 |
| Труд | Валентин Распутин | 11.01.2006 |
Почему повесть все-таки сумела вызвать определенный интерес? Да потому что события в ней — это не частный случай, не вымысел, не сгущение красок, а самая что ни на есть расхожая правда. Правда о том, как человек, которого государство и закон отказываются брать под защиту, вынужден, подобно моей героине, искать справедливости собственными способами. Если есть насилие, есть и жертвы, и не всякая жертва ведет себя как бессловесная овца. Находятся и будут находиться мужественные люди, которые ради спасения своей чести и достоинства не остановятся и перед крайними мерами.
— Героиня повести Тамара Ивановна — единственная из персонажей, кто способен на решительный поступок, кто, по вашим словам, «дает знать, что есть люди, несогласные жить в таком перевернутом мире». Именно в русской женщине вы видите последний оплот нравственности? Или надежды связываете и с ее сыном Иваном, человеком другого поколения, который возвращается в свое родовое село, собирается строить там храм?
— Женщина в России всегда была главным оплотом традиционной нравственности и духовности. «Молоко матери» само собой включало в себя и эти понятия. Издавна существует как бы распределение обязанностей: отец защищает семейный мир от внешнего врага и татя — мать укрепляет его изнутри. Самая тонкая часть воспитания, касающаяся душевных и духовных отзвуков, ложилась опять-таки на мать. Отец участвовал в таком воспитании своим авторитетом, примером, мать продолжающимся вынашиванием своего плода до полной его гражданской зрелости.
Но как ни велика роль женщины и роль семьи — в одиночку им, без поддержки государства, против «девятого вала» несправедливостей, нравственной глухоты, разнузданности, не выгрести. Это от имени государства попирается сегодня все, что составляет честь, совесть, достоинство — нравственную основу жизни каждого человека и народа в целом. Это по государственным телеканалам идет невиданное и неслыханное нигде более в мире развращение молодежи и дебилизация населения. Это при его, государства, участии вся страна забита срамными развлекательными центрами и казино; это его государевы люди превратили свое положение не в служение, а в наживу; это его высокопоставленные преступники ограждены законом от ответственности и возмездия. Мертвые сраму не имут, но живые-то имут! Героине моей повести Тамаре Ивановне в эти неприступные крепости государственного лихоимства не пробиться, но надежда на сына ее Ивана остается.
— Кстати о храме, который упомянут, конечно, неслучайно. Вы верите в возможность возвращения нашего народа к традиционным в основе своей православным ценностям?
— Слава Богу, эти ценности возвращены нам, и тут не на процент верующих надо смотреть, а на открытые для молитвы и спасения двери. Другого чистилища, другого дома, где поместилась бы вся 1000-летняя Русь, у нас больше нет. Эх, если бы в эту спасительную упряжку впряглась бы еще и светская власть, если бы убедились мы, что она — своя, родная, и дело исторической России не уничтожает, страна воспряла бы решительно и быстро.
— Сейчас в «Труде» идет дискуссия о чтении и судьбе книги в нашей жизни…
— А что тут дискутировать? Какие бы цифры ни выставлялись сегодня, мы-то знаем, что тогда, лет 20−30 назад, вокруг нас читали все — а сейчас мало кто к книге прикасается. Тогда и деревня читала, теперь нет. Помните миллионные тиражи «Роман-газеты», «Нового мира», ночные дежурства за подписными изданиями, объявления в газетах: меняю «Жигули» (а тогда машина была верхом зажиточности) на 100-томную Библиотеку всемирной литературы? В те времена алчущий читатель искал книгу, теперь алчущая книга гоняется за читателем. Книга перестала быть учителем жизни, общество, все вокруг себя превратившее в товар, уронило и значение книги. Девять десятых сегодняшней книжной продукции надо бояться, она безнравственна, безъязыка и художественно убога. И, держась подальше от такого рода макулатуры, люди чураются вообще всякой книги.
— Вас всегда волновало состояние русского языка. Как вы оцениваете всевозможные идеи по его защите? Например, предложение создать структуру, которая бы отслеживала нарушение норм языка в СМИ и наказывала бы виновных…
— Разрушение традиционной и классической культуры не могло обойтись без посягательств на русский язык, это всегда взаимосвязано. Варварская культура конца ХХ — начала XXI века, в отличие от классического искусства XIX века, заговорила и запела грубо, пошло, безграмотно, и этот «базарный» уровень нынче утверждается как норма. Тут же, разумеется, явились и «реформаторы» русского языка. Предлагают, например, писать «как слышится»: «корову» через «а», а «парашют» через «у». Я был в двух комиссиях по русскому языку при президенте РФ и знаю, что это не досужие выдумки, такое правописание готовилось всерьез. Видно, для удобства иностранцев, пользующихся русским языком, и наших родных митрофанушек.
А почему, думаете, наша так называемая «культурная элита» потащила ненормативную лексику, а проще говоря, мат на телевидение, радио, в кино и литературу, на публичные свои сходки? Почему она потребовала легализации матерщины, к ужасу даже русского мужика, умеющего выразиться крепко, но знающего для этого место и время? Да потому, что это ее нутро. Сказывается родство со Смердяковым, считавшим, что ничего хорошего в России быть не может.
Знаете, не верю я во всякие комитеты по охранению языка. Если Дума, принимая закон о языке, соглашается дать гражданство ненормативной лексике — куда дальше?! Нельзя уберечь язык в ту пору, когда убиваются и отечественная культура, и отечественное образование. Сегодня надо фразу Тургенева о русском языке довести до конца: «…Не будь тебя — как не впасть в отчаяние?..» На протяжении многих веков это благодатный и умный родитель и нашего народа, и нашей культуры — русский язык. А мы с ним обходимся как со случайной одежкой, купленной на рынке и вышедшей из моды…
— Вы все собирались съездить к писателям, которые уже ушли из жизни, — Астафьеву, Шукшину, Носову, Абрамову…
— Съездил к Астафьеву и Шукшину. Побывать у Носова и Абрамова, у которых в прошлом году были юбилейные даты, помешала больница. Эти поездки, надеюсь, еще впереди.
Виктор Петрович Астафьев, мне показалось, излишне «замузеен». Музеи в Красноярске, Дивногорске, Чусовом, в Овсянке несколько музеев. В музее «Последнего поклона» восковые фигуры родных писателя и его самого, еще мальчишки… Боюсь, что в таком виде оно, это воплощение, способно и любовь к Астафьеву, благодарную память о нем тоже превратить в восковую фигуру. Тут требовались мера, такт, расчет не на туристов и интуристов, а на читателей и почитателей огромного таланта Виктора Петровича.
На 75-летие Шукшина в Сростках, на горе Пикет, состоялось открытие памятника работы Вячеслава Клыкова. Такой знакомый и родной нам Василий Макарович сидит, обхватив колени. Работа скульптора хороша, и место для нее выбрано самое подходящее. Хотя и были споры, где ставить: в селе, среди построек, или над обрывом Катуни на Пикете, на воле вольной, которую так любил и воспевал Шукшин. И вот теперь доносятся слухи, что памятник собираются переносить в село. На Пикете он, никем не охраняемый, вроде бы бесхозный, притягивает недорослей с их забавами. Но если так, надо, значит, охранять — Василий Макарович заслужил это! — а не ретироваться бесславно в укрытие. Куда ни передвинь памятник — везде он будет не на месте, ибо для Пикета, для задумчивого взгляда, устремленного в даль, он и ваялся, сюда привыкли приходить к Шукшину в день его рождения вот уже в течение тридцати лет тысячи его поклонников.
В 90-е годы эти встречи на Пикете, к сожалению, превращены были персонажами из «До третьих петухов», выдававшими себя за друзей Шукшина, в шоу, в представление с байками, анекдотами и домыслами о Василии Макаровиче, с «номерами», которые он бы не потерпел. А в прошлом году, когда как страж своего имени и таланта встал здесь в бронзе сам Василий Макарович, праздник прошел очень достойно. В этом году тоже. В его присутствии на пошлость и небылицы не решаются.
— Кто из современных прозаиков, поэтов, критиков вам близок, интересен?
— Я читаю далеко не все, вкусы мои консервативны. Последней своей повестью «Новомир» оренбургский прозаик Петр Краснов подтвердил свою репутацию одного из лучших и честнейших наших художников. Из критиков выделил бы Валентина Курбатова из Пскова и москвичку Капитолину Кокшеневу, они ближе всего мне и своей позицией, и глубиной, и точностью. Из поэтов — Николай Зиновьев из Краснодарского края, открытие последних лет, голос совершенно новый, полный сострадания и любви к России.
— Говоря о ситуации в стране, вы недавно сказали, что дело дошло до края и по всем законам начинается обратное движение. То есть вы заметили, что перемены к лучшему есть, что, в частности, как-то утихла проблема распада России, остро стоявшая в 90-е годы?
— Да, казалось, что «обратное движение» наконец-то возобновилось. Но, боюсь, время катастрофически упускается. Недаром культурная и политическая элита, которая в большинстве своем представляет из себя «пятую колонну», дружно заговорила о скором развале России и принялась вычерчивать границы этого развала. Идет неприкрытая пропаганда распада, и в воздухе вновь запахло опасностью. Я почувствовал приближение такой тревоги после того, как президент РФ на праздновании тысячелетия Казани объявил этот город третьей столицей России. Чем больше столиц, тем больше возможность размежевания, это известно давно.
Мы стали жить лучше в том смысле, что, благодаря ценам на нефть, кусок хлеба появился и в бедных семьях. Но призрак Беловежской пущи никуда не исчез. Как распад Советского Союза в свое время подготовило и осуществило близкое окружение президента СССР с самыми что ни на есть демократическими и либеральными лозунгами, так и распад России никогда не переставал быть целью тех же самых сил.
Но если бы даже в скором времени и не грозил нам распад России на десять-пятнадцать самостоятельных государств, как не без злорадства предрекается оракулами-политологами, в будущем он сделается неизбежен, так как русский народ, удерживающий теперешнюю государственность, сознательно и целенаправленно денационализируется и выталкивается с исторической арены, культурная и нравственная его среда разрушается, обезличивание и растление его идут вовсю, на своей земле он становится изгоем. Разве не чувствуется откровенное пренебрежение и русскими рабочими руками, и национальными нашими ценностями, и даже русским языком? В общем, серьезных перемен к лучшему в культурной политике государства не наблюдается.
— Промелькнули сообщения, что вы продолжаете работать над книгой о Сибири, а также будто хотели бы написать вещь, противоположную по настроению тому, что писали в последние годы. Так ли это?
— Весной я надеюсь выпустить «Сибирь, Сибирь… «с новыми главами. А вот написать светлую вещь никак не удается — видимо, пока для этого не хватает светлого настроения…
Неверов Александр
http://www.trud.ru/2006/01/11/200 601 110 010 601.htm
