 |
| Правая.Ru | Александр Муромцев | 18.10.2008 |
В основу сюжета легли последние и самые яркие годы жизни Колчака — от победы над немецким крейсером «Фридрих Карл» в 1916 году до гибели от пуль революционеров в 1920. Авторы картины — сценаристы Владимир Валуцкий, Зоя Кудря и режиссер Андрей Кравчук — постарались сделать вошедшие в этот временной промежуток события эффектными и эффективными. И их можно понять — эти четыре года вместили в себя события эпохального значения для всего мира, а для России они вообще стали поворотными. Разрешить множество вставших тогда вопросов, которые до сих пор не разрешены, авторы и попытались. И вот что получилось.
Как плюс просто необходимо отметить отличное качество батальных сцен, особенно первую — бой с немецким крейсером «Фридрих Карл». Эта сцена открывает фильм, как бы показывает основное направление развития сюжета и идеологию. Вот перед зрителем возникают мужественные герои, они сражаются, не щадя своего живота, Колчак (Константин Хабенский), когда у орудий уже никого почти нет, сам берется стрелять и блестящим выстрелом из пушки поражает командную рубку на вражеском крейсере. А потом, уходя от погони, заманивает «немца» на минное поле. Моряки и офицеры встают на молитву, поднимаются с колен и ждут, кто подорвется первым — они или враг. Взрывается «Карл Фридрих», а Колчака назначают командующим Черноморским флотом. Он едет в Ставку в Могилев.
В ставке Колчака ждет Государь, которого играет Николай Бурляев. Николай Петрович своей игрой и пониманием специфики создает понятный и светлый образ мудрого Царя. Вполне возможно, что этой сцены и не было бы вовсе, если бы не странная смысловая игра в течение фильма, о которой будет сказано ниже. Но приглашение на роль Государя Бурляева — это, безусловно, лучший выход. Бурляев и сыграл так, как может относится к святому Царю верующий человек — с благоговением и максимальной исторической точностью. Согласно сюжету, Государь не только сообщает Колчаку о назначении, но и благословляет Колчака иконой пророка Иова. Здесь и начинается, собственно, идеологическая игра. Получив эту икону, Колчак как бы приравнивается к Царю — Верховному Правителю, чьё место он займет в 1918 году. Но не только, так сказать, властными полномочиями, но и страдальческим подвигом авторы пытаются уравнять Царя и адмирала.
Для легитимности политической преемственности, помимо царского благословения, вводится сцена присяги Колчака русскому народу. Она напоминает облегченную «версию» помазания на царство, с той лишь разницей, что происходит на улице и после слов присяги — по сути, изложения краткой программы, Колчак целует крест у священника, а не получает миропомазание. Народ же и снимает шапки перед «правителем», и падает перед ним же на колени, тогда как во время поставления на царство и Царь молится на коленях за народ, и народ за Царя, но молятся Богу, а не друг другу, и уж тем более, не кто-то один другому. В целом, сцена присяги своей эстетикой, напряженностью, набором идеологических фраз и специфически поданной легитимностью может представлять собой определенный этап в развитии процедуры инаугурации. И здесь речь идет не об историко-кинематографической оценке, а о конкретной разработке и ее результатах, адресованных авторами фильма на самый «верх».
Что касается второго момента — мученического, то своеобразную «святость» Колчака если и можно в чем увидеть, так это в любви. Собственно, это параллельная линия сюжета — связь адмирала и жены его сослуживца (который перейдет на сторону противника, а потом эмигрирует) Анны Тимиревой (Елизавета Боярская). Любовью эта связь оправдывается на протяжении всего фильма, причем для обоснования берется фраза из послания апостола Павла: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. А теперь пребывают эти три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше». Благодаря вольному обращению с этой фразой связь женатого человека с замужней женщиной (связь в данном случае надо понимать, как духовную, а затем и географическую близость. Ничего иного даже и намеком в фильме нет, что является для XXI века несомненно смелым и очень положительным моментом фильма) превращается в романтический ореол.
Перед тем, как вывести Колчака на расстрел, тюремщик отказывает ему в свидании с Тимиревой. Но все равно, силой любви, стоя перед взводом революционеров. Колчак никого не осуждает, а вспоминает о сыне — он просит передать ему благословение. Затем Колчака убивают, а труп бросают в «иордань». Все это должно подсказать зрителю внутреннюю силу и красоту адмирала, превратив вот эту — любовную — неоднозначность в однозначную «святость» (чего стоит крестообраная «иордань», хотя, по историческим данным, события происходят в феврале).
Возникает вопрос, а неужели в русской истории, в тех же 20-ых гг. ХХ века нет других личностей, чью жизнь можно было бы экранизировать даже без субъективности? Неужели такая грандиозная постановка, такой насыщенный сюжет обязательно должен строиться на оправдании очевидных несоответствий? Нет ничего удивительного, что даже в самом фильме даны четкие ответы на эти вопросы. Тот же выдающийся монархист, генерал Каппель. Герой Сергея Безрукова (человека, словно по заказу положительно отображающего для современников ранее изображенных совсем по-другому исторических деятелей) и храбрый, и умный, и верующий человек. Его молитва и его призывы не вступают в вопиющее противоречие с поступками. Может быть потому, что он не собирался быть «верховным правителем»?! А, может, потому, что авторы не стали/не решились «нагружать» идеологией образ Каппеля.
Зато в образе Колчака несущих смыслов много. Один из главных — преемственность. Помимо преемственности смысловой, выраженной в благословении Царя, Колчак принимает и реальную власть, выступая перед народом, который ему ее и делегирует. Народ играет здесь важнейшую роль — он является носителем власти, он суверен. Отречение Царя Колчак комментирует: «Это очень плохо для России». Но это не мешает ему продолжать служить уже Временному правительству до тех пор, пока он не сталкивается с отсутствием у Керенского реальной власти (Керенский, кстати, изображен инородным элементом, своеобразным «Фоксом» («Места встречи изменить нельзя») начала XX века).
Колчак все время остается служащим, верным, он служит своей стране и своему народу — опосредованно при Царе и Временном правительстве и напрямую после революции 1917 года. Его основные враги — большевики и, как оказывается, бывшие союзники.
Большевики вообще представлены откровенными бандитами. Образы, герои, поведение — все вызывает отвращение. Натуралистичность зверств большевиков — поле, усеянное убитыми офицерами, подводное кладбище трупов, грабежи и т. д., и красный террор были показан детально и шокирующе. Не менее отталкивающе — но без зверств — показаны иностранцы: чехи и генерал Жанен.
В итоге, фильм «Адмиралъ» несет в себе не столько историческую ценность, сколько идеологический посыл — это реформация Временного правительства, это возрождение «феврализма» без большевиков в виде «суверенной демократии». «Красные» — это плохо, от иностранцев помощи ждать нельзя, сувереном является народ, верховную власть может нести только тот, кто готов служить Родине и народу. Все более чем очевидно, как очевидна и антимонархическая парадигма фильма. В размещенной на сайте фильма аннотации, описывающей эпоху, когда происходят действия, есть такие слова: «Беда в том, что в роковое для России время последний русский монарх оказался не в состоянии предотвратить катастрофу. Поэтому когда от императора потребовалось героическое усилие воли, чтобы взять на себя всю ответственность за судьбу страны, он предпочел укрыться в кругу семьи, фактически отойдя от государственных дел. Результатом стало бесславное отречение от престола, крушение 300-летней династии и нелепая, мученическая гибель всей семьи». Как говорится, без комментариев.
Получается, что и этот фильм, как и почти все патриотическое, т. е. нормальное русское кино последних лет, не избежал штампа эрозии. Вновь нет единства, вновь вносится элемент разделения ценностей, которые не могут быть разделены. С одной стороны, дань уважения людям, жизни отдавшим за Отечество и Царя, с другой — отвержение монархии. С одной стороны, образы глубоко верующих людей, с другой — романтизация страсти. Зачем необходимы эти переломы, откуда берутся эти вызовы зрителю?
В итоге, демократическая казуистика начала ХХI века и вольнодумство и эстетика русского общества начала ХХ века создают причудливый образ, который предлагается одной башней Кремля другой, хотя все башни должны быть едины. Поэтому понять, кому — Кремлю или народу — должен понравиться фильм, чтобы такое делалось и далее, невозможно. Конечно, на котрасте с идеологизированным советским кино о Гражданской войне «Адмиралъ» словно из другого мира. Весь вопрос, из какого другого…
В качестве постскриптума — о плюсе. Федор Бондарчук сыграл в фильме своего отца, снимающего «Войну и мир» (еще один образ преемства). Эта роль, может быть, лучшее, что сделал для российского кинематографа Ф.Бондарчук. Минимализм участия, стремящийся только к воспроизводству внешней схожести, выгодно отличает эту роль Ф. Бондарчука от, например, его роли режиссера фильма «9 рота». Не в смысле, конечно, высоты профессионализма, а в смысле степени соответствия образа и реальности.
