 |
| Православие.Ru | Ирина Медведева | 09.10.2008 |
Иеромонах Петр (Василенко), настоятель легендарной обители милосердия в Алексиевской пустыни, еще совсем недавно был протоиереем Алексием Василенко и под этим именем известен всему нашему православному миру. Поздней осенью 2007 года, будучи смертельно больным, отец Алексий принял постриг, чтобы отойти ко Господу в монашеском чине. Обряд совершался ночью прямо в реанимационном отделении Кардиологического центра. И произошло чудо: буквально на следующее утро новопостриженный Петр стал быстро поправляться. А незадолго до своего пострига батюшка успел стать героем замечательного документального фильма Г. И. Яцкиной «Остров спасения», где очень ярко, талантливо, смело говорит о воспитании и образовании детей.
Когда я в середине нынешнего лета приехала в пустынь (это в 120 км от Москвы по Ярославскому шоссе), батюшка, хоть и страдал от жары, но был, как всегда, погружен с головой в заботы и тяготы своего огромного хозяйства: надо невесть откуда достать кучу денег, чтобы заплатить педагогам отпускные, да еще семь групп детей отправить — кого на отдых, а кого в научные экспедиции. И все же мы смогли поговорить.
Учиться во славу Божью
Ирина Медведева: Батюшка, я уже несколько лет приезжаю в вашу обитель, и меня всегда поражает православная гимназия, вами здесь созданная. Многие ее ученики — из неблагополучных семей или и вовсе в прошлом беспризорные. Все они здесь, в пустыни, на полном пансионе, получают прекрасное образование, такое, какое, думается мне, в самых закрытых элитарных лицеях не получишь. Было уже несколько выпусков, и ваши выпускники учатся теперь в самых разных ВУЗах. Вот почему мне хочется поговорить с вами о том, что есть, с вашей точки зрения, хорошее образование. Кстати, сколько сейчас здесь детей?
Отец Петр: Приблизительно 170.
И.М.: А взрослых, которые живут здесь?
о.П.: Поменьше — около 80.
И.М.: Получается почти индивидуальное воспитание: на каждого взрослого приходится менее, чем по три ребенка.
о.П.: На самом деле даже менее чем по два, потому что всего педагогов у нас 76 человек, а учащихся — от 130 до 150.
И.М.: «Пришлых» преподавателей много?
о.П.: Около полусотни. Они приезжают из Москвы, Переславля, Сергиева Посада.
И.М.: ..из Петербурга. Я однажды встретила здесь петербургского ученого, кажется, археолога. Вы пригласили его почитать курс лекций.
о.П.: Таких приглашенных я не считаю, это особая статья.
И.М.: Можете ли вы сказать, что в своей гимназии воплотили ваш идеал образования?
о.П.: Ну, до идеала далеко. Я говорю так не из какого-то смиреннословия, у меня есть веские основания для недовольства. Но мы твердо стоим на пути воплощения нашего идеала и стараемся с этого пути не сходить. Хотя бывают ситуации, когда он, этот путь, кажется очень непопулярным, очень нелегким, почти неподъемным. Очень накладным и в плане затраты человеческих сил, и в плане затрат материальных. Но мы все же продолжаем двигаться вперед.
И.М.: А каков этот идеал образования? Я понимаю, что идеал всегда трудно выразить словами, формализовать. И потому что «мысль изреченная есть ложь», и потому что образование — весьма объемный, сложный процесс, и, соответственно, его идеальный образ также объемен и сложен. Может быть, легче начать с «антиидеала», с недостатков, которые вы видите в сегодняшнем образовании?
о.П.: Пожалуй, так действительно легче. Самый первый недостаток — это в буквальном смысле слова недостаток воспитания в процессе, который должен быть воспитательно-образовательным. А в нашем случае воспитание — это первейшее дело, поскольку мы имеем дело не с детьми, которых папа привел утром, а мама забрала вечером. У нас дети находятся постоянно, а папы и мамы, если даже у кого-то они есть, за тридевять земель. Поэтому должен быть некто, этих папу и маму заменяющий. У нас существует институт туторства. Это люди, которые должны опекать определенную небольшую группу детей, исполняя именно функцию родителей, насколько это вообще возможно.
И.М.: От какого слова происходит этот термин — «туторство»?
о.П.: От латинского tutor, которое сегодня чаще, на английский манер, произносится как «тьютор», причем «тьютор» — это в современном английском значении все-таки несколько другое. А вообще в латыни tutorозначает «покровитель, защитник». То есть почти что латинский вариант греческого имени Алексий. (Смеется.) Так что я могу перевести свое прошлое имя на латынь и называть себя «отец Tutor».
И.М.: Вы считаете, что воспитание — это главный компонент образования?
о.П.: Безусловно.
И.М.: Но сейчас ведь принято делать упор именно на качество самого образования. И детей стараются отдать в такие учебные заведения, где высокий уровень преподавания разных предметов.
о.П.: Ну, и кому это образование нужно, если оно будет выращивать вампира, людоеда? Никому. Тем более что чем умнее, чем «качественнее» такой вампир, тем он опаснее для общества, тем агрессивней будет этот зверь, когда выйдет на волю. Вот почему воспитание — это самая важная составляющая педагогической деятельности. Намного важнее, чем собственно образование. Другое дело, что сам уровень, качество образования может быть очень хорошим воспитующим фактором. Потому что известно: мы настолько живем по законам Евангелия, насколько правильно исполняем то послушание, на которое Богом поставлены. А послушание ученика — учиться. И поэтому если правильно и качественно поставлена его учеба, его работа, его послушание, если он качественно все исполняет, то он тем самым исполняет волю Божью и, соответственно, воспитывается как христианин в умении волю Божью постигать.
И.М.: ..отказываясь от собственных интересов, которых у ребенка очень много, и, как правило, эти интересы вовсе не учиться, а делать что-то совсем другое.
о.П.: Например, жениться лет в 13. (Смеется.) Что же касается интересов детей. Мне недавно одна гостья сказала: «У вас странные дети! Я с ними общаюсь уже полдня, а они со мной разговаривают только об одном — что они будут сдавать, что они уже сдали, что им надо прочитать». Я тогда так порадовался, думаю: какие же все-таки наши дети молодцы! Качество образования и вообще должно быть высоким, а в православной школе — сверхвысоким.
И.М.: Почему?
о.П.: Потому что по нашим делам люди неверующие судят о нашей Церкви, о нашей вере, о нашем Боге, в конце концов. Говорят: «Вот вы, христиане, зовете меня креститься, а посмотрите, как вы сами живете?» И поэтому если православное образование будет абы каким, то это ведь поругание имени Божьего, имени Христова. Оно, образование наше, должно быть лучшим, потому что оно посвящено Богу. Богу ведь всегда все лучшее посвящают.
Не развивая душевное — духовное не разовьешь
Ирина Медведева: Но многие православные люди сегодня говорят, что лучше, если ребенок как можно меньше знает мирскую культуру, мирское искусство. Дескать, зачем ему что-то кроме Евангелия и житийных историй? Главное — спасать душу. А что спасает душу? — Священное Писание и Священное Предание, вот этого и достаточно.
Отец Петр: Такие родители, я уверен, проявляют неразумие. Ведь дети наши находятся в среде мирской, неукладной. и эта среда их засасывает в «общечеловеческий» водоворот. И если они не имеют, так сказать, культурной прививки, то, попадая в этот водоворот, с трудом отличают настоящее от подделки. Не правда ли, нужно быть человеком, достаточно осведомленным в области культуры, чтобы увидеть разницу между, скажем, «Царем Иудейским» великого князя Константина Константиновича и «Мастером и Маргаритой»? Если же у человека нет настоящего культурного багажа, то он, хоть и читал святых отцов, с такой простой проблемой, как «Гарри Поттер», и то разобраться не в состоянии. Диаконы, даже священники, не говоря уж о мирянах, всерьез полемизируют о подобном литературном мусоре! Значит, и их в конце концов засосало в эту воронку.
И.М.: Да, они польстились на модный рыночный товар, потому что другого не знают.
о.П.: В том-то и дело, что они другого не знают! А если бы они знали (и любили!) высокую светскую культуру, то неужели бы не поняли, что «Гарри Поттер» не есть, так сказать, светский вариант христианского образа.
И.М.: Они, прежде всего, поняли бы, что это очень плохая литература.
о.П.: Для начала — да, просто плохая литература, которую и читать-то не следует. Ну, а если от нечего делать прочитали, то быстро бы разобрались, что к чему. Не осведомленным в светской культуре трудно разобраться, даже когда они сталкиваются с хорошей литературой, как, к примеру, тот же роман «Мастер и Маргарита»; очень трудно, если не знаешь серьезно духовной составляющей, не знаешь русской классической литературы, не знаешь того, как она обращалась с образами Христа, святых, с евангельскими заповедями.
И.М.: Наверно, очень многие духовные ошибки совершаются от недостатка художественного вкуса.
о.П.: Конечно. Помните, у отца Серафима (Роуза) приведена замечательная история о том, как один человек пришел к настоятелю монастыря и сказал: «Авва, я так хочу высокой духовной жизни, так мне этот мир уже опостылел! Дай мне что-нибудь почитать душеспасительное!» И авва ему предложил Диккенса. Тот просто ужаснулся!
И.М.: Наверно, ожидал духовных авторов — Василия Великого, например.
о.П.: Или Ефрема Сирина, еще лучше — Исаака. А получил — «Давида Копперфильда» с напутствием: «Сперва научись любить ближнего, как герои Диккенса! Относиться, как они, к врагам, к друзьям и так далее. Как ты собираешься строить второй этаж, не построив первый?» Вот такая поучительная история. Не знаю уж, была ли она в действительности или вымышлена отцом Серафимом.
И.М.: Получается, сначала надо выстроить как бы дохристианского человека?
о.П.: Сначала надо выстроить душевный фундамент, на котором уже дальше будет возведена духовная надстройка. А если этого фундамента нет, то стены ставить не на чем, ибо душевность — это неустранимое онтологическое качество человека. Двухсоставного человека из плоти и духа, без душевной составляющей, не бывает. Ангелы — они простые духи, они односоставные. Человек же трехсоставен. И на неразвитой душевности строить какую-то возвышенную духовность — это просто абсурд! Да, можно, конечно сослаться на эпоху преподобного Серафима Саровского (а еще лучше — преподобного Сергия Радонежского) и сказать, что там такой душевности, которую формировало светское искусство, не было. Ну, во-первых, душевность была, только она была в другом виде, в другой форме.
И.М.: А в какой?
о.П.: Душевное содержалось в традиции взаимоотношений. И, конечно, в ремеслах. То искусство, которое мы сейчас знаем как музейное — ткачество, резьба, архитектура народная, — оно же было живое. И, наверное, далеко не безразлично для развития духовности, какова она была тогда, эта душевность. Помните, у Лескова в рассказе «На краю света» описывается ситуация, когда в буран попадает монах, а его спутник, крещеный якут (или чукча?), съедает святые дары, выпивает елей и миро, а потом бросает несчастного миссионера на произвол судьбы. Вот она — неразвитая душевность! А не развивая душевное — духовное не разовьешь.
И.М.: В прежние времена душевность по-другому формировалась?
о.П.: Конечно. И она была в чем-то как наша наука. Ведь наука теперешняя — нужна ли она нам? Я думаю, нужна. Потому что у нас очень много искушений неверия. И наука должна быть победой, преодолением этого искушения, а не самим искушением. А у них-то, тогда? У них ведь было другое. В той же Тверской области, Тверской губернии, — 1400 видов почв. И каким же надо было быть академиком, чтобы знать: вот на этой почве растет только лен, а на той почве после капусты надо обязательно сеять рожь (и никак не наоборот), а после ржи — горох. На этой же почве вообще, кроме репы, ничего никогда не вырастет. И ведь все это люди прекрасно знали. Что вот этот клин я могу пахать плугом, а это я могу только сохой, потому что на пять сантиметров поглубже плугом вспашешь — и земля на 400 лет станет бесплодной. Так это разве не наука? Еще какая наука! И вот эта душевность наших предков, конечно, была благороднее, она была очень наша, она имела непосредственный выход духовный, потому что человек, сеющий хлеб и чающий урожая, постоянно связан молитвенно с Богом, от которого ниспосылается и дождь, и солнце, и урожай, и голод. И поэтому там любое душевное движение было напрямую связано с Богом, с жизнью. Тогда все непосредственно имело выход на эти вот грани жизни и смерти.
И.М.: А сейчас?
о.П.: А сейчас наша наука или искусство в большинстве как будто мало связаны с духовными сферами. Но ведь искусство — это гармония, а гармония — это Бог. Наука — это ведение, а ведение — это Бог. И вот таким образом, уже опосредованно, это все равно связано с Богом. А если христианин занимается искусством, наукой или их потреблением, как теперь выражаются, то он обязан тем более уметь вот это Божье вычленить, его подчеркнуть как-то. Если, например, человек — энтомолог, он может просто ловить бабочек и описывать их одну за другой. А может изучать всю эту гармонию необыкновенную, изучать чудо жизни каждой бабочки. И ведь действительно невероятные вещи открываются!
И.М.: Мне кажется, что человек, попав в ваш музей бабочек, увидев их, может уже не сомневаться в существовании Бога.
о.П.: Да. Или в музей минералогический. Будет то же самое.
Ведущие предметы и классическое ядро
Ирина Медведева: Батюшка, какие предметы вы считаете самыми необходимыми?
Отец Петр: Понятно, что самыми важными для формирования личности являются предметы гуманитарные — литература (или, как ее называли в старину, изящная словесность) и история. Причем история вовсе не обязательно, как сейчас многие считают, только отечественная. Хотя наша история, конечно, важна, она суперважна, Но мы, знаете, читаем и античную историю. Просто зачитываемся ею, античными авторами: это же что-то необыкновенное! Я тут так полюбил «Илиаду» — передать не могу!
И.М.: Вы смогли дочитать список кораблей до конца? У Мандельштама есть такие строчки: «Бессонница, Гомер, тугие паруса. / Я список кораблей прочел до середины..»
о.П.: Есть две версии — 1185 и 1192 корабля.
И.М.: Так что и до середины не каждый дойдет.
о.П.: Да. Так вот, для нас, как для русских людей (да, наверное, и для любого человека), — русская литература прежде всего. Ведь русский человек — это всечеловек, такая была еще в XIX веке формулировка. Поэтому и русская литература — это вселитература, там есть законы всей жизни для любой нации, для любой эпохи. И само собой подразумевается, что русская литература должна изучаться у нас в первую очередь. Но, например, я считаю, что крайне важно изучать и античную литературу. Ведь Господь дал нам греческую литературу для подготовки к принятию Евангелия. И какое поразительное совпадение с евангельскими истинами практически во всей древней литературе! У Плутарха, например, его Артаксеркс говорит: «Не царское дело — брать, царское дело — давать». Как это сродни евангельскому духу! Кстати, литературный музей у нас здесь появился благодаря моей поездке в Швейцарию. А еще есть китайско-японская комната и кабинет эстампов с большой коллекцией гравюр и офортов. У нас Репин есть, Шишкина хороший офорт. Работы великолепного художника Верейского.
И.М.: Итак, литературу и историю вы считаете ведущими, самыми главными предметами. А еще какие?
о.П.: За 13 лет существования нашей школы я убедился (и это убеждение все более глубоко въедается в мою плоть и кровь) в том, что для школы такого, как у нас, направления — культурно ориентированного, интеллектуального, — архиважна классическая составляющая. И не только потому, что это наилучшая подготовка к научной деятельности: ведь 2600 лет формировалась, оттачивалась эта методика, или, если говорить по-современному, технология, и никто никогда не смог изобрести ничего подобного по эффективности. Но и потому, что на классической системе образования ум оттачивается так, как ни на какой другой, и потому, что она и в нравственном отношении содержит мощный созидающий потенциал. И сами элементы классического образования настолько содержательны, настолько глубоки, что уже имеют и огромную самостоятельную ценность.
И.М.: А что входит в это понятие — классическая составляющая? Сегодня уже мало кто знает, что это такое — классическая система образования.
о.П.: Было два основных типа классического образования: западноевропейский — это древнегреческий, латынь и математика и русский — когда к этим трем предметам добавляется еще и богословие. Русское классическое образование не знало секулярного варианта, укоренившегося в Европе с достаточно давних времен, хотя была немецкая классическая школа, название которой переводится как «врата Небесные», которая существовала с XIII века и, по-моему, существует по сей день, где присутствовал и богословский элемент.
И.М.: Расскажите подробнее о той модели классического образования, которую вы пытаетесь применить в вашей гимназии.
о.П.: Я должен честно признаться: богословие в нашей модели образования тоже не является ее ядром, хотя и является неотъемлемой частью системы. У нас те же три основных элемента, а четвертый, богословский, элемент количественно не нормирован (как и сколько должен преподаваться). Но нам важно, чтобы люди были нравственные и религиозные. Эти три главных предмета классической системы всегда преподавались как ее ядро, с огромным преобладанием над другими предметами. И, скажем, существовал принцип концентрации, обязательный как для европейской, так и для русской классической гимназии. Принцип, который, к сожалению, у нас в гимназии полностью реализовать пока не получается. По классической программе у нас обучается 10−15% всех учащихся.
Суть принципа концентрации в том, что три главных предмета должны занимать не менее 50% всего учебного времени, сколько бы всего его ни было. То есть греческий, латынь и математика должны распределяться в пропорции 20, 20 и 10%. Богословие тоже обязательно должно присутствовать, но в произвольном количестве. Итак, 20% греческого, 20% латыни, 10% математики, причем мощной математики. При этом математики, преподаваемой исторически. Например, если это теорема Пифагора, то она должна даваться не так, как подается в учебниках, а так, как сам Пифагор ее сформулировал.
И.М.: Вам удается это процентное соотношение соблюдать?
о.П.: Нет, конечно. И это одно из самых больших наших внутренних страданий. Не удается! Потому что в этом случае нам для них, для «классиков» наших, нужно просто отдельную школу создавать. И нужно из-за этих 15 человек держать полный комплект всех преподавателей, потому что иначе ни в какое, общее для всей нашей гимназии, расписание они вписываться не будут. Впрочем, в этом учебном году мы идем на то, чтобы два класса перевести все же на эту систему.
И.М.: Наверное, в такой, в полном смысле слова классической, гимназии могут обучаться далеко не все дети?
о.П.: А это никогда не было возможно, чтобы все дети могли учиться в классической гимназии. Конечно, такая гимназия не для всех, но для самых развитых, самых тонких душ. И это совсем не элитарность, а, скорее, некое подобие сословности. Ведь не потому крестьянин был крестьянином, что он глупее помещика, а потому, что он к этому своему сословию принадлежал. Невозможность воплотить классическую систему с ее принципом концентрации и является основной причиной того, что настоящих классических гимназий у нас сейчас нет. Нет их нигде и ни у кого: самые лучшие в России классические гимназии реализуют обычное дополнительное образование, то есть ко всем остальным предметам там добавляются четыре урока греческого и четыре урока латыни в неделю. И все.
И.М.: А у вас?
о.П.: У «классиков» наших по шесть часов в неделю того и другого как минимум. Для большинства тоже есть латынь, но это как у музыкантов «общее фортепиано», так и у большинства наших детей только «общая латынь», так скажем. Самые основы.
И.М.: А новые европейские языки какие у вас?
о.П.: У нас преподаются три новых языка: английский, немецкий, французский, и все учащиеся выбирают любые два из этих трех.
И.М.: Церковно-славянский в вашей гимназии тоже есть, конечно?
о.П.: Церковно-славянский у нас дается только как чтение на церковно-славянском, потому что грамматика довольно сложна и, в общем-то, не особенно нужна.
И.М.: Не актуальна.
о.П.: Вот-вот, не актуальна. Грамматика нужна для тех, кто будет писать акафисты.
И.М.: Ну, а кто будет писать акафисты, тот будет в состоянии освоить грамматику церковнославянского самостоятельно, ведь так?
о.П.: Верно. А читают наши ученики все неплохо, и понимают неплохо.
Аттестат, информатика и вечная новость
Ирина Медведева: Батюшка, но ведь ваши ребята должны получить такой аттестат зрелости, с которым они могли бы поступать в ВУЗы.
Отец Петр: Они и получают такой аттестат.
И.М.: Значит, у вас должен быть весь тот набор предметов, который сегодня считается обязательным.
о.П.: Безусловно, весь минимум по стандарту должен даваться, и мы его даем.
И.М.: Но ведь есть в этом обязательном наборе предметов и явно не полезные — ни для нравственности, ни для психического здоровья.
о.П.: И два таких я сразу вам назову: ОБЖ и информатика. Однозначно неполезные предметы. Потому что информатика — это такая просторная лазейка в лудоманию, игровую зависимость, что просто идеальней не придумать. У меня очень серьезное предположение, что ее, информатику, для того и придумали давать с первого класса, чтобы посадить на компьютерную иглу как можно больше детей, а, может быть, и всех. В этом у меня даже сомнений нет.
И.М.: Но вы же вынуждены преподавать информатику?
о.П.: Мы делаем так: преподаем с первого класса самые общие понятия. Проводим такие беседы — одну-две, допустим, на эту тему, делаем запись в журнале и выводим в конце учебного года оценку. Ведь весь тот багаж, который они должны получить по информатике за все 11 лет, спокойно умещается в размер одной четверти при объеме два часа в неделю. Не Бог весть какая премудрость. Но она же умышленно растянута! Поэтому мы даем детям концентрированно один триместр в 12-м классе, и все. И наши ребята благополучно сдают ее на «отлично».
И.М.: И душа у них к тому времени уже достаточно окрепшая.
о.П.: Иммунизированная.
И.М.: Поэтому они не сядут теперь на игровую иглу?
о.П.: Риск, во всяком случае, гораздо меньше.
И.М.: Ну, а с ОБЖ (основами безопасности жизнедеятельности) как вы поступаете? Я, как детский психолог, могу сказать, что этот предмет — фабрика детских неврозов. Неврозов страха, прежде всего.
о.П.: Мы с чистой совестью как ОБЖ засчитываем НВП — начальную военную подготовку, куда входят элементы медицинской помощи, выживания в экстремальных условиях и прочее.
И.М.: Этот предмет ведь раньше назывался «Гражданская оборона», и на уроках этих мальчиков учили собирать и разбирать автомат Калашникова, а девочек — бинтовать раненых и переносить их на носилках. Получается своего рода возврат в прошлое.
о.П.: А все наши идеалы — в прошлом. Духовные идеалы где? На Голгофе. Или на горе Синай. Вот наша мечта. Наша мечта — не это будущее, не пламя Апокалипсиса, которое люди раздувают постоянно. Духовные идеалы у нас в прошлом. И культурные идеалы у нас тоже там.
И.М.: Батюшка, а может быть это не прошлое, а вечное?
о.П.: Конечно, вечное!
И.М.: Значит, все-таки не назад, а вверх. Вверх, к вечному — вот цель воспитания. Как сказал святитель Филарет Московский, которого называли русским Златоустом и которому принадлежат действительно гениальные афоризмы: «Христос — это вечная новость». Поэтому, не назад, а в вечно-новое, которое.
о.П.: ..везде.
Соблазн эволюционизма
Ирина Медведева: А как вы решаете вопрос с дарвинизмом?
Отец Петр: (Вздыхает.) Мы его решаем, можно сказать, элементарно: предлагаем нашим ученикам взглянуть на биологию в духе креационизма.
И.М.: Креационизм — это теория, по которой все многообразие животных и растительных видов создано непосредственным актом творения, в соответствии с Библией? А не в процессе эволюции — дарвиновской или еще какой-то?
о.П.: Да. Тем более что теперь существует неплохой учебник Вертьянова.
И.М.: Мне этот учебник — учебник биологии Вертьянова и Дикарева — недавно показывали в Киево-Печерской лавре. А Дикарев Сергей Дмитриевич — это мой товарищ по парте, мы учились с ним в одной школе, в классе с биологическим уклоном. Потом он поступил на биофак. И, признаться, я очень порадовалась, увидев его фамилию на обложке этого учебника.
о.П.: Но есть еще другая сторона проблемы преподавания биологии — педагог. Найти педагога-креациониста сейчас очень сложно. Хотя год назад у нас был проведен трехдневный семинар по проблемам креационизма, на котором присутствовали многие. Отец Константин Буфеев, Вертьянов, философы — В.Ю. Троицкий, например. Мы постарались, конечно, чтобы все наши педагоги их выступления слышали. Но вот есть у нас замечательная учительница, которая лет 40 преподавала биологию в школе, и ох как трудно это все ей дается. Спасает нас только то, что эти рискованные разделы я прошу преподавать отца Алексия Румянцева, который по светскому образованию геолог и которому легче в этом сориентироваться именно как геологу. А до какой степени зомбированы ученые — это словами не выразить!
И.М.: Ну да, у них же масса палеонтологических аргументов. Что вот этому ископаемому миллион лет, а вот этому — десять миллионов.
о.П.: Причем, абсолютно несостоятельных аргументов.
И.М.: Результаты радиоактивного анализа проводят как главный из них.
о.П.: Хотя известно, что радиоизотопный анализ дает множество ошибочных заключений. По шерсти живого котика, например, определили, что ему 28 тысяч лет, а дерево тридцатилетней давности — как существовавшее полтора миллиона лет назад. Это все общеизвестно, и, тем не менее, все равно на этот анализ продолжают ссылаться. А возникла-то вся хронология палеонтологическая знаете как?
И.М.: Как?
о.П.: Сначала создали (то есть придумали) теорию униформизма. Некий Чарльз, но не Дарвин, а Лайель, на своем огороде, по которому протекал ручей, каждой весной измерял количество осадков ила: скажем, за год накапливалось три миллиметра осадков. А потом он, допустим, разрез Великого Каньона в Америке делил на эти три миллиметра и получал его возраст. (Смеется.) Вот слой в полтора метра от поверхности — значит, столько-то ему лет соответственно и в нем такие-то «руководящие», как они их называют, ископаемые. А вот слой следующий, и там другие ископаемые, тоже «руководящие». А дальше пошел замкнутый круг. Делается разрез, смотрят: ага, такая-то гастропода. К какому периоду она относится? — К Пермскому. А это сколько миллионов лет? — Столько-то. Значит, и этому слою геологическому именно столько лет. То есть ископаемые сначала датировали по неким слоям, по искусственно придуманной системе, а потом стали слои стратиграфические датировать по ископаемым. Замкнутый круг. Такой бред, но очень устойчивый, и очень трудно с этим бороться.
И.М.: Вообще, поклонение науке — устойчивая форма идолопоклонства, некая форма язычества новых времен. Наука — это прямо какой-то верховный идол. Если наука сказала — все, не смей перечить.
о.П.: А то, что она идол, я вам приведу в пример собственного деда. Когда дело доходило до каких-то вопросов о Боге, о Божественных тайнах бытия, он отвечал: «Наука пока не доказала». Или: «Наука еще до этого не дошла, но дойдет». (Смеется.) Читать не умел человек, но науку боготворил!
И.М.: Вот вера-то!
о.П.: В чистом виде идолопоклонство! А вторая проблема наша с биологией вот какая. Мы ездим в экспедиции, и это является одним из важных учебных моментов. И одно из самых успешных направлений у нас — палеонтологическое. Но беда в том, что наш палеонтолог, совершенно замечательный педагог, — эволюционист! И что с этим делать? Прекратить экспедиции? У меня рука не поднимается. И что-либо с его убеждениями сделать я не в силах. Поэтому он детям внушает одно, потом я, при случае, — другое. В общем, тяжко все это.
И.М.: А другие ученые-эволюционисты вам знакомы?
о.П.: Да. Например, профессор Волков, археолог, доктор наук. Был он в позапрошлом году на «Рождественских чтениях». Выступает отец Константин Буфеев с докладом. Он креационист, геолог, кандидат наук. Волков сидел-сидел и вдруг: «Какой антинаучный бред! Скажите своему докладчику, что книжки читать надобно!» А вы что, в этом лучше него разбираетесь, если вы археолог, специалист по палеолиту? Правда, какие в археологии даты, вы знаете: 80 тысяч лет назад, 50 тысяч лет назад.
Этот соблазн эволюционизма Грузинская Церковь сумела преодолеть тем, что было создано креационистское общество при Грузинской Патриархии. А у нас! У нас священники — первые эволюционисты, гораздо большие, чем сами ученые-эволюционисты. И они будут стоять за эволюционизм насмерть.
Оберегайте их прямо здесь, на школьном дворе!
Ирина Медведева: Какие дополнительные предметы, кроме классических, в вашей гимназии?
Отец Петр: У нас многие предметы изучаются углубленно, в зависимости от того, по какому профилю ребенок обучается. Если это «классик», то там, конечно, есть (как отдельные предметы) история античной культуры, чтение латинских и греческих авторов, введение в античную философию. Хотя философию в последнем классе мы даем вообще всем детям. Не знаю, правда, насколько он хорош, но есть православный учебник философии, по которому мы в 12-м классе занимаемся.
И.М.: И сколько всего предметов, например, у старшеклассников?
о.П.: В разных классах по-разному, но в среднем раза в полтора больше, чем полагается.
И.М.: И ведь ничего, у детей вполне здоровый и бодрый вид, хотя я знаю, что вас многие упрекали в «перегрузе». По-моему, дети сейчас страдают как раз от интеллектуального и трудового «недогруза», а с другой стороны, — от «перегруза» всякой чепухой, когда и голова и душа набиты разнообразным мусором. При этом настоящего питания ни голова, ни душа не получают. А потом еще удивляются: почему это нынешние подростки совершают какие-то запредельные по своей жестокости преступления? Да потому что у них душа голодает! Ее питают помоями, а помои не насыщают. Вы представляете, как эта душа звереет от хронического голода? Меня часто спрашивают журналисты: «Скажите как специалист, почему такая преступность в подростково-молодежной среде?» Как будто они не понимают!
о.П.: А вы знаете, ведь действительно не понимают. Я много разговариваю с учителями, с теми, кто приезжает сюда на экскурсию, и очень часто от них слышу: «Как же это можно? Это же так жестоко — так детей перегружать!» А на мой взгляд, жестоко детей оставлять действительно голодными.
И.М.: Конечно. Голодная душа, голодный мозг. Голодная, не наполненная настоящим смыслом, тупая, бессмысленная жизнь — вот это, действительно, жестокость.
о.П.: Жизнь в таком душевном, духовном убожестве, опустошенности.
И.М.: Батюшка, в вашей гимназии для детей созданы удивительные условия. Мы начали нашу беседу с этого. А как же все остальные дети, множество детей? И что делать родителям? Меня все чаще и чаще спрашивают: куда нам спрятать детей от растления и оглупления? А я не знаю, что отвечать. Куда спрятать? У большинства православных людей сейчас такое чувство, будто они живут на оккупированной территории, и потому надо найти какую-то маленькую норку, в которую можно было бы заползти вместе с детьми и там как-то просуществовать. Но, во-первых, норок этих практически уже нет.
о.П.: ..а во-вторых, они не всегда спасают, эти норки.
И.М.: Начнем с того, что есть необходимость учить детей в школе. В конце концов, это записано в Конституции, это обязанность родителей. А в школе дети неизбежно сталкиваются с сегодняшним образованием. Что делать, чтобы как-то спасти их души от растления, их психику — от сдвигов. Словом, как десятки миллионов детей спасти от деградации?
о.П.: На такой вопрос существуют ответы разного уровня, разных порядков. Существует идеальный вариант: собираются родители — правда, и родители не всегда все понимают. Я позволю себе маленькое отступление. У нас сейчас гостит завуч из Приозерской православной школы, что при подворье Валаамского монастыря. Симпатичная школа такая, финской постройки, еще довоенной. Все там рационально, красиво, уютно. Когда ее открыли, было 70 учеников, а сейчас — 25. А это полная школа, одиннадцать классов. Почему детей забрали? Родители с претензией: «Детей перегружают, ребенок приходит домой в 5 часов вечера» Оказывается, что для многих православных родителей — это проблема, что их дети приходят домой намного позже, чем ребята из соседней школы. Мол, мой ребенок не раб, не каторжник.
И.М.: Получается, что сами родители к настоящей учебе своих детей не готовы!
о.П.: Да, хотя если бы там были мои дети, я бы возмущался тем, что моих детей уже в пять часов вечера отпускают. Так вот, если бы все родители — умные родители — собрались и пошли бы крестовым походом против Министерства образования, тогда, я думаю, можно было бы добиться того, например, чтобы эти санитарные нормы, ограничивающие объем нагрузок, были пересмотрены. И, конечно, надо по-другому вообще смотреть на проблему интенсивности учебного процесса. Детей надо догружать. И обязательно нужно вернуть в школу труд, хотя бы в том объеме, как было, допустим, в лучшие советские времена. Или как в школе Сухомлинского, где труда было больше, чем в среднем по тогдашним школам. Это было бы идеальным вариантом.
И. М.: Не слишком пока возможным.
о.П.: А если этого нет, тогда, я думаю, нужно обращаться в администрацию школы, чтобы детям давалось максимальное количество предметов по дополнительному образованию.
И.М.: Но ведь в качестве дополнительных могут дать валеологию или сексуальное просвещение.
о.П.: Если родители это примут — тогда грош цена родителям. На месте родителей я бы искал такого руководителя, который, понимая всю серьезность проблемы, ввел бы в школе по просьбе родителей полупансион. Чтобы дети там учились, гуляли, обедали, отдыхали. Потом готовили уроки, потом занимались в кружках и приходили бы домой часов в девять вечера.
И.М.: Да, батюшка, на сегодняшний день это было бы лучше всего. Потому что если еще совсем недавно дети в свободное время играли во дворе и, вступая там в самые разные взаимоотношения друг с другом, проходили уникальные, как теперь принято говорить, «тренинги общения», то сегодня родители держат их взаперти. Говорят им, что во двор ходить ни в коем случае нельзя, «потому что там педофилы». Раньше этого слова не знали даже взрослые, разве что судьи и психиатры, а теперь его знают дети. На уроке ОБЖ им преподают, что нельзя с незнакомым дядей сесть в лифт, нельзя ответить на вопрос прохожего. Представляете, какую страшную картину мира создают?! Мира, где взрослые, которые призваны защищать детей, детям, наоборот, враждебны.
И действительно, в такой реальности лучше организовать полупансион, пусть дети хотя бы в школьном дворе не лишаются этого уникального «психологического тренинга». Когда они то водят, то прячутся, то побеждают, то проигрывают. То главенствуют, то подчиняются, то в одной команде, то в другой. В общем, включены в разные системы связей. Это уникальная тренировка психики. Двор ведь ничем не заменишь. Эти дворовые игры тоже психическая нагрузка — в самом лучшем смысле слова. Дети при этом думают, что отдыхают (и они действительно отдыхают!), но одновременно их психика находится в очень полезном напряжении. Потому что и сама игра требует напряжения, и сложное в процессе игры общение тоже требует напряжения и тренировки психики. Наши дети ведь еще страдают и от физической недогрузки, им специально придумывают какие-то секции вместо того, чтобы пустить их просто побегать. А во дворе они физически развиваются походя, играя в «лапту» или в прятки, бегая, через что-то перелезая, куда-то карабкаясь.
Но для того чтобы в школе организовать полупансион, необходимо перестраивать все образование.
о.П.: На самом деле достаточно желания руководителя организовать в своей школе полупансион. Вот, например, какие условия у Владимира Мартышина? (Школа Мартышина, как и Алексиевская пустынь, находится в Ярославской области, неподалеку от Борисоглебска. — И.М.) Обычная государственная школа. Когда мы в каникулы приезжали в эту школу, там были дети, они смотрели мультики. А до этого они играли. А после этого они пошли ягоды вместе щипать на школьном дворе. Понимаете, дети в школе даже в каникулы! И при детях — два-три педагога, занимаются своими делами, а других — воспитателей, классных руководителей — нет. А когда учебный год, они, эти педагоги, с детьми с утра до вечера. И дети любят школу, и школа за целый день им не надоедает. Так что, как видите, достаточно желания руководителя. Хотя, конечно, я предполагаю, что палки в колеса ставить будут, могут даже войну объявить — районный отдел образования, департамент. И, наверное, это нужно как-то выдержать. Но мне кажется, что человек, осознающий, зачем он находится в директорском кресле, будет отстаивать свою точку зрения.
Да, если вы преподаете детям про все опасности жизни, так опекайте их, оберегайте их прямо здесь, на школьном дворе. Любому педагогу понятно, что это идеальное решение проблемы.
Учить учителей и родителей
Ирина Медведева: Батюшка, а что делать со всякими школьными вредоносными дисциплинами, если далеко не все родители понимают, что они вредоносные? Дело ведь не в том, что люди у нас равнодушные или глупые, нет, просто они традиционно привыкли доверять школе, они знают, что в школе ничего плохого не может произойти. Ведь школа — это эталонное заведение. Так же, как и учебник — эталонная книга. И мало кому приходит в голову, что и в учебнике может быть что-то вредное для детей.
Отец Петр: Я не знаю, что тут можно поделать, если родители не понимают той истины, что не все, исходящее от современной школы, есть благо, есть разумное, доброе, вечное. Вот вы сказали о родителях, о дедушках, о бабушках, которые привыкли доверять школе полностью. Самое поразительное, что учителя тоже привыкли доверять своему вышестоящему начальству полностью. Ведь они идут на плаху, как будто принимают участие в демонстрации — дружными рядами!.. С песнями, совершенно не понимая, что они идут на заклание. Ну, может быть, на заклание не себя лично, а себя как педагогов школьных. Они под флагами современного образования сами идут на жертвенник вот такой языческий, сатанинский, и детей за собой влекут. И идут-то ведь не подневольно, идут добровольно. И что с этим делать? Родители не понимают, учителя не понимают. Как помочь слепоглухонемому?
И.М.: Детей жалко.
о.П.: Жалко. И потому нужно пробуждать родителей, чтобы они будировали каким-то образом учителей, да ведь учителя и сами родители. И пусть каждый на своем месте хотя бы не делает зла.
И.М.: Да, тогда уже было бы легче. Если бы даже не каждый — на каждого мы не можем рассчитывать, — а хоть какое-то количество учителей перестали бы делать что-то вредоносное. Надежду подкрепляет и то, что скоро два года будет, как создано Всероссийское родительское движение «Родительское собрание». Создано по инициативе екатеринбуржцев, собрало людей из 50 регионов. Летом 2007 года в Екатеринбурге прошла конференция центрального совета, членом которого я являюсь. На конференции я поняла, что родители на местах (не все, конечно, а люди изначально активные), поддержанные этой организацией, уже совсем по-другому действуют. Потому что когда мы людей призываем бороться, сопротивляться — мы невольно лукавим: они же не знают, как им сопротивляться, они этого не умеют, не умеют писать статьи, выступать. Они не знают, что им делать, когда все «решено и подписано»? И вот то, что создана такая организация, то, что активные, понимающие родители могут действовать от ее лица, — это дает надежду. И я думаю, что священники сегодня тоже должны быть такими центрами кристаллизации новой жизни, новых людей. В том числе и новых родителей. Я очень много езжу и вижу, что вокруг маленьких приходов, в крохотных городах или поселках создается то, что, кажется, в физике называется аттракторами. То есть точки новой кристаллизации в хаосе. И создаются они силами рядовых священников и прихожан.
о.П.: К сожалению, тут тоже есть своя опасная мель. Дело в том, что многие священники и даже родители считают, что не нужно детям всей этой современной образованщины. Мол, достаточно святых отцов, и больше ничего не надо. Мы говорили уже с вами об этом. В каких-то ситуациях, может быть, действительно не надо. Когда, например, ребенок в семье священника воспитывается до совершеннолетия, заканчивает школу и потом поступает сразу в семинарию. Вот тогда можно обойтись без всяких светских излишеств, каким-то минимумом культурным. Правда, насколько такой священник будет после семинарии полезен другим людям?
И.М.: И как он будет своей душой «огибать» души прихожан, если она не развита?
о.П.: Именно — если у него самого душа не развита. А таких священников очень и очень много.
И.М.: А как вы смотрите на домашнее образование? В Америке это движение началось лет 20 назад: верующие люди стали забирать детей из школ и своими силами их учить.
о.П.: Я не считаю это явление положительным.
И.М.: Мне тоже кажется, что ничего хорошего тут нет.
о.П.: К нам в гимназию приходили дети после домашнего образования. Это дети асоциальные, это дети, как правило, однобоко, на каком-то своем уровне образованные и очень многого не знающие, не умеющие того, что им надо знать и уметь. Не способные уживаться, не способные концентрировать внимание и прочее, и прочее, и прочее. И вдобавок они еще и эгоисты.
И.М.: Да еще и с чувством некоторой элитарности, потому что они не как все, а учились дома.
о.П.: Да. И поэтому ничего хорошего в домашнем обучении я не вижу.
И.М.: Следовательно, надо «выжимать» все что можно из школы. Тем более что педагоги по большей части — хорошие люди, они детям не враги. Они, учителя, просто не думают.
о.П.: Да, по неведению, по непониманию какому-то.
И.М.: И поэтому нужно неустанно образовывать самих «образователей», учить учителей.
о.П.: Учителей и родителей. Плюс те две вещи, о которых мы уже говорили, — полупансион и резкое увеличение трудового компонента в воспитательно-образовательном процессе. Тогда ситуация в школе изменилась бы.
И.М.: Но как сегодня объяснить родителям, не знающим основ психологии и неврологии, что трудовое образование — это вещь, напрямую связанная с психикой? Как обычным людям объяснить, что детям необходим труд? Ведь они ответят: «Это было нужно когда-то, а сейчас в магазинах все есть».
о.П.: Как объяснить? Да очень просто: писать побольше книжек на эту тему. Писать о том, что без трудового воспитания никакое иное не сможет дать положительного эффекта. Никакое! Я давно понял, что нет лучшего воспитателя нравственности, чем труд, причем труд простой и физический. Не труд за компьютером и не труд поэта или скрипача. Да, хорошо быть скрипачом, хорошо быть поэтом, но если человек чурается простого физического труда, то, как правило, это человек ущербный.
И.М.: Труд строит не только грядку или табуретку, но и голову, и душу.
о.П.: Причем голову и душу в самую первую очередь. А грядку и табуретку — уже во вторую и третью.
И.М.: Я помню, у Блока есть запись в дневнике, что когда он трудится по наведению порядка в своей комнате, то порядок постепенно наводится и в душе.
о.П.: Да. А Серафим Саровский говорил (цитирую по памяти): «Купи метелку, купи веник да почаще мети келью, потому что как будет выметена твоя келья, так будет выметена твоя душа».
