 |
| Татьянин день | Алексей Шиханцов | 19.09.2008 |
Даже если мы еще не умели читать молитвы, мы уже просто чувствовали боль. Боль постижения себя, одиночества в этом непонятном мире, отчаяния и разочарования, своей конечности и несовершенства. Почти никто не знал еще, где искать утешения…
Мы жили дальше, думали, учились — и кому-то даже приходилось, чтобы стать соискателем научной степени, всерьез взяться за философский архив человечества. Почти никто не был в восторге — это же не нейтральные явления окружающей действительности, а очень личные и болезненные вопросы отношения к миру и к себе самим, и не очень-то приятно заучивать то, с чем категорически не согласен. Уже в общетеоретических вводных главах учебников читаешь, что философия и религия — разные формы мировоззрения. Неужели обязательно, всегда и безусловно? Никак друг с другом не связанные? Для каждой отдельно взятой личности?
«Экзистенциали?зм (фр. existentialisme от лат. exsistentia — существование), философия существования — направление в философии XX века, рассматривающее человека как уникальное духовное существо, способное к выбору собственной судьбы. Экзистенция трактуется как противоположность эссенции (сущности). Если судьба вещей и животных предопределена, то есть они обладают сущностью прежде существования, то человек обретает свою сущность в процессе своего существования. Основным проявлением экзистенции является свобода, которая подразумевает тревогу за результат своего выбора».
(Источник — http://www.wikipedia.org/).
Мне до сих пор чем-то нравится экзистенциализм. Наверное, честностью и прямотой постановки вопроса, без подмены его сложными системами и логическими выкладками — просто самой жизнью. И особенной остротой стяжания веры, ответа, избавления — словно наконец-то проснулись, отрационализировали свое. Действительно, если немного выйти из захваченности текущим моментом, когда все вокруг словно и вправду существует только в твоем сознании, и ты, не замечая этого, говоришь только с образами — то понимаешь очень ясно независимость мира от твоего сознания, его реальность. Эту реальность я всегда очень хорошо чувствовал, если только не закапывался слишком глубоко в себя, и пусть я в этом мире, составляю с ним единое бытие, и со мной он уже не тот, что был бы без меня — но он абсолютно реален. И да, было чувство безвозвратной заброшенности в мир, безусловного одиночества в начале и в конце. Про то, что завершенность есть совершенность и смерть, уже понятие было, но далеко не сразу пришло полное осознание смертности и конечности, близости конца и его присутствия — и оно никак не вело за собой бессмысленность или абсурд. Сартр и Камю мне как раз совершенно не понравились, их героев было очень жалко. Истина есть — просто теперь понималось, что с ней, однако, придется встретиться и в одиночку держать ответ. Игрушки в сторону. Никакое занятие или увлечение уже надолго не развлекало, не давало забытья. И вот, по Хайдеггеру, только в смерти мы становимся собой, обретаем полноту существования, свою экзистенцию — ну да, потому что изменчивости и текучести нашего бытия больше нет, в тексте поставлена точка, ничего не добавить, он завершен, и его можно прочесть. И он даже что-то целостное расскажет. Конкретизировались сразу кафкианские Процесс и Закон («вовсе не надо все принимать за правду, надо только осознать необходимость всего»). А что я почти год спустя вижу у Льюиса? То, что мы не можем говорить с Богом, не обретя своего голоса, и не можем предстать перед Его лицо, пока мы сами лиц не обрели. Все начало срастаться воедино. «Хроники Нарнии» вообще местами крайне экзистенциальны, даже боишься поначалу вдумываться и вживаться. Но как бы ни было это все колюче, неудобно, безгарантийно, тесно — а с приходом Истины (свободной, независимой, но реальной, и все тут!) жизнь становится куда более напряженной, она заполняет собой все, от нее не убежишь через потайной ход — приходилось вступать на путь, видный только в пределах видимого глазу горизонта. Консультируешься с теми, кто уже прошел, и даже оставил весточку после себя — и там все ободряет хотя бы тем, что очень знакомо. Митрополит Антоний Сурожский — прямо-таки настоящий православный экзистенциалист, говорит не предписанием, но животрепещущей ситуацией, вопросом-призывом, и вот он приводит рассказ про мудреца и три вопроса, и каков ответ девочки мудрецу: «Самое важное время — это теперешнее мгновение; ведь прошлого больше нет, а будущее еще не настало. У тебя, у меня — только вот это мгновение, в котором мы живем. Самый важный человек — тот, с которым ты сейчас находишься, другого же нет. А самый важный поступок — сделать для этого человека самое лучшее, что можешь». И вот сейчас, именно сейчас надо быть учеником Христовым, чтобы любой встретившийся человек услышал через нас Его голос и сделал шаг к Нему навстречу. Это пресловутое Dasein, «здесь-бытие», можно статично и безысходно констатировать, обсуждать, смаковать в обезболивающем словоплетении, а можно — и нужно, необходимо, неизбежно — преодолевать его ежесекундно, выталкиваться из него волей к свету и спасению. «Поздно» — очень простое слово, но насколько по-разному и в разное время мы его осознаем. Уже в следующую секунду время может выйти. «Вы куплены дорогою ценою» (1 Кор 7:23). И о каком принуждении или порабощении заповедью может идти речь, если мы не однажды и навсегда встаем на безопасную сторону Истины, а почти каждое мгновение (самое важное!) вынуждены и свободны делать или не делать выбор в ее пользу?..
