинтересованы. Поэтому в рассматриваемый нами период (в 1947—1949 гг.) происходит своего рода ревизия «церковной политики». Многие исследователи связывают этот «шаг назад» с минимальными результатами, которые были достигнуты Московской Патриархией летом 1948 года на Совещании глав и представителей Православный Автокефальных Церквей. Но это не так, как мы сможем убедиться из дальнейшего хода событий. А пока обратимся к положению Русской Православной Церкви в 1947—1949 годах.

По данным на 1 января 1947 года в СССР действовало 13 803 церкви и молитвенных дома, 99 мужских и женских монастырей (4668 монашествующих). Насчитывалось 9627 священников и диаконов. Более 30% из них начали служение в военные годы. На 1 января 1948 года в СССР функционировало 14 329 храмов. Советом по делам Русской Православной Церкви было зарегистрировано 13 104 священнослужителя и 70 архиереев. Из числа последних 70% подвергались арестам. На 1 января 1949 года в СССР действовало 14 447 храмов.

Очевидно, что наметившаяся в военные годы тенденция к открытию новых храмов сохранилась. Но одновременно по завершении войны, на первом этапе мирного строительства, высшие партийные и государственные органы, действуя через Совет по делам Русской Православной Церкви, приступили к ревизии её положения в советском обществе с целью скорректировать собственную политику, проводившуюся в 1943—1947 годах.

Последовал целый ряд запретительных и ограничительных мер, причем соответствующие решения проводились через Синод РПЦ. Так, 16 ноября 1948 года «по рекомендации» Совета Священный Синод принял решение о прекращении преподавания Закона Божия детям во внебогослужебное время. Ранее, 25 августа 1948 года, последовало решение Синода, принятое опять же «по рекомендации» Совета, о прекращении молебнов на полях и крестных ходов из села в село. Отметим, к слову, что самые посещаемые в Москве внебогослужебные беседы, привлекавшие многочисленных слушателей, проводились в Успенском (трапезном) храме бывшего Новодевичьего монастыря, где располагались Московские духовные школы, и члены профессорско-преподавательской корпорации принимали активное участие в их организации и проведении. Частым посетителем лекций с «туманными картинами» (диапозитивами) был Святейший Патриарх Алексий I.

В 1948 году меры ограничительного характера последовали непосредственно со стороны государственных органов. 7 августа 1948 года председателю СМ СССР К.Е. Ворошилову был представлен разработанный весной того же года проект нового постановления правительства, значительно усложнявший процедуру открытия новых храмов. По ряду причин проект Ворошилову не понравился, но в процессе его обсуждения глава Совмина высказал мнение правительства по данному вопросу: «…мы должны меньше открывать церквей, регулировать, но, конечно, неправильно отклонять все ходатайства».

Тенденция к корректировке нового курса в отношении Русской Православной Церкви проявилась 28 октября 1948 года, когда Совет Министров СССР под формальными и надуманными предлогами отменил собственное постановление от 10 августа об открытии 28 храмов. К этому моменту храмы уже были переданы в ведение религиозных общин, в них проводились ремонтные работы; в двадцати храмах уже действовали священники, получившие официальную регистрацию Совета по делам РПЦ. И тем не менее постановление от 28 октября 1948 года было проведено в жизнь.

В рассматриваемый нами период обозначилась ещё одна важная тенденция — попытка партийных идеологов начать новое идеологическое наступление на Церковь. В сентябре 1948 года Отдел пропаганды и агитации ЦК ВКП (б) под руководством секретаря ЦК М.А. Суслова разработал проект постановления «О мерах по усилению пропаганды научно-атеистических знаний». Появление этого документа было связано также с закулисной борьбой в партийно-государственных кругах. Оно было направлено и против Совета по делам РПЦ, что, в свою очередь, следует связывать со стремлением идеологических партийных структур контролировать всё идеологическое поле, включая и религиозную политику государства.

В начале 1949 года противники нового курса в отношении религиозных организаций воспользовались событиями в Саратове, где в праздник Богоявления Господня состоялось великое освящение воды на Волге, собравшее тысячи людей. Но дело было вовсе не в самом факте «хода на Иордань», совершавшемся в крупном областном центре (кстати, при полном согласовании с местной властью, органами МВД и даже местным ОСВОДом); партийные идеологи придрались к факту массового купания «энтузиастов» (300−500) человек, оставшихся у прорубей после того, как крестный ход возвратился в городской кафедральный собор.

Совет по делам РПЦ пытался сгладить ситуацию, опасаясь за своё реноме, но идеологи продолжали раздувать случай «церковного мракобесия». В итоге 19 февраля 1949 года в газете «Правда», органе ЦК ВКП (б), появился фельетон И. Рябова «Саратовская купель». Затем последовал целый ряд публикаций антирелигиозного характера в духе уже изрядно подзабытого жанра, характерного для 1920−30-х годов. Пропагандистская компания должна была создать благоприятный фон для нового антирелигиозного постановления ЦК партии и вообще активизировать «идейно разоружившихся» идеологических работников на местах, партийных функционеров и государственных чиновников.

Отдел пропаганды и агитации ЦК ВКП (б) по материалам «саратовского дела» разработал проект постановления ЦК ВКП (б) «О массовом совершении религиозного обряда в день церковного праздника ?крещения? в г. Саратове». В документе вся вина за происходившее в Саратове возлагалась на Совет по делам РПЦ и его председателя Г. Г. Карпова. К проекту прилагались материалы МГБ, «письма трудящихся» с откликами на фельетон «Саратовская купель». В пакет документов был включен и проект постановления «О мерах по усилению пропаганды научно-атеистических знаний» и проект нового «Положения о Совете по делам Русской Православной Церкви при Совете Министров СССР».

13 мая 1949 года секретарь ЦК ВКП (б) Г. М. Маленков сделал доклад Сталину о постановлении «О мерах по усилению пропаганды научно-атеистических знаний». Сталин ознакомился с документами и… положил их «под сукно», оставив вопрос без всякого решения.

Нового крупномасштабного наступления на Церковь удалось избежать, но «саратовское дело» всё же имело свои последствия для внутрицерковной жизни. Были приняты решения Священного Синода, касающиеся «упорядочения деятельности духовенства», вызванные давлением Совета по делам РПЦ, требовавшего ограничить деятельность духовенства церковной оградой.

Ситуация, как мы видим, в церковно-государственных отношениях периода 1948−1949 годов была непростой, весьма далёкой от идиллии, несмотря на целый ряд отрадных для верующих явлений, о которых речь у нас пойдет впереди. В дальнейшем мы будем говорить об участии Московских духовных школ в общецерковных событиях и о внутренней жизни нашей школы в рассматриваемый период. Но прежде несколько слов ещё об одной реалии времени, печальной и трагической. Речь идет об административном давлении и о прямых репрессиях, направленных против членов профессорско-преподавательской корпорации МДАиС. Пока не совсем понятно, были ли эти прискорбные факты связаны непосредственно с осложнением ситуации 1948−1949 годов или имелись для этого иные причины, но в любом случае они свидетельствуют о том тотальном контроле, который представители государственной власти того времени стремились установить над духовной школой.

10 февраля 1948 года органами МГБ был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму профессор МДА архимандрит Вениамин (Милов) — магистр богословия, преподаватель пастырского богословия, исполнявший в 1948 / 1949 учебном году обязанности инспектора МДАиС. Он относился к своим питомцам с поистине отеческой добротой и заботой. В то же время это был ученый-богослов, монах-аскет, немало переживший на своем жизненном пути. Удивительно теплые воспоминания о нем оставил на страницах своей книги «У Троицы окрыленные» архимандрит Тихон (Агриков) (схиархимандрит Вениамин). Но, к сожалению, у нас нет ещё полного жизнеописания архимандрита (впоследствии епископа) Вениамина. Воспоминания бывших воспитанников, сведения из личного дела, хранящиеся в архиве МДА… Вот и всё. Несомненно, такое жизнеописание должно появиться.

Из личного дела известно, что о. Вениамин был арествоан в 1929 и 1938 годах. В первый раз его приговорили к трем годам тюремного заключения на Соловках. Второй срок он отбывал в Устьвымлаге. Освободился в 1946 году и с 1946 /1947 учебного года начал преподавать в Академии. Из своего третьего заточения он возвратился в 1954 году. Служил в Ильинском храме г. Серпухова Московской области. А 4 февраля 1955 он был хиротонисан во епископа Саратовского и Балашевского. Но на кафедре пробыл недолго. Его кончина последовала 2 августа 1955 года.

По свидетельству современников, о. Вениамин согласился на епископство крайне неохотно и людям, знавшим его близко, говорил о своей скорой кончине. В связи с этим мне вспоминается рассказ одного из наших старейших выпускников, нашего бывшего преподавателя протоиерея Димитрия Акинфиева, знавшего о. Вениамина в годы учебы в МДАиС (1946−1954). К сожалению, о. Димитрий завершил свой земной путь минувшим летом, и я считаю своим долгом передать одно из его воспоминаний как часть нашего академического предания. В юные и молодые годы он общался с архимандритом Дорофеем (Рябинкиным), бывшим в 1920-х годах духовным чадом епископа Феодора (Поздеевского). Последний говорил ему и будущему архимандриту Вениамину: «Будут вам предлагать епископство, не соглашайтесь…»

Незадолго до своего последнего ареста, летом 1948 года архимандрит Вениамин (Милов) защитил в Московской духовной академии магистерскую диссертацию на тему «Божественная любовь по учению Библии и Православной Церкви». Именно после этого он был утвержден в звании профессора и в должности инспектора академии, но, как видим, ненадолго.

Вскоре после ареста архимандрита Вениамина (Милова) из МДАиС был уволен «по собственному прошению» преподаватель английского языка и Конституции СССР Сретенский Владимир Александрович, очень образованный человек, окончивший в юные годы Московскую духовную семинарию и затем получивший два высших гуманитарных образования. Первое — ещё до революции. В 1912 году он закончил с дипломом I степени историко-филологический факультет Московского университета. С октября 1945 по февраль 1949 года он трудился в Московских духовных школах. Увольнения Сретенского потребовал Г. Г. Карпов, указав в беседе патриарху Алексию I на то, что Сретенский «молодым юношам в академии дает неправильное представление о сталинской Конституции», а также предупредив патриарха о том, что и этого преподавателя может ожидать участь архимандрита Вениамина.

В 1948 году последовали репрессивные меры, направленные против воспитанников Московских духовных школ. Были арестованы Дмитрий Дудко и Петр Бахтин. Можно с определенной долей уверенности предположить, что Д. Дудко арестовали в связи с его деятельностью в период оккупации: он сотрудничал в периодических изданиях, издававшихся с разрешения оккупационной администрации коллаборационистами в г. Клинцы, занятой временно немецкими войсками, находившимися в Брянской области. Определенную роль могли сыграть и «неосторожные» высказывания незадачливого литератора-коллаборанта, допущенные им в семинарской среде. Так или иначе, факт красноречивый.

Здесь едва ли уместны предположения о намеренном стремлении соответствующих государственных органов терроризировать духовную школу, хотя и определенный эффект, впечатление, произведенное на воспитанников внезапным арестом товарища, тоже нельзя не учитывать. Здесь, на наш взгляд, мы вплотную сталкиваемся с реальной картиной тотального контроля за Духовными школами и их питомцами в те далекие годы. «Кандидаты на арест», окажись они не в стенах Новодевичьего монастыря или Троице-Сергиевой Лавры, могли бы спокойно (или относительно спокойно) годами жить нормальной жизнью обычных советских людей, но, вступив на стезю духовного образования, они попадали в зону пристального внимания соответствующих органов, особо интересовавшихся «шероховатостями» в биографиях будущих пастырей.

Впрочем, оговоримся, что причины или повод к аресту бывшего фронтовика П. Бахтина нам неизвестны. Мы не знаем даже, был ли он осужден, по какой статье, был ли реабилитирован впоследствии. Но совершенно очевидно, что политика «избирательного» террора объективно служила «воспитательной мерой» по отношению к остающимся на свободе. Установлению тотального контроля должно было способствовать и наличие информаторов в среде семинарской и академической учащейся молодежи. Об этой мрачной стороне жизни Духовных школ того времени мы, по понятным причинам, знаем немного; но при этом мы обладаем целым рядом свидетельств о попытках вербовки семинаристов и студентов в «стукачи»; знаем также и о том, что подобного рода «зачисления в сотрудники» можно было вполне избежать (свидетельства профессора МДА К.Е. Скурата и протоиерея Димитрия Акинфиева).

Отрадными событиями церковной жизни 1947−1948 годов, в которых принимали участие преподаватели и воспитанники МДАиС, были: церковное празднование 800-летия Москвы, возвращение верующим мощей святителя Алексия Московского, чествование мощей Виленских угодников святых Антония, Иоанна и Евстафия в Богоявленском соборе в Москве, конечно же, Совещание глав и представителей Автокефальных Православных Церквей, официально приуроченное к 500-летию автокефалии Русской Православной Церкви, а также продолжительный по времени визит митрополита Гор Ливанских Илии (Карама).

Решение проблемы возвращения святынь, насильственно изъятых в период безбожной вакханалии 1920−1930 годов, можно считать одной из насущных задач, стоявших перед Священноначалием Русской Православной Церкви во второй половине 1940-х годов. По данным Совета по делам РПЦ в различных музеях страны и в Киево-Печерской Лавре находилось 245 мощей. В 1946 году «в порядке исключения» решено было передать Церкви мощи преп. Сергия Радонежского и Виленских чудотворцев. В целом же Совет предлагал все имеющиеся в атеистических и краеведческих музеях мощи собрать в одном месте и уничтожить. К счастью, этого не произошло. Мощи сохранились, а часть святынь, благодаря настойчивым ходатайствам патриарха Алексия I, возвратили верующим. Распоряжениями Совета Министров СССР святые мощи Анны Кашинской, Иоанна Тобольского и Алексия Московского были переданы Церкви.

При вопросе о передаче мощей святителя Алексия патриарх Алексий I проявил особую настойчивость. Имя этого выдающегося иерарха и государственного деятеля Древней Руси, «отца Куликовской победы» и воспитателя св. благоверного князя Димитрия Донского, он получил при пострижении в монашество; патриарх глубоко чтил святителя Алексия и подражал его житию. Совет по делам РПЦ и лично Г. Г. Карпов были раздражены настойчивостью предстоятеля. Чиновники вообще полагали, что передача святынь вызовет «проявления религиозного фанатизма», а потому, как уже отмечалось выше, мощи, о местонахождении которых представителям Церкви ничего не было известно, намеревались просто уничтожить. Но в случае с мощами святителя Алексия пришлось уступить.

Соответствующее распоряжение Совета Министров СССР последовало 9 июня 1947 года. Положительное решение было принято в преддверии Всеправославного совещания. Сама передача святынь проходила без всякой огласки, «тайнообразующе». В 5 часов утра 14 октября 1947 года сотрудники Отдела сохранения исторических ценностей и памятников Кремля и протопресвитер Николай Колчицкий подписали соответствующий акт, и в 5 часов 40 минут святые мощи на обычном грузовике были доставлены в Елоховский собор, где находились в алтаре Никольского придела до начала всенощного бдения 17 октября, под праздник Святителей Московских. Собравшиеся к службе богомольцы только тогда увидели раку с мощами особо чтимого в Москве угодника Божия, установленную перед центральным иконостасом, справа от царских врат.

Перенесение мощей святителя Алексия в Богоявленский собор в Духовных школах отметили литургически. В академическом храме (Успенская Церковь Новодевичьего монастыря) были совершены всенощное бдение и Божественная Литургия. В ближайшее воскресенье — 19 октября — отмечалось церковное воспоминание 800-летия Москвы. Официальный торжественный праздник общегородского (тяготеющего к всесоюзному) значения прошел в столице 7 сентября. Эта дата была утверждена совместным постановлением ЦК и правительства от 17 июня 1947 года. Проведению юбилейных торжеств предшествовала длительная, но на первом этапе — несколько стихийная подготовка. Предстоящий юбилей послужил прекрасным стимулом для деятельности историков, археологов, реставраторов, краеведов. В общественном сознании юбилей воспринимался как дань великому прошлому великого города, связь с которым вновь начала остро ощущаться в годы недавно завершившейся войны.

Но уже на первоначальном этапе подготовки к празднику власти города отметили определённые «опасные перегибы». Первый секретарь МК и МГК ВКП (б) Г. М. Попов отметил, что «у нас преобладает исторический уклон, и даже, я бы сказал, не исторический, а археологический, хотят уйти в очень далекое прошлое… Современный период, советский период… отражается очень слабо, а между тем… если посмотреть на историю Москвы, то видно, что настоящей историей Москвы является тот момент, когда Советское правительство приехало в Москву…». У лидера московских большевиков вызывало крайнее неудовольствие наличие изображений многочисленных московских церквей, помещенных в фотоальбомах, на плакатах, иллюстрациях к юбилейным изданиям. «Такое раздувание церквей, — считал Попов, — уже само показывает, что у нас нет правильной настройки и что наши крупнейшие представители искусства… смотрят на это дело не под тем углом, под каким смотреть надо».

Очевидно, что эти поучения вождя московских партийцев в комментариях не нуждаются.

А сам праздник прошел с большим размахом. Помимо традиционных мероприятий, торжественного заседания в Большом театре накануне вечером и митинга перед зданием Моссовета в самый день юбилейного торжества, весь день на площадях и улицах творилось столпотворение. С утра по городу прошествовала процессия слонов, в течение дня повсюду звучала музыка, многие площади превратились в импровизированные танцплощадки. На стадионе «Динамо» спортивный праздник продолжался с утра до позднего вечера. Театры, музеи, кинотеатры, городские парки были заполнены толпами нарядно одетых людей. Вечером город украсила праздничная иллюминация. Над Москвой-рекой прогремели двадцать залпов артиллерийского салюта. Но звуки салюта не смешались с праздничным звоном церковных колоколов. Церковь должны была торжествовать отдельно…

И это является прекрасной иллюстрацией к сказанному выше. Допуская существование «идейно чуждого» и «идеологически вредного» общественного института и даже встраивая его в новую государственно-общественную систему, атеистическое государство четко и жестко определяло рамки этого существования.

Церковное торжество состоялось 19 октября. В академическом храме после поздней Литургии был совершен торжественный молебен, в конце которого читалась молитва, составленная св. Филаретом (Дроздовым) к 700-летию Москвы в 1847 году. Конечно, в текст её были внесены существенные изменения.

Но возвратимся к событиям собственно церковной жизни. В 1947—1948 годах активно шла подготовка к Всеправославному Совещанию, которое первоначально должно было проходить в Москве в период с 1 по 10 октября 1948 года. Подготовительная комиссия начала свою работу 23 декабря 1947 года. Предполагалось, что в Москву прибудут предстоятели всех Православных Поместных Церквей, а также делегации Сиро-Халдейской, Армяно-Григорианской и Коптской Церквей для обсуждения их возможного воссоединения с Православием. Совещание должно было продемонстрировать единство Православных Церквей при видимом перевесе Московской Патриархии, разрешить ряд вопросов канонического характера и принять ряд заявлений церковно-политического характера — осудить агрессивный католицизм и экуменическое движение.

В качестве программы-максимум, озвученной для внутреннего пользования, предполагалось провести в сентябре 1947 года Предсоборное Совещание с целью созыва в Москве Вселенского Собора и присвоения Московской Патриархии титула «вселенской». Но планам этим не суждено было осуществиться. Константинопольская, Александрийская, Элладская и Кипрская Церкви от участия в московском церковном форуме уклонились. Правда, Константинопольская и Элладская делегации всё же прибыли в Москву для участия в торжествах, но в работе совещания не участвовали. В результате формат всеправославной встречи пришлось срочно менять. Было решено, что летом 1948 года в Москве состоится совещание глав Православных Церквей, приуроченное к юбилею 500-летия автокефалии Русской Православной Церкви.

Совещание глав и представителей Автокефальных Православных Поместных Церквей прошло в Москве в период с 8 по 18 июня 1948 года. С докладом, осуждающим экуменическое движение, выступил архиепископ Богучарский Серафим (Соболев), указавший на масонские корни экуменизма. Всеми участниками была категорически отвергнута возможность участия Православных Церквей в экуменическом движении. Прозвучали также доклады «Ватикан и Православная Церковь» протопресвитера Гавриила Костельника, «Ватикан и Православная Церковь в Болгарии» митрополита Пловдивского Кирилла, «Об англиканской иерархии» митрополита Сливенского Никодима. Участники Совещания осудили стремление Римо-Католической Церкви к насаждению унии и к подрывным действиям в отношении Православия.

Профессорско-преподавательская корпорация Московской духовной академии принимала самое деятельное участие в подготовке и проведении Совещания. С основным докладом «Пятисотлетний юбилей автокефалии святой Русской Православной Церкви» выступил доцент Николай Иванович Муравьев. Доклад ректора МДАиС архиепископа Казанского Гермогена (Кожина) был посвящен теме «Папство и Православная Церковь». Профессор Владимир Семенович Вертоградов посвятил свое сообщение освещению англиканской иерархии, доцент Алексей Иванович Георгиевский прочитал доклад о церковном календаре. Таким образом возрожденная академия заявила о себе как о центре богословской науки и духовного образования перед лицом всего православного мира, делегировавшего своих представителей на Московское Совещание 1948 года.

В процессе подготовки Совещания Совет по делам РПЦ информировал Священноначалие Русской Православной Церкви и ее предстоятеля о передаче всех зданий Троице-Сергиевой Лавры Церкви, но впоследствии эти обещания в полном объеме выполнены не были. Лавре передали митрополичьи покои, надвратную церковь св. Иоанна Предтечи и часть монастырской стены возле Святых Врат обители. Московской духовной академии передали «Чертоги». Акт передачи состоялся 10 декабря 1947 года. Принимали здания ректор епископ Гермоген и секретарь Совета Академии А.В. Ведерников. На следующий день ректор доложил Святейшему Патриарху и Священному Синоду о передаче здания и получил назначение возглавить комиссию по ремонту здания и приспособлению его для нужд учебного заведения. В состав комиссии, помимо её председателя, вошли также профессор протоиерей С.В. Савинский, доцент А.В. Ведерников, Н.И. Муравьев и сотрудник Патриархии С. Н. Филиппов. Начались масштабные восстановительные работы, завершившиеся к осени 1948 года.

На момент передачи здания возрожденные Московские духовные школы вступили в четвертый учебный год — 1947 / 1948. В семинарии в том году обучалось 164 учащихся, в академии — 24. В состав профессорско-преподавательской корпорации входило 18 человек. Из них — 7 профессоров и 6 доцентов. Постановлением Священного Синода от 28 октября 1947 года по предложению Святейшего Патриарха Алексия I ректором академии был назначен епископ Казанский Гермоген (Кожин), приступивший к ректорским обязанностям 14 ноября 1947 года и исполнявший их до 15 августа 1949 года. Одновременно он являлся заместителем председателя Учебного Комитета и правящим архиереем Казанской епархии.

В заботах о восстановлении академического здания он провел период с декабря 1947 по июль 1948 года, когда подал прошение об увольнении за штат в связи с расстройством здоровья. Но вместо этого ему был предоставлен отпуск с 1 августа по 20 сентября 1948 года для лечения в Кисловодске. Тем временем восстановительные работы завершились к сентябрю 1948 года, 14 октября состоялась официальная приёмка здания Правительственной комиссией. Архимандрит Вениамин (Милов) совершил освящение «Чертогов», и 19 октября здесь начались занятия. Академия вновь водворилась «у Троицы», в большой келье преподобного Сергия.

Вспоминая это событие сегодня, воздадим должное трудам владыки Гермогена, который, правда, не оставил по себе такой светлой памяти как архимандрит (впоследствии епископ) Вениамин (Милов). Судьба епископа (впоследствии митрополита) Гермогена тоже по-своему интересна, как судьба типичного представителя той части русского духовенства, которая, уклонившись в 1920-х года в обновленческий раскол, в связи с крушением обновленчества возвратилась с покаянием к Матери-Церкви.

Василий Иванович Кожин (именно под этим именем его знали в обновленчестве) родился в 1880 году в семье псаломщика станицы Кумылженской Области Войска Донского. Окончил Усть-Медведицкое духовное училище, Донскую духовную семинарию и Казанскую духовную академию. С 1907 года — в священном сане. В декабре 1917 года защитил магистерскую диссертацию на тему «Русская ультрамонтанская литература в защиту папской системы в сопоставлении с учением христианского откровения и голосом Вселенской Церкви». Священствовал в Новочеркасске, в это же время занимался педагогической деятельностью. Был членом Поместного Собора 1917−1918 гг. Патриархом Тихоном был назначен управделами Донского Епархиального Совета. В 1922 году уклонился в обновленчество. В 1931, пребывая в браке, был хиротонисан во епископа Темрюковского, викария Кубанской Епархии. В 1937 году был арестован. Семь месяцев провёл в Ставропольской тюрьме. Высший сан у обновленцев — митрополит Северного Кавказа и Ставропольский. Возглавлял епархию, являвшуюся одним из главных оплотов обновленческого раскола. Принёс покаяние одним из последних из числа архиереев-обновленцев, предварительно «проконсультировавшись» с соответствующими инстанциями. В годы войны организовывал в своей епархии сбор средств на нужды Красной армии, лично в 1942 году передал в Госбанк две ценных панагии, крест с украшениями и 15 000 рублей.

Своим современником и бывшим «коллегой» по обновленчеству епископом Сергием (Лариным) характеризуется как «злейший обновленец», борец с монашеством и вообще с «тихоновщиной».

После принесения покаяния весной 1945 года принят в общение с Церковью в сане протоиерея, пострижен в монашество, а затем 18 апреля 1946 года хиротонисан во епископа Казанского и Чистопольского. В 1948 году перемещён на Краснодарскую и Кубанскую кафедру. В 1954 году возведен в сан митрополита и направлен на Алеутскую и Северо-Американскую кафедру. В том же году скончался, оставив после себя значительное литературное наследие. Конечно, назначение владыки Гермогена на пост ректора (временного) МДА объясняется острой нехваткой педагогических кадров в Русской Церкви того времени, произошедшей по вполне понятным причинам.

В академии владыка ректор читал историю западных исповеданий. Студентами запомнился как начальствующий, заботившийся об устроении их быта. В течение 1948 года он также усиленно занимался работой над докторской диссертацией «Критический разбор книги В.С. Соловьёва ?Россия и Вселенская Церковь? на основании учения восточной Православной Церкви». Но свою докторскую степень он получил лишь honoris causa, так как внешний рецензент митрополит Григорий (Чуков) раскритиковал не только труд диссертанта, но и отозвал рецензентов, официальных оппонентов профессора В. С. Вертоградова и доцента Н. П. Доктусова, от Московской духовной академии.

В связи с этим случаем уместно вспомнить ещё одно присуждение степени доктора богословия honoris causa, имевшее место в рассматриваемый нами период истории Московских духовных школ. 28 декабря 1948 года Совет МДА принял решение удостоить этого почетного звания Святейшего Патриарха Алексия. При вручении ему докторского диплома, которое состоялось 24 февраля 1949 года, в канун тезоименитства Предстоятеля Русской Церкви, Святейший Патриарх сказал следующие знаменательные слова: «Я крайне смущен Постановлением Совета МДА… Правда это постановление не является для меня неожиданностью, и вы, конечно, помните, что я неизменно и неоднократно старался отклонить эту высокую честь… Сопротивляясь этому чествованию, я не раз высказывал и своё опасение, как бы нам не снизить высокого уровня богословской учености, достигнутого нашими предшественниками».

Пиетет, который питал почивший иерарх перед подлинной наукой, его трогательное заботливое отношение к академии общеизвестны. Достаточно заглянуть в дневниковые записи самого Святейшего, в дневники его воспитанника протоиерея Алексия Остапова, в записи воспоминаний митрополита Питирима (Нечаева), в мемуары ныне здравствующего заслуженного профессора МДА К.Е. Скурата, достаточно послушать рассказы современников и очевидцев, чтобы убедиться в том, как дорого было для него возрождение «академии у Троицы», питомцем которой он когда-то был.

Святейший Патриарх Алексий I впервые посетил возвратившуюся в родные стены академию 23 октября 1948 года. Это была своего рода инспекция. Патриарх в сопровождении ректора архиепископа Гермогена, инспектора архимандрита Вениамина и секретаря Совета МДА Н.И. Муравьева осмотрел все помещения академии: побывал в аудиториях, кабинете ректора, в канцелярии, осмотрел столовую, кухню и спальни. Посетил он и аудиторию, где занимались студенты IV курса академии, свою бывшую монашескую келью и поделился дорогими воспоминаниями с сопровождавшими его лицами.

Боюсь ошибиться, но, кажется, именно к этому, первому, визиту Святейшего Патриарха в «академию у Троицы» относится один курьезный случай, рассказ о котором мне доводилось неоднократно слышать все от того же протоиерея Димитрия Акинфиева. И этот случай мне также хотелось бы рассказать.

Все ждут патриарха. На лестнице, ведущей на второй этаж «Чертогов» (сейчас эту лестницу можно видеть в экспозиции Церковно-археологического кабинета; а когда-то она была парадной), выстроились студенты в нарядных белых рубашках. Появляется Святейший. Опираясь на посох, он поднимается вверх по лестнице. За ним следуют сопровождающие его лица. Последним в дверном проеме появляется любимец патриарха, известный острослов протоиерей Стефан Марков. Он поднимает руку, чтобы совершить крестное знамение, и видит перед собой портрет И.В. Сталина. Опускает руку и на ходу бросает стоящему рядом студенту: «Какому это у вас тут богу-то молятся?» — и спешит вверх по лестнице вслед за Святейшим.

Патриарх Алексий очень хотел, чтобы возрожденные в трудные военные года Духовные школы возвратились в Лавру, мечтал об этом и делал для этого всё возможное. Ещё будучи Местоблюстителем, он высказал это своё сокровенное желание, когда благословлял возрождённые школы 14 июня 1944 года на начало деятельности. Тогда в Новодевичьем монастыре он произнёс слова, оказавшиеся пророческими: «Я верю, что молитвами Божией Матери и предстательством преподобного Сергия Московская духовная академия возвратится в своё историческое место — в стены Лавры и будет продолжать славную традицию прежней академии». Словам этим суждено было сбыться.

http://bogoslov.ru/text/357 184.html