 |
| Православие.Ru | Александр Ужанков | 11.10.2008 |
Отношение древнерусского читателя к книге — характернейший показатель отношения его к слову и писательскому труду. Это особое взаимоотношение человека и слова. По меткому замечанию А.М. Панченко, «не столько человек владеет книгой, сколько книга владеет человеком, „врачует“ его. Книга, подобно иконе, — духовный авторитет, духовный руководитель», вместилище вечных истин. Однако за семь столетий отношение к книге в Древней Руси претерпевает существенные изменения, связанные с трансформацией сознания древнерусских книжников, его рационализации и секуляризации.
«Начало добрых дел — чтение святых книг»
В XI—XV вв.еках к книге в целом относились как к боговдохновенному творению. В этом плане характерно «Слово некоего калугера (монаха) о чьтьи книг» (то есть и чтении, и почитании книг) из «Изборника» Святослава 1076 года, представляющее собой «мини- библиотеку» «душеполезного чтения».
Для всякого христианина «почетанье книжное» есть добро, ибо приводит к Истине (Богу): «Блаженеи бо, рече: „Испытаюштии съведения Его (то есть познающие Истину Его), [ежели] вьсемь сердьцьмь възиштють (воспримут) Его“». Что же значит, спрашивает монах, выражение «испытаюштеи съведения Его» («познающие Истину Его»)?
Слово «испытаюштеи» («познающие») указывает на процесс приобщения к Истине, а не на обыкновенный акт прочтения книги. Поэтому важно постоянно читать и перечитывать Священное Писание, пребывать в постоянном процессе общения с Богом и, коль скоро книги написаны по благодати Божией, усваивать, по мере своего духовного развития, написанное в них.
А потому, замечает монах, «егда чьтеши книгы, не тъштися бързо иштисти (не старайся скорее перейти) до другыя главизны, нъ поразумей, чьто глаголють книгы, и словеса та, и тришьды обраштяяся о единой главизне. Рече бо: „В сьрдьци моемь съкрыхъ (сохранил) словеса Твоя, да не съгрешу Тебе“. Не рече: „усты тъчью изглаголаахъ (устами одними произнесу)“, но и „в сьрдьци съкрыхъ, да не съгрешу Тебе“, и поразумевая убо истиньне писания, правимъ есть ими (воспринимая как истину Святое Писание, руководствуемся им)».
Безымянному монаху вторит составитель «Повести временных лет» под 1038 годом: «Велика бо полза бываеть от ученья книжнаго; книгами бо кажеми (наставляемы) и учими есмы пути покаянию, и мудрость бо обретаемъ и вьздержанье от словесъ книжныхъ. Се бо суть рекы, напаяющи вселенную всю, се суть исходища мудрости; книгамъ бо есть неищетная глубина, сими бо в печали утешаеми есмы, си суть узда вьздеръжанию. Мудрость бо велика есть. Аще бо поищеши въ книгахъ мудрости прилежно, то обрящеши велику ползу души своей. Иже бо часто кто чтеть книгы, то беседуеть с Богомъ или святыми мужьми. Почитая пророчькыя беседы, еуангелская учения и апостолская, и житья святыхъ отець, вьсприемлеть души ползу велику».
Праведник управляется и удерживается книгами, а потому не обходится он без повседневного чтения книжного, и его ум постоянно и везде стремится к чтению книжному. Поэтому и создавались рукописные конволюты — «изборники». А благочестивым примером (по)читателя книг выступает в древнерусской летописи Ярослав Мудрый, который «.. и книгамъ прилежа, почитая (их) часто в день и вь нощи..».
Как красота воину — оружие, а кораблю — паруса, так и праведнику - книги, то есть духовное чтение. «Узда коневи правитель есть и въздьржяние, правьдьнику же книгы».
Понимается же прочитанное — очами духовными: «Отъкрый бо, рече, очи мои, да разумею чюдеса отъ закона Твоего, очи бо, глаголетъ, розмыслъ сердечьный».
Что есть «розмыслъ сердечьный», то есть очи духовные? Это — ум, пребывающий в сердце. Об этом свидетельствует популярная на Руси «Повесть о житии Петра и Февронии Муромских» Ермолая-Еразма.
Сотворив мир невидимый, горний и «умные чинове» на семи небесах — ангельские чины, Творец создает дольний, видимый мир — солнце, луну и звезды, а на земле — «созда человека по своему образу и от своего трисолнечьнаго Божества подобие тричислено дарова ему: умъ, и слово и духъ животен. И пребывает в человецех умъ, яко Отецъ слову; слово же исходит от него, яко Сынъ посылаемо; на нем же почиет Духъ, яко у коегождо человека изо устъ слово без духа исходити не может, но духъ с словом исходит, ум же началствует».
Стало быть, бессмертная человеческая душа несет в себе образ Божий и состоит из трех составных частей — ума, слова (логоса) и духа, соответствующих трем ипостасям Троицы — Отцу, Сыну (Иисус Христос — воплощенное Слово) и Святому Духу.
Как в Троице первенствует Бог Отец, пославший на сошедшего по Его воле в мир дольний Сына Святой Дух, так в человеке главенствует ум — духовная сущность, управляющая словом и духом, со словом, исходящим из человеческих уст.
Поскольку душа, по средневековым представлениям, пребывает в сердце, то, стало быть, и ум, как часть души, пребывает в сердце. Отсюда и название одной из молитв — умная, или Иисусова, или сердечная молитва. Отсюда и выражение: всем сердцем или всей душой любить.
Ум — глаза духовные. «Открой, — сказано, — глаза мои, да уразумею чудеса закона Твоего», ибо «глаза, — говорится, - рассудок сердечный». Читающий книгу обращается к Богу с просьбой о вразумлении своем: «Не скрой от меня понимание заповедей Твоих: не утаи ни от глаз, ни от разума и сердца». А когда воспринят смысл написанного, то «воспою словами: „Возрадуюсь я словам Твоим, ибо обретаю пользу большую“. Пользою ведь названы слова Божьи», — констатирует монах.
Сколь велика польза от чтения книг, свидетельствуют «житья святааго Василия, и святааго Иоана Златоустааго, и святааго Кирила Философа и инехъ многъ святыихъ, како ти. измлада прилежааху (чтению) святъхъ книгъ, тоже (потому) и на добрая дела подвигнушася».
«Посмотри, что начало их добрых дел — чтение святых книг, — подводит итог своих назиданий безымянный монах. — Ими же, братья, и сами подвигнемся на путь жизни праведных, и на дела их, и воспримем книжные слова, выполняя волю их, как и велят, тогда и вечной жизни достойны будем».
Хочу обратить внимание, что речь идет не о чтении книг вообще, а только святых, то есть богооткровенных книг. «Почитая пророчькыя беседы, и еуангелская учения и апостолская, и житья святыхъ отець, въсприемлеть души ползу велику». И смысл чтения не в количестве прочитанных книг, а в качестве усвоения прочитанного.
Истин не много, она одна. Это — Бог.
Что толку прочитать множество книг, но не принять Бога? Поэтому на Руси до XVII века не собирали больших личных библиотек, да и монастырские не были многотомными. Средняя монастырская библиотека в XIV—XVI вв.еках насчитывала около 300−400 рукописных книг, и это притом что в большинстве монастырей были свои скриптории, а переписывание книг было особо почетным послушанием, начиная с Киево-Печерского монастыря. В «Житии Феодосия Печерского» упоминается чернец Иларион, который «книгамъ хытръ псати, сий по вся дьни и нощи писааше книгы въ келии у блаженааго отьца нашего Феодосия, оному же псалтырь усты поющю тихо и рукама прядуща вълну, или кое ино дело делающа».
Отбор книг и для перевода, и для переписывания был весьма тщательным, чтобы это было «душе полезное чтение».
Как часто капающая капля камень долбит, «тако и книги, чтомы часто, наведут на истинный путь», — замечает сборник поучений «Измарагд».
«По средневековым понятиям, — замечает А.М. Панченко, — человек и книга составляли некое двуединство, некую духовную эманацию; книга стояла выше, нежели человек». Боговдохновенная книга выступает духовным авторитетом и не может служить отражением личного мнения, ибо «мнение — есть второе падение», как заметил один из учеников Иосифа Волоцкого.
Читатель верит автору, автор верит читателю, что тот правильно поймет написанное (для этого нужен такой же путь домостроительства, ибо по благодати написанное по благодати же будет воспринято и понято) и его не осудит: «Нъ молю вашю, братие, любовь; не зазрите ми грубости, ничто же бо от своего ума сде въписаю», — замечает Кирилл Туровский.
С молитвенного обращения начинает и свои поучения и торжественные слова епископ Туровский Кирилл: «Приди ныня Духомь, священый пророче Захарие, начаток слову дая нам от своих прорицаний о възнесении на небеса Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа!» «Ничто же бо от своего ума сде въписаю (вар. — въписано), нъ прошю от Бога дара слову на прославление Святыя Троица; глаголеть бо: Отвьрзи уста своя и напълню я».
Благодать Святого Духа может исходить и от Святого Евангелия: «Нъ не от своего сердца сия изношю словеса — в души бо грешьне ни дело добро, ни слово пользьно ражаеться, - нъ творим повесть, въземлюще от святаго Еваньгелия, почтенаго нам ныня от Иоана Фелога, самовидьця Христовых чюдес». Самое главное, чтобы и книжник, и читатель были сосудом чистым, куда может войти благодать.
«Суть бо писания многа, но не вся божественна суть»
Конец XV века и до 40-х годов XVII века — это время рационализации сознания и становления антропоцентрического мировоззрения, в результате которого человек был поставлен в центр мироздания и. словесного сочинения. В это время много переводят и пишут. Появляются новые жанры: мирские повести, хронографы. Даже прежде недопустимый вымысел проникает в книги. Пишут не только монахи, но и люди светские. Пишут не только о духовном труде, но и о мирских делах. Судят собственным судом, «мнят» на любую тему.
В творчестве писателей проявляется рассудочное начало, отражаются его личные взгляды на происходящие события. Не случайно это время господства публицистики, где наиболее зримо выражены и авторская позиция, и логические приемы (индукция — у Курбского), и рассуждения, и, наконец, вымысел.
Писатель предпочитает отстаивать свою личную точку зрения, нежели истину. Писатель становится советчиком, а не учителем. В произведениях доминирует «естественный разум», темы мирской жизни.
Поэтому писателям приходится и оправдываться, описывая не духовный подвиг святого, а мирские дела князя: «Благоволение убо моего сердца и молитва еже к Богу, и сведител ми есть о семъ Богъ, яко же не лжу».
Количество книг в Московской Руси значительно увеличилось. Чтение все более завладевает умом и разумом.
Много читать книги полезно, но не многие книги полезно читать. По этому поводу Нил Сорский заметил: «Суть бо писания многа, но не вся божественна суть». То есть, не все сочинения осмысляются монахами, писателями и читателями уже как боговдохновенные. О том же предостерегает в поучении под характерным названием «О чтущих многия книги» и популярный в эти века сборник «Измарагд»: «О человече, что требуеши, многих ища книг?.. Мудрости научаешися. но не твориши добрых дел. Пред человеки мудрееши, а пред Богом в ненависти еси. Как таковому польза, аще и много имат разума и многи чтет книги?»
Примечательно, что от XVI века до нас дошло самое большое количество рукописей (75) индексов «книг истинных и ложных», к тому же самых полных со времени принятия Русью христианства. И раньше, еще в «Изборнике» Святослава 1073 года, появлялись списки «недушеполезного чтения», но они были небольшими (25 наименований). Сейчас же появилась потребность в надзоре за чтением: суживается объем истинных книг, но расширяется перечень ложных.
Итак, в XV—XVI вв.еках культивируются два вида книг: традиционные творения — «душеполезное» чтение, связанное с православной традицией, и мирские сочинения — развлекательное чтение.
Если икона несет в себе образ Истины, то святая книга — саму Истину, ибо Истина воплощается в слове. Характерно, что на не надписанную словом икону запрещено молится, поскольку она не становится образом.
Мирская книга творилась уже сугубо по собственному «хотению»: писатель возвысился над своей книгой.
Разумение житейской мудрости
В переходный период (40-е годы XVII — 30-е годы XVIII веков) А.М. Панченко различает два подхода (отношения) к книге: традиционалистский, представителями которого были сторонники протопопа Аввакума, и новаторский — «новых учителей» — Симеона Полоцкого и его последователей. По сути дела, это противопоставление веры и культуры.
Образованнейшие традиционалисты XVII века чтили одну книгу — как духовного наставника. У каждого она была своя: так, Иван Неронов отдавал предпочтение «Маргариту» Иоанна Златоуста; Михаил Рогов, протопоп собора Черниговских чудотворцев и справщик Печатного двора, «любиши. от души книгу, юже списа премудрый грек Максим»; протопоп Аввакум Петров получил по благословению Стефана Вонифатьева сборник поучений Ефрема Сирина; этот же сборник рекомендовала (наряду с еще тремя книгами) из заточения княгиня Евдокия Урусова своим дочерям и т. д.
Поскольку чтение святых книг есть тесное общение с Богом, княгиня Евдокия Урусова советовала читать их «почасту», а само чтение приравнивала «к богоугодным делам — молитве, посту, раздаче милостыни».
А.М. Панченко задается вопросом: «Какую же культурную ценность противопоставили этой древнерусской ценности «новые учители»? Ключевые слова, которые отмыкают двери барочного полигисторства, — слова «науки» и «премудрость». Манифест этого литературного товарищества — вирши Сильвестра Медведева «Вручение царевне Софии Привилия на Академию», которым в качестве эпиграфов предпослан десяток цитат из Книги премудростей Соломона. Среди них фраза «Взыщите премудрости, да живы будете» (Прем. 9: 6). Показательно, что Аввакум посвятил этой фразе особую статью в своей «Книге толкований»: «Кую премудрость, глаголет, взыщите? Ту ли, ея же любит Павел митрополит (Павел, с 22 августа 1664 года митрополит Варский и Подонский, знаток латыни и польского. — Прим. А.М.Панченко.) и прочии ево товарищи, зодийщики? Со мною он, Павел безумной, стязаяся, глаголющи: велено-де, п<ротопоп>, научатися премудрости алманашной и звездочетию, писано де: взыщите апремудрость, да поживете. Не знает Писания, дурак, ни малехонько!.. Писание глаголет: взыщите премудрость, да поживете, и исправите в ведении разум, еже есть Божия премудрость, — любы, милость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание, вся сия исправляти в ведении и разуме духовнем, и не примешивати блудень и похотей внешних к духовному жительству».
Трудно выразиться яснее. Для традиционалиста Аввакума «премудрость» — это нравственное совершенство, а для его оппонентов — это некий интеллектуальны феномен, «наука». Интеллект ненасытен, он требует все новой и новой пищи. Для Аввакума книга — духовный наставник, а для «новых учителей» — ученый собеседник. Чем меньше человек прочитал книг, тем ниже ценится он в среде интеллектуалов. Чем больше его библиотека, тем он почтеннее".
Крупная частная библиотека — это явление барокко. Личные библиотеки Симеона Полоцкого, Сильвестра Медведева, Стефана Яворского по численности в них книг превосходили многовековые книжные собрания крупнейших русских монастырей. Особенно выделялась библиотека Феофана Прокоповича. Это были хорошо продуманные по своему составу собрания книг: по богословию, истории, красноречию, в том числе и зарубежных авторов на латинском, польском, греческом языках. Понятно, что традиционные приверженцы «одной книги» вызывали у европейски образованных «новых учителей» не только снисходительную улыбку, но и мнение об их необразованности.
Самым красноречивым свидетельством отношения двух противоположных «культурогенных школ» к старым и новым книжным изданиям является спор по поводу правки богослужебных книг на Московском печатном дворе, приведший в итоге к церковному расколу.
Дело не в допустимости или недопустимости самой правки книг, поскольку аналогичные предприятия проводились и раньше в Русской Церкви. «Дело в том, что столкнулись разные культуры, разные идеи, что средневековой аксиоматике противостояла аксиоматика нового времени — послеренессансная, барочная аксиоматика (русские защитники старины недаром подчеркивали, что правка богослужебных книг на Московском печатном дворе велась по венецианским грекоязычным изданиям: в Венеции в XVII веке была самая крупная греческая колония). Это был не историографический, а историософский спор» с отстаиванием коренным образом различающихся представлений о ценностях.
Соловецкие монахи писали о ереси, проникнувшей в Московское царство, и ценою жизни отстаивали древние русские богослужебные книги, вдруг подвергшиеся правке по греческим книгам, которые «неведомо кто и неведомо где» напечатал.
«Не надо подозревать соловчан в невежестве, — замечает А.М. Панченко. — Они прекрасно знали, что эти „образцовые“ книги печатались в Венеции. Но что тогда означает фраза „неведомо кто и неведомо где“? Переведем эту фразу в нашу систему значений, и мы получим формулу „свободного творчества“ в просветительском смысле. Это книги, которые сочинял кто хотел, писал в них что хотел, печатал их где хотел. Что же, они протестуют против „свободного творчества“? Да, так как с их точки зрения „свободное творчество“ не ценность, и книга, акт „свободного творчества“, не может быть душеполезной». Сопротивляясь правке богослужебных книг, они и «трактовали ее как „свободное творчество“, личное поползновение одного человека, презревшего „соборное свидетельствование“. Они вовсе не были обскурантами. Они были людьми другой культуры, со своими понятиями о творчестве — людьми, которые „пользовали себя“ книгой, „окормлялись“ ею, искали в ней духовного руководства, а не интеллектуального, „интересного“ чтения».
Характерно в этом плане наставление XVII века книгохранителю Троице-Сергиева монастыря: «Прими книгу и прочитай часто знаемое, а неведомого иди к мудрейшим себе вопрошати (а о непонятном у более мудрых спроси).. Подобает тебе, книгохранителю, по часту книги дозирати и в них разумеваемая чести и досматривати, да аще кто его не ведаешь (если чего не знаешь), и ты вопроси у вышшего себе разумом и учением. Та бо мудрость не по старости дается».
Стяжание духовной благодати в этом наставлении заменяется разумением житейской мудрости, обретаемой трудом и тщанием. Так в процессе рационализации и секуляризации сознания в XVII веке беседа с Богом заменяется человеческой беседой.
