 |
| Радонеж | Алексей Касаткин | 17.09.2008 |
О третьей книге трилогии Елены Чудиновой «Ларец"-"Лилея"-"Декабрь без Рождества»
Многие читатели и поклонники Елены Чудиновой придут в недоумение, посмотрев на заголовок этой статьи. Как можно комментировать еще даже не дописанное художественное произведение? Между тем иногда кое-что уяснить себе можно и нужно еще до выхода книги в свет.
Вторая книга трилогии — «Лилея» — переставляет исторические оценки движущих сил Французской революции предельно резко. Симпатию к шуанам и ненависть к революционерам Чудинова выражает однозначно. Меж тем большинство историков и читателей отнеслись к этому довольно спокойно. Причина проста — это не наша страна и не наша история. Революция у нас была своя, и похлеще французской — с ней бы разобраться как следует. А то, что с «альтернативных» позиций описываются какие -то далекие события во Франции — кому это интересно, кроме небольшого круга узких специалистов-историков?
На самом деле это очень интересно. Потому что третья книга трилогии — «Декабрь без Рождества» — повествует об одной из узловых точек уже российской истории — декабре 1825 г. И здесь не отмахнуться просто так. Для бывших коммунистов-историков (ныне яростных свободолюбцев), либеральной интеллигенции и прочих «гигантов мысли и отцов русской демократии» твердая авторская позиция и расстановка всех точек над i — это как заноза в пальце или камешек в ботинке. Вроде бы и невелика помеха, а спокойно жить все равно не дает. Равно как и основная масса в целом нейтрально настроенных читателей все же будет озадачена. Со школьной скамьи мы помним: декабристы — это благородные, мужественные люди, друзья Пушкина, доблестные герои 1812 года, которых невежественный, ограниченный царь-крепостник Николай Палкин загнал в Сибирь. На чьей стороне наши симпатии, пояснять вряд ли нужно. А в историческом романе вдруг — все наоборот.
Чтобы рассеять грядущие недоумения, нужно сделать одну простую вещь — попытаться понять логику автора и логику описываемых исторических событий. Логика автора вроде бы проста. Елена Чудинова — убежденная православная монархистка.
Напомним, что быть монархистом — значит не только испытывать ностальгию по Российской империи, как многие думают (а в остальном жить как хочешь). Монархист имеет прежде всего вполне определенные обязанности, первейшая и главная из которых — с л у ж и т ь Богу и престолу. Причем служить не только такому царю, который нравится тебе, но — любому государю, если он призовет. Потому что государь — это помазанник Божий, и, если дворянин держит в кармане кукиш, то он показывает его прежде всего не монарху (слабому и грешному, как и все люди), а своему Создателю и Творцу вселенной.
Естественно, что монархист по определению не может испытывать симпатии к революционерам. Но декабристы ведь дворяне (и не последние). Пусть они заблуждались, пусть даже подняли восстание, но думали же о благе России. И хотели хоть и конституционной, но все равно — монархии. Так откуда же такая антипатия автора?
Чтобы понять это, обратимся теперь уже к исторической логике. Отправной точкой наших рассуждений пусть послужит свидетельство человека из противоположного политического лагеря. Дадим слово блестящему публицисту, одному из идеологов и вождей русской революции — Льву Давыдовичу Троцкому.
В статье 1912 г. «Об интеллигенции» (Л.Троцкий. Литература и революция. М., ИПЛ, 1991)
Троцкий говорит о декабристах следующее: «…верно — в общем и целом верно, — что движение декабристов не было сословно-классовым; почему? Да именно потому, что декабристы выступили, как не раз выступала русская интеллигенция после них, т. е. пытались з, а м е с т и т ь собою отсутствующие зрелые классы. Декабристы „заместительствовали“ буржуазный либерализм.»
Запомним эти весьма знаменательные слова. Трагическое событие, сделавшее русских «евразийцами» — монгольское нашествие — привело к упадку городов и существовавших в них свобод, что, в свою очередь, сильно замедлило (если не сказать остановило) формирование классов и прежде всего «третьего сословия». С другой стороны, роль «гражданского общества» было вынуждено взять на себя Российское государство. Последующая русская история протекает под знаком постепеного усиления государственности и в итоге — чрезмерной ее гипертрофированности. Этот процесс и еще замедляет рост и без того хилой буржуазии. Поэтому декабристы и выступили, как пишет Троцкий, вместо нее. Таковы исторические основы декабристского движения.
Из вышеуказанного положения вытекает несколько весьма важных выводов. Первый: декабристы — н е д в о р я н е и не монархисты, они — ренегаты собственного сословия, поскольку представляют на исторической сцене отсутствующую буржуазию. Поэтому-то их ближайшие духовные родственники — это французские революционеры. А романтические представления, благие намерения, остатки дворянской чести — как показывает опыт, все это очень быстро сгорает в огне революционного пожара.
Вывод второй: если бы декабристы победили, то, скорее всего, логика революции привела бы их к диктатуре намного более жестокой и кровавой, чем диктатуры Робеспьера и Наполеона. Вспомним еще раз — третьего сословия почти нет в тогдашней России, следовательно, у декабристов нет социальной опоры. Крестьяне настроены монархически, и даже предполагавшаяся немедленная отмена крепостного права положения бы не спасла. Не было бы даже видимости демократии, ни революционных клубов и секций, ни Конвента — только штыки и — реки крови. Один из главных идеологов и вождей декабристов — Пестель (русский Робеспьер) — прямо говорил своим товарищам о том, что после победы власть должна перейти к революционному правительству, диктатуре, подобной якобинской, и только после длительной подготовки можно будет дать народу демократические свободы. Только опять же по логике революции — вряд ли бы это произошло… А вот свержение монархии привело бы непременно к необходимости казни как бывшего императора, так и всех, по праву рождения принадлежащих к низложенной династии. Но, если бы и сохранилась монархия (как предлагал другой вождь декабристов, Муравьев), то каким был бы этот царь? Политической марионеткой в руках российских якобинцев, не более…
Вывод третий, логически вытекающий из двух первых: антиклерикализм. Как и их французские собратья, большинство российских буржуазных революционеров были атеистами. Какие формы — жесткие или умеренные, мягкие — приняло бы гонение на православную церковь, гадать не берусь. Но то, что оно непременно началось бы, сомнению не подлежит.
Ну, хорошо, спросит читатель, а Николай I, что, лучше? Уж кто-кто, а этот тупой солдафон на троне, Угрюм-Бурчеев, при котором «история прекратила течение свое» (Салтыков-Щедрин. История одного города) — далеко не самый лучший самодержец.
Зная глубокое уважение Елены Чудиновой к императору Николаю I, можно не сомневаться, что в романе «Декабрь без Рождества» этот исторический миф также будет развеян. Но все же несколько слов сказать необходимо.
Во-первых, этот монарх — прежде всего человек чести. Это ельцинская власть любила заигрывать с чеченскими боевиками. Царь Николай на такие сделки с совестью пойти не мог. И не побоялся казнить вождей декабристов, как они того и заслуживали. Вспомним, что и семейства сосланных декабристов не подвергались никаким гонениям, не лишались дворянства, имущества, поместий. И, наконец, не всякий глава страны и христианин решится честно признать свое поражение и покончить с собой, увидев крах своей политики, как царь сделал это после Крымской войны. Вспомним его последнее напутствие наследнику: «Прощай, Сашка, я сдаю тебе под команду Россию в дурном порядке».
Во-вторых, Николай I — не такой уж невежда. Более того, он решительнее, тверже, энергичнее как своего брата Александра I, так и своего сына, будущего императора Александра II. Вот что пишет о Николае такой авторитетный историк, как В.О.Ключевский: да, этот царь не получил высокого философского образования, но зато при нем не стеснялись говорить об истинном положении дел, поскольку никто не прочил его в наследники трона. Так что Николай знал о жизни Российской империи не понаслышке, и больше, чем кто-либо другой.
В-третьих, и мысли о реформах царь не оставлял, продолжая после восшествия на престол разработку планов освобождения крестьян от крепостной зависимости, а также ряда других преобразований. Он вновь привлек к государственной деятельности опального Сперанского, который, кстати, сам отказался от своих прежних широкомасштабных замыслов, заявив, что он ошибался и еще не подошло время таких серьезных действий. Зато теперь Сперанский трудится над законодательством, составляя беспрецедентный доселе «Полный свод законов Российской империи», а также ряд других сборников специальных и местных законодательств.
Предвидя множество возражений, сразу хотелось бы сказать вот о чем: я далек от мысли представлять Николая I образцом для подражания, неким идеальным монархом. У того же Ключевского можно найти немало нелицеприятных высказываний по поводу политики этого российского императора. Невиданное засилие бюрократии, жесткая цензура, губительная нерешительность в крестьянском вопросе, нарастающее техническое отставание (что весьма резко показала Крымская война) — все это было именно при Николае. Грубые сквозник-дмухановские и бездарные акакии акакиевичи, неспособные даже самостоятельно изменить одно слово в переписываемой бумаге — фигуры, характерные как раз для николаевской эпохи. Но, опять-таки, нужно попытаться понять логику действий правительства того времени.
Николай I хотел лишь одного — мира и благоденствия в подвластной ему империи. Пагубность революционного безумия была ему ясна больше, чем кому-либо другому. Отсюда — консерватизм его политики, лейтмотивом которой стала, во-первых, знаменитая формула «православие-самодержавие-народность», а, во-вторых, задача — чинить и как следует приводить в порядок старое, прежде чем браться за реформы. И, в общем, эта задача к середине 40-х гг. XIX в. была им выполнена — подходило время преобразований. Но не сбылось — европейские революции конца 40х переключили внимание царя на внешнюю политику, а далее — Севастополь и Крым…
Не нужно думать, что Николай не ведал истинного положения дел в Российской империи.
Видел, и прекрасно знал, и не раз говорил об этом. Здесь — скорее трагедия талантливого правителя. Декабристы и царь — две стороны одной медали, в том смысле, что ни у него, ни у них нет социальной опоры для реформ. Все начинания царя встречают яростное сопротивление высшей бюрократии. А других опор нет, кровавых же казней и потрясений (как сделал бы Петр I) император не желает. Нужно было серьезное поражение в войне, чтобы напуганное высшее дворянство поняло необходимость назревших перемен.
Жаль, очень жаль, что декабристы не поступили 14 декабря 1825 как дворяне, и как должно было бы им сделать — раскрыть свои замыслы новому монарху, сложить свои шпаги к его ногам, вверить ему свою честь и предложить свою поддержку в реформах.
Ведь в таком случае и освобождение крестьян могло произойти на 35 лет раньше.
А так Николай I стал трагической фигурой русской истории, примером несбывшихся возможностей…
Вот именно об этом — о трагичности той эпохи — и будет рассказывать новый роман Елены Чудиновой «Декабрь без Рождества».
