Сила добра

Беседа с Народной артисткой СССР Татьяной Дорониной

Эта беседа с выдающейся русской актрисой и режиссером состоялась накануне ее юбилея, который приходится на 12 сентября нынешнего года. Место, занимаемое Татьяной Дорониной в современной культуре нашей страны, уникально. Значение ее вклада в защиту истинной культуры от разрушителей и растлителей трудно переоценить. Как давно уже повелось на Руси, согласно традиции, заложенной великими предками, в Дорониной неразрывно соединились талантливейший художник и большой гражданин. Она не может быть равнодушной к бедам своей Родины, к болям своего народа, дочерью которого ощущает себя всегда.

Вот и в разговоре, предлагаемом вашему вниманию, Татьяна Васильевна выходит далеко за рамки театрального искусства, являющегося ее профессией. Театр для нее неотделим от окружающей жизни, и она, человек театра, о проблемах этой жизни говорит с тем же неизбывным и острым волнением, которое сопутствует размышлениям ее о родной сцене.

Поздравим Татьяну Доронину с юбилеем! Пожелаем ей новых творческих и жизненных побед в нелегкое время.

«Мы приняли на себя огромное дело»

— Кажется, сама судьба так близко свела два юбилея — ваш личный и театра, которым вы руководите, Московского Художественного академического театра имени М.Горького. Есть ли для вас, Татьяна Васильевна, некая внутренняя связь между этими датами?

— Не может не быть, когда живешь театром. А для меня это именно так, хотя кому-то и покажется, наверное, высокопарно сказанным, особенно в сегодняшнее, весьма циничное время, которое над высокими идеалами просто смеется. Но искусство, которому я служила и служу, немыслимо без идеалов добра, красоты, нравственного и духовного возвышения человека. Не втаптывания его в грязь и унижения, не помешательства на деньгах, на «бизнесе», когда все светлое в человеке помрачается, а устремленности к самым лучшим человеческим качествам, к душевной чистоте и бескорыстной самоотдаче во имя других людей.

Собственно, это прежде всего и закладывалось в меня моими учителями по Школе-студии МХАТ, среди которых особо хочу выделить незабвенного Бориса Ильича Вершилова. Он был учеником и соратником великого Станиславского, и в свое время именно он привел в Художественный театр Михаила Афанасьевича Булгакова с его удивительным, неповторимым, волшебным талантом. (То есть через этого моего учителя вон куда протягивалась непосредственная нить!) И безмерное ему спасибо, что в неизбежной прозе повседневного закулисного быта театра, с выпирающими подчас на первый план интригами, суетой и «борьбой за место», сумел воспитать во мне самое главное — ненависть к конъюнктуре всяческого вида.

— Какие же из заветов великих ваших предшественников по Художественному театру вы считаете особенно актуальными сегодня?

— Необходимо напомнить саму идею Художественного театра, а она выражена как формула его основоположниками. Вот программное заявление Станиславского: «Мы приняли на себя дело, имеющее не простой, частный, а общественный характер. Мы стремимся создать первый разумный, нравственный, общедоступный театр, и этой цели мы посвящаем свою жизнь. Цель искусства переживания заключается в создании на сцене живой жизни человеческого духа и в отражении этой жизни в художественной сценической форме».

— Для руководимого вами театра это остается программным?

— Безусловно. Обратите внимание, какие понятия у Станиславского выделены: «общественный», «нравственный», «разумный», «человеческий дух».. Все это выделено применительно к театру, и здесь уже совершенно ясно, что должен утверждать МХАТ и чему противостоять. Отсюда наша сегодняшняя позиция — что мы стараемся всеми своими силами утверждать и от чего бежим как от чумы.

— Переживаемое время давит на вас? Как оно соотносится с завещанной вам нравственной и художественной программой?

— Сегодня, по-моему, всем очевидно: время, названное «временем рынка», живет по законам выгоды. Основная забота — что и как выгодно сейчас продать. Разумеется, на продажу идет то, что имеет спрос. А разве нравственность может иметь спрос в безнравственное время? Конечно, нет!

И вот тогда дельцы от культуры в меру своих талантов или, что более типично сегодня, своей бездарности начинают бойко пускать на продажу бесстыдство, разврат, безнаказанность воровства и убийства, развращение юности, полную неразборчивость в средствах достижения того «рая», который известен нам как рай капита­лизма.

Прыжок из социалистической в капиталистическую формацию, участниками которого всех нас делают, — это прыжок с шестом над пропастью. Шест повисает в воздухе, ему не на что опереться. Обреченность этих безумных прыгунов, тянущих за собой целую страну, очевидна. Так же, как очевиден грех театральных деятелей, которые обрекают на хаос и беду своих зрителей.

— Судьба зрителей вам не безразлична?

— О, нет! Эти деятели средствами искусства внушают миллионам людей, что бандит может быть героем, проститутка — порядочной женщиной, что вор — это истинно умный человек, а вконец потерявшие человеческий облик отец и мать, издевающиеся над своими детьми, достойны сострадания.

Но по-настоящему сострадания достойны брошенные старики и голодные дети, изуродованные и убитые молодые солдаты, брошенные в пекло огня из-за выгоды мерзавцев, которые наживают миллионы дол­ларов на их жизнях. Можно и нужно сострадать подлинным профессионалам в любой области человеческой деятельности, которые остались без работы и находятся в полной растерянности от абсурда происходящего.

— То, что вы сейчас говорите, тоже входит в программу МХАТа?

— Естественно! Театр беспросветной чернухи в «чернушное» время подобен тем капищам, где поклоняются дьяволу. Задача театра противоположна, он — воспитатель нравственности и духа. Я утверждала и утверждаю: театр учит прежде всего добром. Если пришедший к нам зритель унесет домой из наших стен веру в смысл добра, справедливости и самоотверженности, значит, мы, актеры, чего-то стоим!

Безвкусные и громкие шоу, которые пропагандируются сегодня многочисленными средствами массовой информации, — это преступление перед страной, перед народом, перед так называемыми простыми людьми, которых обрекают на духовное и нравственное уничтожение.

Задача театра, да и вообще искусства, в неотменимом завете Станиславского и Немировича-Данченко — не разрушительна, а созидательна. Этому стараемся мы следовать. Это трудно сегодня. Но сторонников этой идеи вовсе не так мало, как пресса и телевидение пытаются внушить. Много! И их, как я отмечаю, становится все больше. Просто этого не хотят замечать, потому что не хотят уважать свой народ. На него плюют и смеются над ним. Над его добротой, смирением и безропотностью.

— Вы не задаетесь вопросом: доколе?

— Задаюсь.

«Может ли быть прощение за погубленные невинные души?»

— Татьяна Васильевна, в книге вашей «Дневник актрисы» я прочитал, что среди множества ролей, сыгранных вами в театре и кино, самая любимая для вас — Настасья Филипповна в спектакле по роману великого Достоевского «Идиот», поставленном великим режиссером Георгием Александровичем Товстоноговым. Самой любимой и остается?

— Да, это так.

— Насколько я знаю, сейчас вы как режиссер работаете над спектаклем «Игрок». Можно было бы сказать: опять Достоевский! Он представлен у вас на малой сцене талантливой работой народного артиста России Анатолия Семенова «Монах и бесенок». На большой сцене МХАТа идут поставленные вами «Униженные и оскорбленные», вызвавшие после премьеры настоящее остервенение в стане «записных» ваших недругов. Почему привлекает вас этот автор? Чем в вашем восприятии он современен и злободневен?

— На мой взгляд, это очень созвучный нашему нынешнему времени писатель — один из величайших классиков русской литературы. И «Униженные и оскорбленные», конечно, возникли в нашем театре совсем не случайно. Ведь унижены и оскорблены, причем не понимая, за что, сегодня в России очень многие, а первопричину явления иные видят в излишней терпеливости русского человека, в результате которой и страдает человек глубоко чувствующий, способный любить и прощать. Высоконравственный человек.

— Но у ополчившихся против вашего спектакля и явно раздраженных им до крайности «журналюг» ваша трактовка Достоевского вызвала неприятие. Тоже не случайно?

— Кто-то принимает всей душой Федора Михайловича, очень любит его и периодически перечитывает, а кто-то достаточно отстраненно к нему относится. К этому разряду, мне кажется, принадлежат люди, которые легко, без страданий, проживают жизнь, потому что не способны принять в сердце настоящую боль. Для них боль других людей вообще не существует! Живут без страдания и без сострадания, абсолютно равнодушные к чужому горю. Вот таким Достоевский непонятен и не нужен.

— Не такие ли учинили нынешние «реформы», от которых столько страдающих на Руси?

— Всего 13 процентов наших соотечественников, если не ошибаюсь, вполне нашли себя в сегодняшней экономической политике и могут славить эти псевдодемократические времена. Обрели то, что казалось им пределом мечтаний: в диком капитализме чувствуют себя комфортно, удобно, счастливо. Но какая это малая часть среди 150 миллионов жителей нашей страны! А куда бежать от двух с половиной миллионов брошенных детей? Как вымолить у Бога прощение за эти погубленные невинные души, за искалеченные с ранних лет жизни? Когда это было, чтобы десятилетние дети надевали на головы полиэтиленовые мешки и дышали клеем — доступным им наркотиком, чтобы забыться от невыносимости своего существования в этом мире?

— Сюжеты для Достоевского, страшные сюжеты.

— Вспомните сцену из «Братьев Карамазовых», когда генерал травит собаками мальчика. «Стоит ли прощения мать, безропотно присутствующая при растерзании своего единственного ребенка? — спрашивает Иван Алёшу. — И что нужно сделать с генералом?» И Алёша, глубоко верующий человек, выступающий против насилия, говорит: «Убить». Столь непереносима для него мука беззащитного ребенка!

Вот я и думаю, что бы сегодня сказал Алёша Карамазов, узнав о двух с половиной миллионах беспризорных детей, и к какому бунту он стал бы призывать. В самом деле, можно ли считать себя людьми в полном смысле этого слова, если не противиться уничтожению ни в чем не повинных детей?!

«Есть чувство обязанности перед страной и современниками»

— Классика, и в первую очередь русская, составляет основу репертуара МХАТа имени М.Горького. Могучие имена! Те же Достоевский и Горький, Островский и Чехов, продолжившие их традицию Михаил Булгаков, Валентин Распутин, Виктор Розов, Александр Вампилов. При всей разности этих талантов есть ли что-то объединяющее и роднящее их на сцене вашего театра?

— Прежде всего, конечно, объединяет величайшая талантливость или даже гениальность. Мы говорили с вами о Федоре Михайловиче Достоевском, о том, насколько жгуче он современен. Но ведь его современность не в декларациях. Для меня (да и для многих, я думаю) Достоевский особенно интересен своей безмерной погруженностью в бездны людских страстей, темпераментов, характеров. Его герои — всегда «на пределе». Если говорить об актерском самочувствии, то автор требует от тебя и душу твою, и весь интеллект и диктует приобщение к самым крупным темам, наиполнейшую отдачу всего себя на спектакле.

— Гений есть гений, художественная сила колоссальная.

— Отмечу еще очень важное, что, по-моему, роднит наших авторов. Это — замечательное человеческое достоинство и чувство страны, обязательства перед ней, которые, говорил он это или не говорил, но каждый из них испытывал. И это очень ощущается в их произведениях — чувство обязанности перед своей страной и своим народом. Выражено бывает, конечно, по-разному, но присутствует непременно. И ко многому обязывает нас, берущихся за сценическое воплощение этих произведений сегодня.

Мне очень интересно играть Раневскую в чеховском «Вишневом саде». Он идет у нас в прекрасной постановке Сергея Данченко. Идет уже много лет, я выполняю все мизансцены, которые найдены режиссером. Однако я одинаково не сыграла и двух спектаклей, а их было более двухсот.

Взять одну из первых реплик Раневской: «Видит Бог, я люблю родину, и люблю нежно. Я не могла смотреть из окна вагона, все плакала..» Это одинаково не скажешь 150 раз. У меня такое чувство, что сейчас это намного острее, не только чем тогда, когда было напи­сано, то есть в 1904 году, но и чем в 1988-м, когда было поставлено.

— Из последних по времени актерских ваших работ совершенно потрясающая — Васса Железнова, о чем я уже не раз писал. И вы продолжаете потрясать в этом спектакле.

— Великая пьеса, причем необыкновенно актуальная сегодня. По-моему, как никогда. Гениальный драматург Алексей Максимович Горький умел создать по-настоящему глубокие, подлинные, а значит, вечные характеры. Творчески Горький никогда не врал, не отступал от уровня большого русского мастера. Он создавал характеры, вобравшие не только генетические наши качества, но и те, что свойственны нам по вере христианской. Что важно, Горький в людях берет и хорошее, и плохого не прячет, поэтому, на мой взгляд, его характеры такие наполненные, интересные и жизненные.

Такова натура и у Вассы. На сцене она очень ко времени: предпринимательница, а нынче женщина существует активно не только в политике, но и в предпринимательстве. Даже иногда теснит мужчин. Правда, нравственная расплата за это бывает жестокая.

— У Горького эта пьеса в первом варианте, как известно, имела название «Мать», и у вас именно тема матери прозвучала наиболее сильно.

— Пройти через боль, оскорбления, страдание, через труднейшую жизнь, но взвалить на себя такую ношу — огромное хозяйство и ответственность за детей. Это испытание для сегодняшних женщин, как когда-то было испытанием для Вассы. Да и остальные горьковские персонажи можно счесть оттисками нынешней жизни. И то, что сын Вассы за границей, — сегодняшний знак, и то, что одна из дочерей не совсем здорова психически. И даже то, что из девяти ее детей остались жить всего трое. Думаю, неудивительно, что этот наш спектакль вызывает такой отклик в зрительном зале.

— Естественный, правомерный отклик!

— Зритель приходит в театр за помощью — к нашим авторам и к нам. Здесь он должен задумываться, насколько правильно он живет. Значит, режиссерская и актерская ответственность должна быть на уровне великой классики, которая нас питает. И обязательно корректироваться сегодняшним днем. Театр — не бизнес. Театр — не доходное место. Он не может существовать ради удовлетворения низменных обывательских потребностей. Наш долг — пробуждать в душах зрителей веру в христианские заповеди, открывать глаза на красоту божьего мира.

«Толщина кошелька ни в коем случае не определяет достоинство человека»

— Театр не отделишь от окружающей жизни. А в жизни — неслыханное разделение на сверхбогатых и сверхбедных, причем богатые куражатся, как только могут, всячески противопоставляя себя тем, кто в поте лица своего, выбиваясь из сил, зарабатывает на кусок хлеба. Вошло в моду, скажем, и стало весьма употребимым слово «элита». Вас не коробит оно?

— Само по себе это слово меня коробить не может. Существовало сходное понятие во все времена. И употреблялось для определения людей особенно значимых, особенно одаренных, особенно заслуженных. То есть это — понятие качественное. Были же, например, великие люди искусства и науки, которым общество выражало свое почтение.

— Если это почтение заслуженное и если общество его выражает, вопроса нет.

— Я живу в доме, где еще несколько лет назад жил выдающийся физик Федоров, один из создателей атомной бомбы. Он был другом Капицы, и Капица ходил к нему в гости. И каждый раз, поднимаясь по лестнице в свою квартиру, я думаю о них, которые и есть в моем представлении элита.

В нашем доме жила замечательный кинорежиссер Лариса Шепитько, создавшая прекрасные фильмы. Она для меня тоже элита в истинном смысле. Собственно, это была семья двух известных кинорежиссеров: муж Ларисы — Элем Климов. А вот теперь (в течение уже полутора лет!) их квартиру, как и ряд других купленных, переделывают для «новой элиты».

— Кому же столь высокую готовят честь?

— Думаю, очень богатый человек. И у него, как я полагаю, свое понимание «элитизма».

Дай Бог ему, конечно, всяких благ, но я остановилась на этом вот почему. Сегодня определение элиты исходит от толщины кошелька. А для меня это абсолютно неприемлемо! Я убеждена: толщина кошелька ни в коем случае не определяет достоинство того или иного человека. Она в нынешней жизни скорее может определять его недостатки.

И вот когда такая «элита» покупает себе так называемые элитарные места в журналах, определенное время на телевидении, обозначает свое имя и свою физиономию чуть не в каждом номере той или другой газеты, это же становится просто невыносимым. Да еще когда знаешь, что эти люди либо не имели вовсе, либо совсем потеряли то, за что их можно было хоть сколько-то уважать.

— В общем, эта «элита» — самозванцы, покупающие свою псевдопопулярность за деньги.

— Всё за деньги и ради денег! Недавно я попыталась прочесть одну из книжек, живописующих быт этих «избранных» на Рублевском шоссе. Постоянная жажда насыщать себя в дорогих ресторанах, хвастаться, сколько тебе твой поклонник заплатил, чего и сколько он тебе купил, какие бриллианты. По наглости, глупости и самодовольству это нечто необыкновенное.

— А кто элита в искусстве?

— В прежнее время, по литературным и театральным понятиям, это были Булгаков, Станиславский и Качалов, Борис Николаевич Ливанов и Алла Константиновна Тарасова. Творческая несостоятельность, скудость ума и отсутствие души никогда, ни в какие времена не могут именоваться элитой. Женщину или мужчину легкого поведения зачислять в элиту только потому, что он или она этого захотели и это оплатили, — знак падения нравственности, знак цинизма, унижения и уничтожения того великого понятия, что всегда носило имя «Гражданин России».

http://www.voskres.ru/interview/kojemiako.htm