Фондовый кризис и изоляция России

Два тесно связанных между собой вопроса, на которых продолжают концентрировать свое внимание СМИ. Первый — все, что связано с рынком акций, с его обвальным падением, а затем и началом частичного восстановления. Второй — угрожает ли нам в связи с нашим вмешательством в грузино-осетинский конфликт, а затем и односторонним признанием Абхазии и Южной Осетии, какая-либо международная изоляция?

Итак, прежде всего, о кризисе глобальном мировом, отголоском которого в той или иной степени является и наш нынешний кризис: что это было и что это есть?

Основная версия нынешнего кризиса связана с потерей контроля финансовых властей США за безответственной выдачей гражданам ипотечных кредитов. Выдача кредитов на весьма льготных условиях и без надлежащего залога, плюс необоснованный рост стоимости жилья привел к завышению оценки залогов, вследствие чего при малейшем падении цен на жилье выяснилось, что огромный объем ипотечных кредитов, прежде всего, тех, платежи по которым уже просрочены, ничем не обеспечен. А значит, ничем не обеспечены и ценные бумаги крупнейших американских ипотечных компаний, являвшиеся не только в США, но и для многих зарубежных агентов одним из основных инструментов консервативного инвестирования (по сути, просто сбережения) финансовых средств. Значит, начинается лавинообразный процесс: за ипотечными компаниями должны начать рушиться инвестиционные банки, являвшиеся держателями их ценных бумаг, затем — обычные коммерческие банки, финансировавшие сделки по покупке этих ценных бумаг, затем — страховые компании, в которых были застрахованы соответствующие сделки.

При этом, возникает вопрос: но какое дело до всей этой спекулятивной возни реальному сектору экономики? Ведь ни «Форд», ни «Дженерал Электрик» держателями ипотечных бумаг не являются. И акции банков и страховых компаний им ни к чему. И вот здесь мы приходим к главному парадоксу современной мировой финансово-экономической системы: она вся затянута в сети виртуальной финансово-спекулятивной игры, независимо от того, является ли конечным продуктом конкретного предприятия абсолютно материальный и всем необходимый самолет или автомобиль, или же на выходе всего лишь услуга «консалтинга» в области оптимального выбора портфеля инвестирования.

Один из каналов связи реальной экономики с виртуальной — это описанный мною в предыдущей статье механизм кредитования производственных предприятий под залог их акций. Особенностью же рынка акций является то, что колебания на нем носят характер если и избирательный (бывает, что падают акции, например, только высокотехнологичных предприятий), то не высоко избирательный. И в этом даже есть некоторый парадокс, что-то противоестественное: если начинается общее падение, пусть спровоцированное и лишь виртуальным, финансово-посредническим сектором, оно неминуемо ведет к ухудшению ожиданий инвесторов и в отношении любых акций, котирующихся на бирже.

Казалось бы, должно было бы быть наоборот: неуверенность в виртуальных активах должна вести к повышению стоимости активов реальных — заводов, производящих реальный продукт. Но, во-первых, погоду на рынке делают краткосрочные по своему целеполаганию спекулянты, вникающие не столько в суть того, что стоит за акциями, сколько в финансовую отчетность, по которой, как нетрудно понять, какой-нибудь «Леммон Бразерс» до последнего своего дня может выглядеть лучше, чем «Дженерал Моторз». К этому добавьте такой феномен, как существование ограниченного круга «рейтинговых агентств», оценки которых для многих спекулянтов важнее даже финансовой отчетности. И, во-вторых, эти «реальные» активы зачастую тоже объединены в многопрофильные холдинги с весьма непрозрачной внутренней структурой, в том числе, структурой долгов и взаимных обязательств, вследствие чего оказывается, что предприятие, производящее какой-нибудь «Хаммер» или «Град-Черроки» — это одно, а соответствующая огромная компания, акции которой котируются на бирже — это совсем другое.

Наконец, есть и третий фактор — специфика современной американской экономики и ее роль в мировой. Это, в некоторой степени, можно сравнить с тем, как на каком-то заводе группа наиболее амбициозных и агрессивных сотрудников поднимается по иерархической лестнице, привлекает в помощь самых квалифицированных специалистов из всех отделов и цехов, берет на себя некоторые организационно-управленческие функции над всем остальным производством и некоторым образом обособляется, отделяется от всего остального производства. Что производит весь завод (включая, в данном случае, производственные площадки в Китае, Индии и т. п.)? Реальную продукцию. Что производит обособленная группа управленцев? В рыночной терминологии — преимущественно «услуги». И эти услуги плюс, весьма виртуальные, «товары» — составляют порядка половины ВВП США.

Значит, если рушится рынок этих «услуг», носящих в американской (да и в глобальной) экономике характер, в том числе и услуг управленческих, координирующих, взаимосвязывающих различные сектора экономики и рынки, то что происходит?

Во-первых, у «производственных» подразделений нашего «завода» возникают проблемы, которые ранее, так или иначе, решала обособленная группа управленцев — предоставлявшая по сути управленческие услуги.

Во-вторых, спрос на реальные товары обеспечивается платежеспособным покупателем. Если же в секторах экономики, обеспечивающих около половины ВВП страны происходит обвал, кризис и массовые банкротства, то, естественно, радикально (объективно, как минимум, в два раза) падает и спрос на произведенные товары. А с учетом психологического фактора — настороженности и пессимистических ожиданий — спрос может упасть и существенно ниже. Это уже — совершенно объективное основание для падения производства, снижения стоимости акций производственных предприятий и, может быть, даже и предстоящего банкротства предприятий реального сектора экономики.

Все выше описанное хорошо видно на примере изменений котировок китайских предприятий. Казалось бы, в Китае не проводили безответственную политику в области ипотечного кредитования, там и не должно быть аналогичного кризиса. Но стоимость акций ряда китайских предприятий также упала вдвое — почему? Очевидно: основной потребитель китайской продукции — это рынок США. Падает платежеспособный спрос в США — падает и производство в Китае, и перспективы соответствующих предприятий, и их рыночная котировка.

Но вследствие действия одних и тех же причин кризис может быть разной глубины. От чего же зависит глубина кризиса и возможность выхода из него?

Прежде всего, понятно, от масштабов предшествующей «безответственной» политики, в данном случае — от количества необеспеченных ипотечных кредитов и объема кредитной массы. Речь, как мы знаем, идет о десятках триллионов долларов. Таких ресурсов, чтобы решить проблему в лобовую, нет ни у кого.

Второе — от выбранной стратегии преодоления кризиса и имеющихся ресурсов для реализации этой стратегии. В США, так пропагандирующих для всего окружающего мира полное невмешательство государства в экономику, как мы знаем, на этот раз выбрана стратегия абсолютно госпатерналистская — национализации двух ключевых фактически обанкротившихся ипотечных компаний и принятия на себя государством всех обязательств этих компаний. Но есть ли у американского государства соответствующие ресурсы? Финансовых — очевидно недостаточно. Однако принятие на себя обязательств — это вопрос, прежде всего, ресурса доверия. Хватит ли этого ресурса? И вот тут мы подходим к третьему фактору, от которого зависит возможность выхода из кризиса.

Третье — это степень прозрачности или же, напротив, запутанности финансово-экономических отношений, породивших кризис. И вот здесь все — не в пользу скорого и относительно безболезненного выхода из него. И прежде всего, потому, что чрезвычайно велика непрозрачность нынешнего финансово-спекулятивного рынка, изобилующего «ценными» бумагами, являющимися первыми, вторыми, третьими, а то и неизвестно какими по счету производными от реальных активов (от того самого домика, купленного за счет ипотечного кредитования, но реальная стоимость которого может быть многократно ниже суммы обязательств, «обеспеченных» существованием в реальности этого домика). Более или менее реально оценить истинную стоимость подобных «ценных» бумаг практически невозможно. Соответственно, невозможно оценить и суммарный объем имеющихся вторичных, третичных и т. п. финансовых обязательств. Уместно лишь предположить, что степень обеспеченности большинства подобных обязательств практически нулевая. Сколько их накоплено и сколько будет предъявлено в ближайшее время, и к чему это приведет?

Казалось бы, все выше описанное создает достаточно полную и целостную картину кризиса нынешнего американского и мирового фондового рынка и перспектив выхода из него. Но и эта картина далеко не является полной без двух важных нюансов.

Первый. Кризис ожидался давно. И именно в последнее время ожидалось, что кризис вот-вот разразится. Но какой это должен был быть кризис? Это должен был быть кризис доверия к доллару, не обеспеченному реально ничем, кроме остатков доверия к нему. Все говорило о том, что начинается бегство от доллара — со всеми прогнозируемыми последствиями этого. Почему же этот кризис не случился, а вместо него произошел кризис фондовый? Предположу ответ: именно потому, что фондовый обвал произошел или даже был спровоцирован и осуществлен ВМЕСТО обвала доллара. Действительно, при известных масштабах эмиссии ничем не обеспеченного американского доллара и при тех масштабах госдолга США, который есть сегодня, ничто не мешало финансовым властям США, в рамках этой политики по наращиванию мировой долларовой пирамиды, спасти ипотечные компании заблаговременно, не доводя до фондового кризиса. Но что тогда спасло бы от крушения долларовой пирамиды? Ведь на двух чашах весов на мировых биржах практически два товара: на одной — доллары, на другой — акции. Чем оттянуть крушение долларовой пирамиды? Только обесценением акций. Есть о чем задуматься?

При этом понятно, что долларовую пирамиду все равно не спасти. Вопрос ее крушения — лишь дело времени. И дело стратегии и тактики (а также степени реального суверенитета) ключевых мировых держателей долларовых активов, прежде всего, Китая и Японии. Но крушением мировых фондовых рынков, с которых многие спекулянты по старой привычке устремились обратно «в доллары», несколько оттянуть падение доллара, похоже, удалось. Но надолго ли? Даже и возможное частичное восстановление фондового рынка еще не будет финалом драмы. Собственно драма — еще впереди.

И нюанс второй. Что есть не форма, но истинное содержание нынешнего этапа мировой финансово-экономической и военной стратегии? Ответ известен — борьба за контроль над природными ресурсами, прежде всего, чужими ресурсами. Если мировая финансовая система все-таки рухнет, кто и с чем выйдет из-под ее обломков? И тут выяснится, что все тонкие и сложные «деривативы» и прочие финансовые инструменты (не говоря уже о зелененьких фантиках) никого не интересуют, и ценности они не имеют. А ценность представляют только две вещи: контроль над природными ресурсами и уровень научно-технологического и военного развития — в обеспечение сохранения контроля за тем, что удалось ранее захватить или прихватить из реального в период обвала на фондовых рынках.

И вот теперь, с учетом выше сказанного, вернемся к вопросу о том, угрожает ли России изоляция?

Стоит различать изоляцию долгосрочную и краткосрочную (включая краткосрочную вполне добровольную самоизоляцию). Нынешний мировой кризис (не фондовый, но финансово-экономический, прежде всего, в перспективе — валютный) — это болезнь, причем, что важно подчеркнуть, болезнь заразная. Но, как это бывает и в жизни биологических субъектов, болезнь передается не любым путем. То есть, даже наблюдая заразного больного, вовсе не обязательно сворачивать с ним все контакты, но руководствоваться надо спецификой болезни, диагнозом — и этим определять, что можно, а что нельзя.

Например, мы тесно связаны с Европой поставками в нее газа и получением в ответ валюты, а за валюту же затем и огромной номенклатуры товаров, производимых Европой, США и Юго-Восточной Азией. Передается ли нынешняя болезнь по этим каналам? Ответ в нашу пользу — практически лишь минимально. Но ответ таков был бы, если бы мы на всю полученную валюту закупали что-то, имеющее такую же реальную ценность, как наши нефть и газ — оборудование, технологии и т. п. То есть, сейчас мы под реальной угрозой, но все еще не катастрофической.

А вот передается ли эта болезнь по каналам «более тесной интеграции в мировую экономику», за что мы так бьемся? Ответ известен: чем более тесно интегрируемся, прежде всего, в их финансово-спекулятивную инфраструктуру, тем более и передается. Нам, именно в период пика болезни, это надо? Нет, нам нужно максимально дистанцироваться и, прежде всего, избавиться от груза становящейся все более бессмысленной и в перспективе обесцениваемой американской валюты.

А что будет после их болезни, и что нам после их болезни будет выгодно — какая степень интеграции — так на решение этого вопроса у нас будет время. Во всяком случае, не исключено, что после их болезни (если мы не позволим и себя в нее затянуть) расстановка сил на мировой арене вообще окажется принципиально иной.

http://www.stoletie.ru/poziciya/fondovi_krizis_i_izolyaciya_rossii_2008−09−22.htm