 |
| Столетие.Ru | Дмитрий Балашов | 19.11.2008 |
Мы встретились с ним в Великом Новгороде за несколько недель до его трагической гибели (он был убит в собственной усадьбе в деревне Козынево Новгородской области в возрасте 72 лет). Возможно, это последнее его интервью.
— Дмитрий Михайлович, что бы сейчас сказали о нас герои ваших произведений: великий князь Симеон Гордый, Сергий Радонежский, патриарх Алексий — как бы оценили они то, что происходит сегодня в России?
— Ну, они скорее всего просто ничего бы не поняли. Потому что в ту эпоху, которую я описываю, была более высокая пассионарность самого общества. Вот, скажем, в наше время восстало Приднестровье, не согласившись на то, что его куда-то там отдают. Восстала Абхазия. В «мое» время в сходной ситуации восстали бы все те земли, населенные русскими, которые, так или иначе, отдавали бы кому-то, 25 миллионов человек, оказавшиеся за пределами новых рубежей Отечества. Послушайте, в Эстонии 40 процентов населения — русские, а они даже не шевелятся, как их ни третируют. Люди той эпохи просто не могли бы себе этого представить.
— Мы еще недавно говорили, что у нас самый читающий народ, самая высокая культура, а только «обруч» сбили, и полезло наружу такое…
— Дело в том, что мы не только народ свой не знали, мы не знали историю свою. Жили в мире каких-то иллюзий. Не только мы. Вот писатель Иван Солоневич разговаривал с немцами накануне войны. И убеждал их, что воевать с Россией не стоит: у нас же в половине губерний дрались стенка на стенку. А немцы ему отвечали: а вот Платон Каратаев? То есть приводили пример безмерно смиренных, безмерно терпеливых русских. Ну и Солоневич прибавляет: когда советские солдаты набивали солому под шинели, чтобы переплыть Шпрее и поскорее добить немцев, вспоминали ли те тогда о долготерпении и кротости русского народа? Но вот чего мы не понимали и не понимаем до сих пор, и что нам разъяснил один Гумилев, это то, что народный характер — не статика, а динамика. Идет развитие. И развитие по определенной кривой, которую Гумилев установил — это кривая пассионарной энергии. Когда она резко поднимается, то во время этого подъема образуется новый этнос из кусков старого, затем идет определенное развитие, которое продолжается около полутора тысяч лет. По дороге происходят всплески, и через шесть веков после начала этногенеза в каждой нации случается так называемый надлом. То есть где-то накапливаются подспудно силы распада, и стоит кому-то олицетворить их — а такие деятели всегда находятся — все, распад. Ленина накануне революции кто-то спросил: «Владимир Ильич, вы же должны понимать ситуацию в стране, на кого вы рассчитываете?» Вы знаете, что он ответил? «На сволочь!» Впрочем, и Сталин тоже рассчитывал на сволочь. Надо, чтобы переварилась эта сволочь, чтобы снова вырос статочный мужик. Крепкий, земельный крестьянин, который в зубах бы держал страну.
— А сейчас?
— Погодите, до «сейчас» надо доползти. Вот. А мы, совершенно не понимая, что народ не одномерен и состоит из пассионариев высокого, среднего, низкого накала, из обычных обывателей, наконец, из субпассионариев, то есть людей, которые не способны сдерживать свои вожделения. Ниже их — последняя стадия — люди, не способные удовлетворять свои вожделения.
— Ну хорошо, допустим, «субы», превысив критическую массу, взорвали этнос. Но ведь если исходить из того, что закон пассионарности присущ всем народам, то не мы первые, не мы последние…
— Этот надлом, который происходит через шесть веков после начала этногенеза и продолжается полтораста-двести лет, переживали все. Обычно он бывает замешан на религиозных спорах, но не только. В Риме — это переход от республики к императорской власти. Заметьте, за 20 лет они сумели уничтожить две трети римских граждан. Перебили сами себя. А западноевропейские этносы сложились на развалинах империи Карла Великого. Восьмой век. Отсчитайте шесть столетий. И вот началась Реформация. Все это растянулось тоже на полтораста лет. Резня была страшная. В Германии погибла половина населения страны. Сравните с тем, что у нас было в тридцатые годы при Сталине. Этногенез Московской Руси, который спас нас в те времена, о которых я пишу свои романы, это 14-й век. Где-то с середины 13-го начался у нас пассионарный подъем, который поднял Литву и чуть позже Русь. Но литовские великие князья в период акматической фазы приняли католичество. При девяти-то десятых подданных православных! Это было, конечно, величайшей ошибкой. В результате литовское государство разделилось на четыре части и попало в руки Польши, а затем мы долго и медленно отвоевывали эти территории. У нас надлом начался в 19 веке. Первый такой звонок, даже колокол — это движение декабристов.
— Но как же сопоставить: надлом и такой всплеск духовности, золотой век русской литературы?
— Вот опять вы рассуждаете однозначно. Да, экономика шла к подъему. Реформы необходимые были проведены, правда, с запозданием. Крепостное право нужно было отменить после победы над Наполеоном. Тогда, может, и Крымскую войну не проиграли бы. Да если бы столыпинская реформа была проведена сразу после раскрепощения крестьян, тогда и никакой революции не было бы, для нее просто не стало бы оснований. Был подъем. Но дело в том, что революции не связаны ни с какой экономической разрухой. Разруха и голод приводят к вымиранию народа, но не к революциям. И это страшное явление до конца не объяснено. Простите, где произошла первая революция? В Англии. Самая передовая промышленная страна Западной Европы. А Франция? Искали там бедного мужика. Нашли в Вандее, то есть в той земле, которая встала за королевскую власть. Ни английская революция, ни французская с надломом не связаны. Наша оказалась связана. И отсюда эти страшные жертвы, страшная ненависть внутри нации. Вот говорят, Свердлов со товарищи занимались расказачиванием. Но кто стрелял в этих казаков? Свердлов? Русские мужички. Солдатики. Учтите год — они все крещеные, к исповеди ходили. А возьмите коллективизацию. Мне рассказывали о небольшом рыбацком племени на Амуре. В означенное время оно, как положено, образует колхоз. Естественно, есть председатель колхоза. Но есть и князь. И люди, получив наряды на работу, идут к князю и спрашивают: это надо делать или не надо? Если надо — делали, не надо — не делали. Почему этого князя не схватили, не сослали на Колыму, не расстреляли? А потому, что когда народ пытали, где у вас князь, они смотрели своими наивными глазами и отвечали: «У нас таких нета». А князь сидит рядом и на него никто не укажет. Ни женщина, ни ребенок, ни старик, ни какой-нибудь обиженный человек — никто. А представьте обычную русскую деревню, куда приезжает комиссар в кожанке, с револьвером, в сопровождении славных матросов Балтфлота, готовых стрелять направо и налево, а крестьяне говорят: у нас кулаков нет. Это, может быть, в тех волостях, где хлеб, а у нас все бедные. Ну и что сделал бы этот самый представитель? Да ничего. Просто хватать и стрелять? Вроде не восстают. Им велено сделать колхоз, они его сделали. Но, простите, ведь в каждой деревне находились эти гады комбедовцы, лодыри, которые бегали смотреть, сколько там сосед хлеба собрал, а сами ничего не делали, только пили водку и думали, как бы чужое отобрать и пропить. Когда я в деревне вел свое хозяйство, понял, что (при прочих равных условиях), чем больше человек работает, тем он богаче. И чем больше у него богатства, тем больше надо работать, чтобы это богатство сохранить.
— Мы начали говорить о надломе.
— Из этого надлома мы должны были вылезти где-то в 80-м году.
— Так почему не вылезли?
— Вы обратите внимание, вся страна, как сумасшедшая, стала строить дома. И только инфляция 91-го года украла деньги и сумела это как-то сорвать. Заметьте еще такое: при невероятном росте цен на бензин, таможенных ограничениях, совершенно грабительском курсе доллара — при всем этом машин становится больше. Это признак золотой осени, которая начинается после того, ежели народ, переживший надлом, не пропал, а сохранился. Что произошло в Риме после гражданских войн? Какой-то человек покупает дом Гнея Помпея. Рассматривает лачугу и спрашивает: «Простите, а где же обедал великий полководец?» Для него было дикостью, что такой человек не имел даже столовой. А теперь сопоставьте это с особняками, которые строят у нас новые русские, с одной стороны. С другой — страна рассыпается, мы промотали все — кого-нибудь это колышет? Ничуть. Большие идеалы кончились. Остались идеалы золотой осени — дом с садом и огородом. Если бы революция прошла по-другому, и не было коллективизации — а могло не быть, во Франции же не было коллективизации, как дали мужикам землю, так они и сидят на ней до сих пор.
— И если бы у нас не было коллективизации?
— У нас бы появился точно такой же крестьянин. Тот, кого мы поторопились назвать кулаком, кем он был в третьем поколении? Ведь посмотрите: многие недавние передовики производства — из кулацких семей. Так вот, если бы их не расточали, в первом бы поколении созрели крепкие крестьяне. И власти, если бы она хоть чуточку была патриотическая, национальная, следовало убрать из деревни бедняка. А бедняков этих — самое большее десятая часть. Что, не могли их мобилизовать в армию? А в деревне остался крепкий крестьянин. Во втором поколении — это купцы, заводчики, в третьем — ученые, полководцы. То есть страна бы сейчас на Америку сверху смотрела. Только важно было этот взрыв взаимной ненависти, который разделил общество по самым немыслимым группам, преодолеть наименее кроваво.
— Важно было бы да можно было бы… Поздно, это уже свершилось.
— Но понятно же почему. Во-первых, этих пассионариев перебили. А на кого было опираться здоровым-то силам? Потом, партия в войну и после нее — хочешь — не хочешь — насытилась патриотами. Можно даже думать, перестройка и затеяна была именно потому, что марксистская партия, созданная для завоевания России, стала постепенно превращаться в патриотическую, национальную партию. И почему, скажите, эту самую перестройку сделала партноменклатура? Кто такой Ельцин? Член ЦК. Кравчук, Яковлев, Шеварнадзе, Алиев, Снегур? Интересная картина получается: так называемые борцы с партией — это все партийная номенклатура? Люди, которые на деле показали всем (они уже не боялись этого показать, потому что были под защитой Америки), что наплевать им на Родину, что никогда никакой Родины для них не существовало, а существовала база, где можно воровать и приобретать, и они радуются сейчас, что это наворованное можно передать по наследству детям. То есть перед нами факт грандиозного национального предательства, вполне объяснимого, потому что эта верхушка воспитывалась на ленинских традициях, в которых подразумевалась обязательная ненависть к России и ненависть к религии. А, простите, без религии народа не существует.
Весь ужас происходящего в том, что, с одной стороны, нужен людям этот переход к золотой осени, но с другой, вопрос стоит так: или полное уничтожение русских, или восстановление в вере. Третьего, к несчастью, не дано. Великим нациям не прощают их былого величия. И еще: в том виде, в каком мы существуем сейчас, мы существовать не можем, это иллюзорное существование. То, что разделились славянские народы, что у России отняли Крым, все это происходит потому, что люди не поняли, что получилось. То есть это настолько чудовищно, настолько ненормально, что очень трудно понять. А у украинских националистов положительная программа только в одном — в отмене русского языка. Русский же язык за последние 300 лет, благодаря работе сотен и тысяч гениальных писателей и ученых, сумел вобрать в себя весь речевой состав новейшей культуры. Попробуйте на украинском языке, который остановился в своем развитии на 17-м веке, выразить математику, военное дело — да что угодно. Ничего не получится. Надо или варягов звать, которые будут на своем языке это делать — то есть кому-то отдаться, либо, что они сейчас делают, обратиться к польскому языку, сблизить Украину с Польшей, что, опять же, означает отдачу. То есть, у них нет возможности и желания взять, во-первых, русский язык, как язык государственный, а во-вторых, взять на себя полностью тот крест, который несет русские народ — то есть ответственность за все государство до Чукотки. Почему? Да потому, что это государство таким было и иным быть не может.
— А как же надлом?
— Да, надлом. Рубеж веков. Россия проводит железную дорогу на Дальний Восток. А поэт Маяковский чем восхищается? Бруклинским мостом. Что такое этот мост по сравнению с невиданной в мире железнодорожной магистралью, которая перебросила мосты через великие реки Сибири, проделала гигантские каменные тоннели вокруг Байкала? Есенин в ту же дуду дудит: нам Америку ни за что не догнать. А мы за его спиной после позора Цусимы построили лучший в мире броненосный флот. У них перед глазами росло величие России, а они этого не узрели.
— Сейчас не так ли происходит?
— Еще хуже. И вопрос заключается в том: найдется ли достаточно пассионариев, которые пожелают спасти страну, и сумеют ли эти пассионарии собраться воедино, чтобы эту страну спасти? Но спасать надо ЦЕЛУЮ страну, даже современный развал, который мы имеем, для нее смертелен. Мы так не просуществуем, как, впрочем, и Украина, которую разорвут на части. Турки уже сейчас в школах дают детям карту, на которой весь юг — Крым, Украина, Белоруссия — покрашены «турецким» цветом. Подрастающему поколению внушается, что это турецкие земли.
— И китайцы смотрят на наш Дальний Восток, как на свою будущую территорию…
— И китайцы, и японцы. Курильские острова, между прочим, запирают нам выход из Охотского моря, и с отдачей их мы теряем весь смысл Сибири, сибирской торговли. Там самый широкий пролив 40 километров. Двух хороших батарей достаточно, чтобы прекратить все. А наше правительство, начиная с Горбачева, только и делает, как бы их отдать. Людей поставили в такие условия, что им жрать там нечего. Две трети рыбы уходит за кордон, а свой рыбоперерабатывающий комбинат закрыт. Но, простите, десяток человек надо расстрелять, только и всего. Даже до десятого не дошли бы. Пятый или шестой сказал бы: «Завтра же открою».
— Но ведь это же методы, которые обществом осуждены и от которых мы едва избавились.
— А что еще? Почему сейчас все Пиночета вспоминают? А вы знаете, что сделал Наполеон, придя к власти? В каком состоянии была Франция накануне наполеоновского переворота? Хотя Наполеона в зряшней жестокости никто не упрекал. Но вот он приезжает в итальянскую армию. Та представляет собой толпу босяков, уголовников, людей вороватых и без всякой дисциплины. Телеграмма в Директорию: «Приходится много расстреливать». Заметьте, «приходится»! Через месяц эта армия — закаленная, дисциплинированная — разбивает лучшие австрийские войска, захватывают Италию, солдаты носят его на руках, а «приходится много расстреливать» никто не вспоминает. На юге Франции нельзя было без опасности для жизни проехать из деревни в деревню. Что делает Наполеон? Ловит бандитов и без всякой судебной волокиты расстреливает их полностью, целиком. Коррупция в полиции процветала. Все коррумпированные бандитами полицейские участки арестовывали и расстреливали. Целиком. Через полгода не осталось ни одного бандита. Кто-нибудь упрекал его за это? Нет. Кто-нибудь говорил, что мне было лучше, когда меня грабили на дороге, а мою дочь насиловали по три раза на дню? Нет. Никто почему-то об этом не пожалел. Почему одно время — правда, слава Богу, очень короткое — все вдруг Лебедя полюбили? Да потому, что народ устал. У нас нет милиции. Наши судебные органы охраняют бандитов. То есть они якобы их не охраняют, но… попробуйте убить бандита. Вам придется, по крайней мере, бежать за границу. Потому что у себя на Родине вас посадят, а в лагере добьют дружки того бандита. И все будет шито-крыто. А милиция скажет: у нас нет доказательств, нет свидетелей…
— Но тогда что такое национальная идея, о которой так много говорят сегодня?
— Да опять-таки трепология. Во-первых, надо вот что понять: Россия не есть европейское государство и ее нельзя сопоставлять ни с одним из них. Это своя законченная этническая суперструктура, которая тысячелетия назад была завязана на великом шелковом пути. И граница наша с Западом очень четкая. Каждый раз, когда мы лезем решать западные дела, нам потом дают по носу. Александр I начал наводить порядок в Европе, нам она заплатила Крымской войной. Сталин разделил Германию, и чем это кончилось?
— Бог с ней, с Германией. С Россией-то что делать?
— У России должна быть своя валюта. Причем, я лично считаю, что ее следует построить не на золотом, а на серебряном стандарте. У меня на это есть свои соображения. Дело в том, что самые крупные запасы, из не истощенных, сейчас находятся на Камчатке. Представляете, серебро в мире исчезает, то есть становится все дороже. Вместе с ним дорожает и рубль. То есть валюта будет укрепляться сама по себе. А в остальном, что нам нужно? Понимаете, Петру приходилось придумывать, а чем бы это с Западом торговать, потому что Россия абсолютно ни в чем не нуждалась. Покупали в основном предметы роскоши.
— Экономика была самодостаточной.
— Совершенно достаточной. У нас всегда были и сегодня есть большие запасы земли, леса — хлеб, зверь, рыба. Дело, выходит, за экономикой. А у нас вон самые центральные земли пустуют — тульские, орловские, воронежские. Кабаны развелись, яблоки осыпаются в заброшенных садах…
