 |
| Православный Санкт-Петербург | Алексей Бакулин | 24.09.2008 |
«В сосновом лесу — молиться, в берёзовом — веселиться, в еловом — с горя удавиться» — есть такая русская пословица. Действительно, в сосновой роще — точно в храме, где стены — стройные стволы светлых сосен, а купол — чистое высокое небо. Кладбище среди сосен, солнечный день, золотой август, дни Преображения Господня. Хороним всеволожского батюшку, отца Иоанна Варламова, настоятеля Свято-Троицкого храма. На душе у всех так спокойно, чисто и легко, как после причастия.
Один только раз я видел отца Иоанна — несколько лет назад, когда ездил к нему за интервью. Сколько подобных поездок по области было, и не сосчитать. Сколько батюшек, сколько храмов — а та, всеволожская, беседа запомнилась. Даже не запомнилась, не в голове засела, а в душу легла. Что вспоминается теперь, после долгого времени? В первую очередь глаза отца Иоанна — голубые и чистые, как летнее небо в полдень. Эти глаза вспоминаются как нечто существенно важное, как что-то говорящее душе, чему-то научающее её. Как это объяснить — не знаю: видимо, есть всё-таки вещи, совершенно недоступные словесному выражению, говори о них хоть самыми золотыми словами. Потом с удивлением замечаешь, что и вся беседа с батюшкой запомнилась от слова до слова. Запомнился его рассказ о военном детстве, как жил подросток Ваня Варламов в оккупированном немцами городе, как в их крошечный домик поселили немецкого офицера-интенданта и как этот фриц выходил из себя, когда маленькая сестрёнка Вани начинала плакать, и гонялся за мальчиком по двору с палкой. Помнится рассказ о том, как впервые Ваня получил ясный и несомненный ответ на свою детскую молитву, и рассказы о службе псаломщиком в нашем Спасо-Преображенском соборе (а батюшка, закончив и семинарию, и Академию, оставался псаломщиком ни много ни мало девять лет!)
— В бытность мою наместником Троицкого собора Александро-Невской Лавры, — вспоминает отец Богдан Сойко, — отец Иоанн был там ключарём. Мы с ним очень дружно жили! Прекрасный он был ключарь (а это должность, требующая и ума, и силы, и особой любви ко храму Божьему), и благоговейный служитель алтаря Господня, и искусный, тонко чувствующий душу людскую духовник. Я искренне скорблю о его кончине! Всего несколько дней назад мы с ним беседовали по телефону; он тогда лежал в больнице и, конечно, рассказывал и о своём недуге, и о предстоящей операции, но все помыслы его были устремлены ко храму, к предстоящим праздничным службам. И он теперь участвует в этой службе — только уже не здесь, не на земле, но предстоя славе Божией.
— Он был моим учителем, — говорит отец Алексий Амбарцумов, настоятель храма свв. равноапп. Константина и Елены в Бернгардовке. — 15 лет тому назад я был диаконом и проходил практику в Троицком соборе. Конечно, с тех пор я не раз видел отца Иоанна, но сегодня здесь, на кладбище, не могу представить его стариком: помню только того, прежнего, полного сил и душевного света. Я тогда смотрел на него и начинал понимать, каким должен быть настоящий священник: всегда держать себя в руках, любой поворот событий встречать спокойно и уверенно, с полным сознанием того, что Господь не оставит Своего служителя.
Светлый день, светлые похороны. Все собравшиеся, переговариваясь друг с другом, то и дело замечают: «Преображение продолжается! В какой славный праздник душа батюшки отправляется к Господу!» Так и отец Роман Гуцу, благочинный Всеволожского округа, в своём прощальном слове сказал:
— Народная православная мудрость гласит: человек, который сподобится умереть на Пасху, восходит в небеса безпрепятственно. Но мы можем выразить твёрдую надежду, что удостоиться перейти в жизнь вечную в праздник Преображения Господня — это тоже знак особой милости Божией к Своему служителю. Мы верим, что свет невечерний, свет фаворский озарит ныне отца Иоанна, преобразит его душу, и сияющая вселится она в обителях небесных.
Удивительно было в это день смотреть на отца Романа: твёрдый, сильный, деловой человек этот, уверенно руководящий своим благочинием, он не мог и не хотел сдерживать слёзы; стоя у гроба почившего батюшки, он непрерывно плакал. Плакал, но не скорбел: лицо его было светло.
— Для нас с вами это разлука, — говорил он, — а для батюшки это радостная встреча со своими близкими — с почившими прихожанами и, конечно, с приснопамятной своей супругой, матушкой Валентиной. Мы помним, как полтора года назад он отпевал её здесь же, в этом храме, как переживал за неё, как стремился к ней. И вот мы видим, как в его кончине исполнились слова Священного Писания: «Не хорошо быть человеку одному» (Быт. 2:18) и «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает» (Мр. 10:9); смерть вновь соединяет эту любящую пару. А сейчас отец Иоанн служит свою последнюю на земле службу. Он так же как и мы, недостойные его собратья, облачён в прекрасное, белоснежное облачение, которое священники надевают только в праздничные дни. В руках его, безмолвно лежащего во гробе, — крест и Евангелие. И когда мы будем подходить и прощаться с ним, он нас невидимо будет благословлять — в последний раз.
Люди в толпе вполголоса делятся воспоминаниями о батюшке. Кто-то говорит: «Вот теперь есть у Всеволожска заступник! Будем ему панихиды служить, а он помолится за нас — и всё будет хорошо».
Вспоминает духовная дочь отца Иоанна Светлана Марковна Асташева:
— Когда я была новоначальной, батюшка заботился обо мне, как о ребёнке. Однажды проспала я Литургию — пришла в храм и плачу, слезами заливаюсь. Он мне: «Деточка, успокойся!» Побежал в алтарь, вынес конфет, печенья, яблок: «На, только не плачь!» А потом, когда чуть-чуть подросла духовно, он стал очень строг. Строг, но не резок: голоса никогда не повышал, говорил мягко, но мягкость эта была очень твёрдой! А лет двадцать назад он по-настоящему поднял меня из мёртвых. Я вправду умирала: у меня была тяжелейшая аллергия, организм уже рассыпался, есть я ничего не могла, высохла вся, исхудала до предела. Папа мой обегал всех врачей, всех специалистов, но они только руками разводили: нежизнеспособный организм, что тут можно сделать? Батюшка ко мне постоянно приезжал: исповедовал, причащал — и однажды сказал: «Светочка! Судя по всему, пора тебе готовиться..» Я эти слова восприняла как должное: у меня и сил уже не было на волнение. И вдруг через несколько дней отец Иоанн мне звонит: «Скорее приезжай к нам на соборование!» Какое там «приезжай» — я еле ходила по квартире, у меня всё болело, живот вздулся, ручки-ножки, как спички, ничего на себя надеть не могу. На меня накинули шубу, надели башмаки на босу ногу и погрузили в машину. Как ехали, как приехали — ничего не помню. Очнулась я, только когда соборование подходило к концу. И первая мысль: «У меня ничего не болит!» И вдруг начинаю понимать, что я в церкви, что батюшка поёт, что люди рядом молятся. Такое чувство, что во мне снова включили жизнь, — непередаваемое ощущение! Я подхожу к отцу Иоанну, говорю: «Батюшка, я снова живая!» Он мне ручки на голову положил: «Ну всё, деточка, поболела и хватит!» И обратно я шла своими ногами. Это было настоящее чудо, это я буду помнить всю жизнь.
Да, мы запомним на всю жизнь. Кто может сказать, что ещё с нами случится, какие тучи закроют наше небо, — но почему-то верится, что ясные глаза отца Иоанна всегда будут освещать мир нашей памяти. Кто может знать Божии судьбы? Но почему-то все собравшиеся на кладбище твёрдо верили: милость Божия пребудет с отцом Иоанном, и не нам о нём, а ему о нас теперь — как и всегда — нужно будет молиться.
