 |
| Православие.Ru | Протоиерей Павел Волков | 06.11.2008 |
История Русской Церкви в Венесуэле берет свое начало в 1948 году, когда инженер К.Е. Гартман соорудил на своем земельном участке временную деревянную церквушку. В 1950 году в Валенсии появился храм в честь иконы Божией Матери «Знамение». А в 1953-м был заложен первый каменный храм и в Каракасе — церковь Успения Божией Матери. Кафедральный Никольский собор был построен в 1955 году в столичном районе Дос Каминос. Однако за последнее время численность русской диаспоры резко сократилась. Низкий уровень жизни, рост преступности и правительственный курс на строительство социализма вынудил многих русских эмигрантов покинуть страну, которая когда-то стала им второй родиной. В настоящее время русские общины в Каракасе, Валенсии, Маракае и Баркесименто опекают всего два священника, находящихся в юрисдикции Русской Православной Церкви за границей. В столице Венесуэлы эту миссию вот уже 28 лет осуществляет протоиерей Павел Волков. Сейчас отцу Павлу 86 лет, но каждое воскресенье он служит литургию и обращается к пастве со словом назидания. Накануне Дней России в странах Латинской Америки венесуэльский пастырь любезно согласился дать интервью сайту «Православие.Ру».
— Отец Павел, расскажите о вашем приходе.
— Раньше у нас прихожан было много — в Каракасе были наши эмигранты. И люди ходили в храм Божий. Первый храм был в районе Альтависта — малый храм, деревянный, временный. И он был всегда наполнен — всегда было полно народу, так что люди не помещались все. Но не уходили в сторону — нет! Внимательно слушали службу Божию. Со временем оттуда люди распылились по всему городу — находили более подходящие места, разжились. Молодежь подрастала, многие вышли замуж или женились на здешних, на иностранках. И таким образом наша колония очень рассеялась. Не только в физическом отношении — и в духовном отношении рассеялась. И уже их дети — очень многие из них — потеряли свое лицо. Да и мы, старые, тоже потеряли свою физиономию. Многие из нас, людей и пожилых, и старых, уже не имеют психологии русского человека. Разводнились мы.
— Сколько народу все-таки приходит в храм на службу?
— На службу приходит примерно двадцать-тридцать человек, иногда и сорок-пятьдесят. В зависимости от времени года и от праздника. Когда каникулы детские, конечно, люди уезжают из города.
— Говорят, что многие прихожане не приходят на службу, потому что боятся ходить по улицам.
— Боятся приходить, потому что негде поставить машину. Поставишь на улице — она может исчезнуть. А машину приобрести не так просто, даже старую машину. У меня была машина 1980 года — и ее у меня украли.
— Сегодня Венесуэла слывет не самой безопасной страной. Когда это началось?
— Это началась с 1958 года. Конечно, не в такой степени, но все эти процессы углубляются — кражи и так далее. А кроме того причина еще и в том, что люди бегут из деревни. Крестьянин уничтожается, можно сказать, и бежит в город. «Если в городе живет какое-то количество миллионов населения, так и я там проживу! Или работенку найду такую-сякую, или начну „промышлять“». Вот психология человека.
— Венесуэльские власти помогают храму?
— Нет. Но мы ни от кого и не просим помощи.
— Но приходу приходится платить коммунальные платежи?
— И это стоит немало. Государство считает, что храм — это учреждение как бы коммерческое. Так что и цены соответствующие — гораздо большие цены. На все — на воду, на электричество и так далее.
— Сколько в Венесуэле русских приходов и сколько священников?
— На этот вопрос очень трудно ответить. Потому что люди наши разбросаны по всей стране. В Баркесименто у нас имеется храм святителя Николая Чудотворца. В Валенсии — Курской иконы Божией Матери. В Маракае — храм первоверховных апостолов Петра и Павла. И в других местах имеются общины. Быть может, нет храма, но люди имеются. Принадлежат они какому приходу или нет — неизвестно. Но главное — священников нет, духовенства нет. Вот недавно поставлен сравнительно молодой священник Кирилл Жолткевич.
— То есть всего два священника?
— Только два священника.
— Сколько здесь раньше было русских?
— Я думаю, что в Венесуэле было две или две с половиной тысячи русских эмигрантов. Но начали уезжать. В последнее время уехало очень много. В Соединенные Штаты, в Канаду, в Австралию, в ту же Европу — разъехались люди. И в Россию тоже некоторые уехали.
— Можно ли говорить о том, что русская диаспора в Венесуэле живет общей жизнью?
— Нет ее у нас. С самого начала русская эмиграция здесь собиралась со всего света, из разных стран, с разным воспитанием, привычками и так далее — им трудно было как-то сгруппироваться. Группировались только вокруг храма. Церковь объединяла. И храмы строились.
— Кто строил Никольский собор?
— Наши же люди. По копейке давали и строили. И построили себе храм Божий. Люди, которые еще чувствуют и знают, что они православные — то есть не потеряли свою физиономию — они приходят в храм Божий. Но есть и те, которые потеряли свое лицо. Что значит «потерять свою физиономию»? Это значит — потерять веру православную. Такому человеку все равно — что католическая, что православная или какая другая религия. Эти люди уже без физиономии. Они никто и ничто.
— Какой вклад в жизнь Венесуэлы внесли русские специалисты?
— Вклад очень большой. Сюда приглашали наших людей из Европы — беженцев-специалистов. Власть имущие в этой стране в то время старались прежде всего поднять стандарт жизни. Рабочие, строители, инженеры — все они принимались с большой радостью. Как и люди с земли — агрономы и люди, которые способны взять кирку, лопату, что-то сеять — крестьяне. Эмиграция маленькая, но все-таки дала немало. И наша эмиграция была в этой стране уважаема.
— Как ваша семья попала в Венесуэлу?
— Сначала моя мать сюда попала с сестрами. А я позже прибыл — из Югославии. Югославия была до Второй мировой войны действительно замечательной страной. Прекрасные люди и замечательное море — Адриатическое. И все группы этнические в Югославии до войны жили в мире и спокойствии между собой.
— Кем вы работали? Чем на хлеб зарабатывали?
— Я стоматолог. Когда я сюда приехал, в 1952 году, я поступил учиться и получил здесь диплом, чтобы можно было работать. Открыл кабинет и работал до последнего — до 80-ти лет. Когда мне исполнилось 80 лет, я прекратил работу.
— А сейчас вам сколько?
— Сколько мне сейчас? Всего лишь 86. Молодой человек, да?
— Вам 86 лет и каждое воскресенье вы служите в храме. Откуда же берутся силы?
— Силы? Господь дает силы. Если человек работает до 80, до 90, до 100 лет — значит он нужен. Если человек не нужен, он засыхает или пропадает. Это уже Господь знает. Значит, до сих пор почему-то я нужен: для других, для прихожан, для храма. И для себя — по недостоинству человека его терпит Господь.
— Сколько лет вы служите как священник?
— Ну, я, видите ли, довольно старый человек. Но священник я молодой — всего лишь с 1980 года — 28 лет.
— Расскажите про ваших детей.
— Детей у меня трое. Старшему 60 лет, он зубной врач. Средний сын работает при храме. И младшая дочь — тоже зубной врач.
— Что вы думаете о будущем русской диаспоры в Венесуэле?
— Что я могу сказать? У каждого своя дорога. Я могу сказать про себя. Свое будущее как эмигранта в Венесуэле я уже приготовил. Я себе построил дом трехэтажный — крепкий, надежный. Только вы себе представляете дом трехэтажный с балконами, с окнами и так далее. Нет, не такой. Он вниз, в три этажа. Как бомбоубежище — замечательный дом. Вот это мое будущее. В каком этаже я буду жить — не могу вам сказать. То ли в самом нижнем, то ли в среднем, то ли в самом верхнем — как Бог положит. Это на южном кладбище.
