 |
| Православный Санкт-Петербург | Наталья Нарочницкая | 13.10.2008 |
Когда заходит речь о вере в Бога, многие избегают откровенности и говорят: это слишком интимная тема, чтобы обсуждать её публично, ведь территория веры — душа, а общество — за её границами. Но вот Наталья Алексеевна Нарочницкая, доктор исторических наук, депутат Госдумы РФ, считает, что проблема веры жизненно важна и для общества в целом. Кто мы? Для чего живём? И что с нами будет дальше? Не только отдельного человека, но и всего народа касаются эти вопросы. С них и началась наша беседа.
— Так где же, Наталья Алексеевна, по-вашему, место веры — в душе человеческой или в остальной жизни тоже?
— Вера — это совершенно другое измерение всей жизни, а не какой-то её части. Это внутренняя сила и свобода от того, что происходит вокруг тебя. И первооснова гражданской и политической свободы. Ведь прежде чем реализовать свободы внешние, нужно обладать свободой внутренней. И верующий человек, конечно, не разделяет себя в Церкви и в жизни. Это атеисты хотели бы нас загнать в некий клуб по интересам, подобно клубу филателистов или автомобилистов. Таково отношение и к Церкви. Её постоянно ограничивают. И мы же слышим при этом злобные окрики, что Церковь у нас отделена от государства. Да, отделена. Но что это означает? Лишь то, что Церковь напрямую не вмешивается, например, в финансирование отраслей или в назначение министров. Но не может же Церковь перестать быть Церковью и отделиться от общества! Она тогда просто не будет выполнять свою непосредственную задачу связи человека с Богом и миссию по утверждению истины. Поэтому глас религиозной совести, конечно, должен звучать во всех областях жизни. И это совершенно не противоречит конституционному отделению Церкви от государства. Так же как преподавание основ православной культуры совершенно не противоречит законодательству. Наоборот, преступно отрывать своих граждан от той религиозно-философской картины мира, которая двигала всеми предыдущими поколениями русских людей. Ведь без этого нет будущего у России.
— Почему?
— А что сделало вообще русский народ нацией, способной на создание государства? Именно религиозно-философское осмысление жизни — личной, материальной, государственной — как дара Божиего. Дара различать добро и зло, грех и добродетель, красоту и уродство. Смешно думать, что бывает вообще такая культура, которая не возникла изначально на религиозной и философской основе. И великая европейская культура обязана своим взлётом отнюдь не прометеевскому духу Просвещения, как некоторые думают, а, наоборот, пламенному утверждению Христовой истины. Первое тысячелетие христианства выковало тот дух, те великие табу, которые рождают великую культуру. Потому что свобода не может быть абсолютной. Всё, что не имеет границ, не имеет философского определения. А смешение добра и зла, греха и добродетели приводит к энтропии. Христианский треугольник — добро, соблазны зла, свобода воли (при умении распознавать грань между добром и злом) — вот откуда возникла вся христианская культура. И русская культура, безусловно, часть этой великой культуры с чёткими представлениями о добре и зле, нравственном долге человека, его поиске.
В русской сказке Иван — Крестьянский сын, когда делал нравственный выбор, говорил: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать». А, скажем, герой Шиллера, вынимая шпагу, восклицал: «Честь дороже жизни». Выбор-то абсолютно одинаковый. Конечно, есть народная культура, есть — высокая, но нравственное, философское содержание абсолютно едино. Потому что это всё равно была одна культура.
— Была?
— Сейчас нет единства именно потому, что исчезает тот нравственный императив. Нынешняя деградация культуры, её импотенция, особенно в западном мире, наступает как раз из-за отсутствия нравственного целеполагания в жизни. А оно рождается изначально только из веры. Из представлений о мироздании. О том, что есть человек, в чём его смысл жизни, что есть тварный мир, что есть Творец. По-разному отвечая на эти вопросы, разные цивилизации создали разные культуры.
— И основу цивилизации, её лицо, выходит, тоже определяет вера?
— Конечно. В первую очередь. А вовсе не наличие, например, демократии, как это иногда утверждают. Ведь демократические постулаты, которые тоже не надо недооценивать, внесены во все конституции мира, но это же не делает нас одной цивилизацией с Индией, скажем, или с Японией, с какой-нибудь страной пантеистической или исламской религии. Даже философия права зиждется изначально на интуитивном отождествлении греха и преступления. Прежде чем определять меру наказания, необходимо считать поступок плохим, что внутренне само собой разумеется. А что есть грех? Откуда мы это знаем?
— Значит ли это, что и взаимоотношения человека с государством у нас таковы, потому что такова вера?
— Как правило, верующие люди с философским терпением относятся к сиюминутным катаклизмам, потому что ими больше движет служение неким вечным идеалам. Человек ощущает свою жгучую сопричастность не только и не столько к сегодняшнему дню жизни своего государства — ему может не нравиться этот день, — сколько ко всей многовековой истории, к его будущему. И в этом ощущении, мне кажется, тоже есть одно из земных, зримых проявлений безсмертия души. Человеку мало просто так прожить свою жизнь. Ему надо оправдать её в своих глазах. Ведь даже те, кто не верит в Суд Божий, атеисты, очень небезразличны к оценке своих деяний. Смотрите, сколько диспутов и споров, в которых доказывают свою правоту, настаивают, что именно так хорошо и правильно. А почему вдруг человеку это надо? Какая разница, казалось бы, считают все это правильным, хорошим или неправильным? Нет, даже в этот атеистический век, когда уж такое вроде бы отступление от религиозных норм, всё-таки зло ещё никто не хочет принять на свой счёт. Все хотят считаться добром.
— Но есть и такая точка зрения: да, именно Православие определило характер русского народа, но оно же и сделало его неудачником.
— Прежде всего, я совершенно не считаю Россию неуспешной страной. Дело в том, что мы единственная нация, которая расширялась в глубь Евразии и построила большие города и промышленность в таких зонах, где никто не живёт и не работает. Это само по себе подвиг. Аналогичные районы Канады, например, практически безлюдны. И то, что после разрушительных катаклизмов минувшего века мы сумели всё-таки сохраниться, удержать потенциал, не может не впечатлять. Так что большой вопрос — кто кого успешнее!
— Тем не менее в 90-х годах не готовыми к новым условиям жизни и, по сути, неудачниками оказались очень многие. Большинство народа. Это как-то связано с религиозными началами народного характера?
— Тогда ведь очень многое было позволено, потому что и законодательства нормального не было. Но множество людей имели внутренние табу, которые из поколения в поколение передавались как религиозные. Так вот эти люди были морально не готовы к захвату экономических рычагов. Они оказались в положении «убогих чудаков», над которыми потом смеялись. Но разве безнравственная основа может создать действительно работающую и вдохновляющую предпринимательскую деятельность?..
— Да, но всё это имело значение не только для нас самих, но и для нашего окружения.
— Много, конечно, есть разных сил в мире, которые постарались, чтобы мы, зашатавшись, упали именно в ту сторону, в какую нужно было в их интересах. Но мир, конечно, всё равно ждал: что же такое скажет загадочная страна Достоевского, выходя из-за «железного занавеса»? И вот она пробормотала устами наших идеологов перестройки: «Рынок, джинсы, пепси-кола..» Боже мой! Страна Достоевского! И что удивляться, что у нас произошёл распад многонационального сообщества? А кому нужен этот вторичный продукт? Его тогда уж напрямую лучше брать в Америке.
— Но ведь говорят, что кого-то может отпугнуть как раз усиление роли Православия, рост русского национализма, именно поэтому само понятие «русский» вытесняют политкорректным «россиянин».
— Наоборот. Хватит нам запрещать называть себя русскими. Во-первых, потому, что мы живём в стране, названной нашим именем, на земле, которая полита нашей кровью. Поэтому мы имеем на это право. А во-вторых, это противопоставление россиян и русских не выдерживает никакой критики в философско-историческом смысле. Россиянин — это гражданское состояние, гражданская нация. И это тоже великое завоевание человечества. Россиянин — это и русский, и башкир, и этнический немец, и калмык. Как гражданская нация мы совершенствуем политические институты, достигаем каких-то оптимальных решений в обществе. Но россияне не рождают культуры. Великих гениев культуры и шедевры искусства, даже басни и сказки, рождают только немцы, калмыки, русские, татары как нации. И гений вселенский — всегда гений национальный. Когда национальному напитку, как писал Константин Леонтьев, тесно в сосуде, он изливается и все народы утоляют им жажду свою. Не бойтесь тех, кто любит и ценит собственное национальное наследие, потому что он способен с уважением относиться к таким же чувствам других. Не бойтесь, что мы русские. И национализма не стоило бы бояться. Это минувший век отучил говорить на эту тему респектабельно. Ведь в XIX веке слово «национализм» не имело негативного смысла, это было продолжение национального и вовсе не означало ксенофобию. Национальное чувство неискоренимо.
— Ну, а к чему мы всё-таки сейчас движемся — к воскресению или к апокалипсису? Чего больше у вас во взгляде на нашу сегодняшнюю и завтрашнюю жизнь — оптимизма или пессимизма?
— Я думаю, как у любого человека, это происходит волнами. То грусть и тревога, то надежда и воодушевление. Но ведь не власть навязала нам общественную дискуссию и о русском возрождении, и о вере, и об отечестве, и о социальной справедливости. Общество само вдруг поставило это на повестку дня после десятилетней вакханалии. И это вызывает оптимизм. А мои друзья — европейские консерваторы, — так те просто с надеждой смотрят на Россию. Вы, говорят, «приморожены» были коммунизмом и не прошли ту энтропию разложения, которую прошли мы. И вот сейчас, «оттаяв», имеете шанс побороться за те ценности, которые в большой степени в Европе утрачены. Так что апокалиптических настроений у меня нет. Я думаю, что главное — это не погубить нашего побуждения к исторической жизни. Тогда, кстати, и демографическая ситуация выправится, ведь только материальными вливаниями её не исправить. Народ должен хотеть продолжать себя в истории.
