 |
| Православие.Ru | Владимир Ошеров | 02.09.2008 |
Тема кризиса гуманистической цивилизации не нова, но она вновь приобретает актуальность в связи с идущей сейчас на Западе переоценкой ультра-либеральных тенденций 1960−1970-х годов и их последствий. Тенденции эти базировались, прежде всего, на экономических успехах западных стран и выразились в уверенности, что беспрецедентное материальное благосостояние способно послужить основой духовного и нравственного здоровья общества. Гуманистический постулат об изначально доброй человеческой природе, опровергнутый, казалось бы, всей историей кровавого ХХ века, приобрел в 1960-х годах новых сторонников, поверивших в тезис Великого Инквизитора, героя романа Достоевского, о том, что нравственность есть функция сытости: «Сначала накорми их, а потом требуй от них добродетели». Хорошо накормленный западный человек отныне не нуждался в моральных сдержках — ни внешних, ни внутренних, — а посему общество могло позволить себе большую свободу и раскованность. Этот новый виток либеральных иллюзий длился приблизительно 30 лет, прежде чем неудачи построенной на этих иллюзиях социальной и культурной политики стали очевидны всем.
На протяжении всего этого периода критика в адрес излишнего оптимизма либералов не прекращалась ни на минуту, но исходила, главным образом, от консервативных и церковных кругов, до самого последнего времени остававшихся меньшинством как в политике, так и в сфере образования и в средствах массовой информации. Но именно реальное и недвусмысленное подтверждение справедливости этой критики как раз и повлекло за собой возрождение политического консерватизма в главных странах Запада, причем 1990-е годы ознаменовались не только ростом консервативного влияния, но и пересмотром многих идеологических догм внутри самого либерального лагеря. Об этом вспоминаешь, читая последнюю книгу прославленного педиатра и педагога доктора Бенджамина Спока (1903−1998).
Спок не нуждается в рекомендациях. Книга «Ребенок и уход за ним», вышедшая в первой редакции в 1943 году, известна сотням миллионов людей. Пользуясь советами Спока, родители воспитывали и до сих пор воспитывают детей по всему миру. Книга продолжает регулярно переиздаваться, и спрос на нее не ослабевает. Если учесть, что следовать идеям Спока в Америке начали уже в начале 1940-х годов, а особенно после войны, в период «детского бума», то можно смело сказать: значительная часть взрослого населения США воспитана «по Споку». Молодежная «революция» 1960-х годов, взорвавшая добропорядочную обывательскую Америку и положившая начало массовому политическому активизму, антивоенному движению, пересмотру сексуальных табу, распространению наркотиков и т. д., была делом рук первого поколения духовных детей Спока. Не случайно он многократно оказывался во главе молодежных демонстраций протеста против войны во Вьетнаме, которые стали своего рода символом «полевения» Америки. Начав с медицины и вопросов воспитания детей, добрый доктор пришел к политике, выставлял свою кандидатуру на пост президента США, ездил по стране с зажигательными речами и подвергался судебным преследованиям за антивоенную деятельность. В этом смысле Спок — один из крестных отцов современной либеральной Америки. Тем более важными представляются мысли, высказываемые Споком в книге, ставшей его последним трудом.
Само название книги — «Нашим детям — лучший мир» («A better world for our children» — заключает в себе констатацию того, что нынешний мир нуждается в улучшении. Но имеется в виду нечто большее, чем естественное желание не останавливаться на достигнутом. Уже в предисловии Спок пишет: «Эта книга не есть руководство по ежедневному уходу за отдельными детьми, подобно книге „Ребенок и уход за ним“. Она — об упадке нашего общества и о том, что заботливые мужчины и женщины могут сделать для того, чтобы оставить всем нашим детям лучший мир. Когда я смотрю на наше общество и думаю о миллионах детей, подвергаемых ежедневно его вредному воздействию, я близок к отчаянию. Мое отчаяние вызвано не только прогрессирующей утратой ценностей в нашем веке, но и тем, что наше современное общество попросту не функционирует». Перечень изъянов современной Америки, даваемый Споком, в значительной степени повторяет то, что уже давно говорят консерваторы: распад традиционной семьи, рост числа разводов, плохое качество школьного образования, рост преступности, насилия, особенно среди подростков, «все более огрубленное отношение общества к сексуальности, вызываемое, прежде всего, телевидением, кино и популярной музыкой» и т. д.
Характерно, что осуждение нынешнего положения дел сочетается у 91-летнего Спока с сугубо консервативной ностальгией по доброму старому времени, что с либеральной точки зрения прямо-таки смертный грех. Вот образец: «Мы не знали никого, кто состоял бы в разводе, и сама возможность развода в нашей семье даже не приходила нам в голову. Все родители, которых мы знали в те годы, были намного больше, чем сегодняшние родители, уверены в себе и в том, как они должны воспитывать своих детей». Или: «Родителям, дедам, бабушкам воздавалось почтение за их возраст и опыт. Отец и мать признавались главными в семье и руководили ею с достоинством. Дети воспитывались в духе уважения к старшим. Сегодня. во многих семьях отец уже не являет собой внушительную фигуру во главе обеденного стола или на семейных советах. Он все больше поглощен работой вне дома. В телевизионных комедиях отца зачастую выставляют как клоуна. Мать все меньше воспринимается как надежная, уважаемая кормилица».
Как педагога и воспитателя, Спока не может не задевать катастрофическое положение дел в сфере половой морали среди молодежи со всеми сопутствующими социальными явлениями: ростом числа ранних беременностей, матерей-одиночек, брошенных детей, венерических заболеваний и т. д. В этой связи Спок адресует главные свои претензии средствам массовой информации. Здесь он прямо стоит в оппозиции к современным либералам, до сих пор размахивающим флагом неограниченной «свободы слова и выражения». Вот что пишет Спок: «Исследования показывают, что сегодня большинство детей и молодежи усваивают нормы поведения преимущественно из фильмов и телевидения. Эти средства воздействия настолько сильны и убедительны, что только очень волевые родители с твердыми убеждениями способны противодействовать аморальным ценностям, которые там зачастую подаются. По существу, кинопродюсеры и сценаристы — а в телевидении еще и рекламодатели, за счет которых живет телевидение, — стали сейчас главным фактором, формирующим общественное мнение и ценности в нашем обществе. Но большинство из них редко проявляют чувство ответственности под стать тому огромному влиянию, каким они пользуются. Возражения против прославления насилия, жестокости и половой распущенности на телевидении и в кино наталкиваются на жалобы защитников гражданских прав по поводу вреда, наносимого цензурой, как будто ничто другое не имеет значения».
Но дело не только в СМИ. «Часть проблемы, — пишет Спок, — заключается в неспособности Верховного суда дать определение порнографии. Я возлагаю также вину, хотя и невольную, на движение за обязательное половое воспитание в школе. Оно намеревалось, и вполне разумно, попытаться устранить невежество, страх и стыд, который постоянно внушался детям. Но это движение обычно забывало упомянуть о духовных и эмоциональных аспектах сексуальности. Для преподавания мало что оставалось, кроме чистой анатомии и физиологии». И еще: «Половое воспитание в целом фокусировалось на физиологии секса, контроле над рождаемостью, профилактике болезней и ликвидации чувства страха и вины в нормальном половом поведении. И это имеет свою ценность. Но затруднительность, с которой многие современные американцы способны говорить о своих чувствах вообще, и особенно о своих сексуальных чувствах, об идеалах, плюс конституционное табу, наложенное на преподавание религии в школах, означали, что огромная, сложнейшая и богатейшая сфера духовных аспектов сексуальности осталась в стороне, ее игнорировали. Молодежи полезно знать о людях с высокими идеалами, тех, кто. на протяжении истории предпочитал отложить половую близость до времени женитьбы.» Из приведенных отрывков видно, что Спок, опять-таки, вполне в духе консервативной критики, главными виновниками морального упадка считает средства массовой информации, Верховный суд и школу — бастионы либерального истеблишмента в США.
Какие же меры предлагает Спок для того, чтобы оставить нашим детям «лучший мир»?
Спок 1960-х или 1970-х годов был оптимистом, считавшим, что максимум свободы — политической, культурной или свободы от родительской опеки — путь к всеобщему благополучию. Спок 1990-х годов все больше пишет о spiritual values — духовных ценностях. Интересно, что для него понятие «духовный» определяется от противного: «Под духовными ценностями я понимаю любые качества или ценности, которые не материалистичны: не любовь к деньгам или имуществу. не любовь к власти. Для меня духовные ценности включают любовь детей к родителям и родителей к детям; нашу любовь к тем, кто проявляет доброту. Духовные ценности значат верность своим друзьям и родным, преданность своим целям, своей стране, доброту по отношению к нуждающимся, храбрость и выдержку, творческий талант и понимание искусства». Как мы видим, набор «духовных ценностей» Спока включает в основном либо естественные побуждения, либо вполне рациональные реакции на требования окружающего общества, продиктованные, прежде всего, желанием быть частью этого общества, а не отщепенцем. Это так называемые «общечеловеческие ценности», принятые гуманистической цивилизацией взамен религиозной этики.
Но что такое, на самом деле, ценности? Ценность — это то, что мы ценим; то, за что мы готовы заплатить цену, пойти на определенные жертвы, отказаться от чего-то. Другими словами, ценности — основа для самоконтроля. Именно так понимаются религиозные ценности, высшая из которых — любовь к Богу. Спок же относит к ценностям и талант, и «понимание искусства» — вещи, не требующие от человека больших жертв.
Поэтому мы не можем сказать, что доктор пережил полную духовную трансформацию, да и наивно было бы ожидать этого. Книга содержит много прежних воззрений Спока. Например, он неоднократно говорит о вреде избыточного духа соревнования в американском обществе, о том, как постоянное давление на детей и подростков, ожидание их успехов в учебе со стороны родителей, способно привести к срывам, к дурным свойствам характера. Но критикуя в своей книге американские школы за низкий уровень успеваемости и дисциплины, тот же Спок как бы забывает, что одной из главных причин этого является именно планомерное искоренение духа соревнования из сферы образования в США, которым либеральная педагогика, следуя по стопам самого Спока (образца 1960-х годов), занимается уже третий десяток лет (в отличие от, скажем, французских, немецких, да и российских педагогов).
Ведь дело не в самой соревновательности, и не в духе конкуренции или в стремлении делать свое дело лучше других и вообще лучше (без этого никакая цивилизация невозможна). Вопрос в том, какие моральные сдержки стоят на пути у неудержимой жажды преуспеть. Разумеется, в либеральном обществе, где у религии отнята социальная функция, где ей отведена роль «частного» дела каждого верующего, таких сдержек становится все меньше. Но Спок был и остается агностиком (он это постоянно подчеркивает), а потому он и путает воспитание у детей качеств прилежания, желания делать все «на пятерку» (у верующих это делается для Бога) со своекорыстной или амбициозной конкуренцией.
Забавны попытки Спока объяснить соревновательность географическими факторами. Он пишет, что жители северных широт — немцы, англичане, американцы — более склонны к жесткой конкуренции; поэтому, де, среди них так распространен алкоголизм. Они нуждаются в большем «расслаблении», в отличие от, скажем, итальянцев и французов. Так и подмывает спросить: а что, пьянство в России или Польше тоже связано с жесткой соревновательностью?
Самым значительным в книге Спока представляется его отношение к религии, особенно учитывая необычайно усилившиеся за последние три? четыре года нападки либерального истеблишмента в США на верующих, на Церковь, на растущее участие верующих в общественной жизни. В Америке, как известно, рядом решений Верховного суда религия отделена от государства в гораздо большей степени, чем, скажем, в Германии, Англии и многих других западных странах. И это при том, что процент людей, не только считающих себя верующими, но и посещающих церковь, намного выше, чем в указанных странах. Не вдаваясь в историю, следует сказать, что здесь налицо пример того, как небольшое, но очень влиятельное меньшинство смогло путем нажима, обработки общественного мнения и всевозможных юридических уловок навязать свою волю большинству общества. Это было бы терпимо, если бы социальные результаты подобной политики в итоге оправдались. В США мы же наблюдаем прямо противоположное. И тот факт, что такой уважаемый и либеральный человек, как Бенджамин Спок, сегодня прямо выступает за восстановление влияния религии в семье, в школе, в обществе, не только свидетельство его честности и мужества, но и знак времени.
Как бы отвечая критикам религии, видящим в современном религиозном возрождении угрозу свободе, Спок пишет: «Я думаю, что поворот к фундаментализму в религии, который мы наблюдаем сегодня, так же как растущая оппозиция к абортам и половому воспитанию в школе, не есть просто проявление политической реакции, но выражение беспокойства по поводу заблудшего мира. Я сам убежден, что наше общество утеряло свои ценности и моральные опоры».
«Было время, — пишет Спок, — когда дети в Америке росли в лоне семейной религии. Они оставались с ней и передавали ее своим детям. Такая приверженность семейным религиозным традициям все еще распространена, но уже не так, как раньше. Я завидую взрослым верующим и их детям по двум причинам. Во-первых, вера дает им моральную и духовную опору и вдохновение — хотя бы до тех пор, пока дети не достигают старшего подросткового возраста или становятся взрослыми, когда им, возможно, захочется пересмотреть свои религиозные и духовные убеждения. Вторая причина более культурного характера. Детям хорошо иметь ощущение традиции, к которой они принадлежат, включая религиозную, так, чтобы они могли понимать, о чем говорят их родные и друзья». Спок уже не говорит о религии как о «частном деле», не требует «железного» разделения Церкви и школы. Он пишет: «Сейчас я понимаю истинность евангельского утверждения: „Не хлебом единым будет жить человек“». Но подтверждение этой истины Спок видит в способности человека к творчеству, к познанию. Он как бы игнорирует вторую половину евангельского стиха: «.а всяким словом, исходящим из уст Божиих».
Много упреков адресует Спок превалирующему в современном обществе материализму и потребительству: «Все общества и экономики в той или иной степени материалистичны, но во многих частях света (и в Америке в прошлом) материализм был уравновешен и интегрирован с духовными упованиями, такими как религиозная вера, патриотизм или преданность своим родным. В иные времена. религия давала людям высокое ощущение смысла жизни и руководство в том, как эту жизнь прожить».
Спок, безусловно, прав в своем осуждении материализма. Да, западному миру не мешало бы отказаться от бесконечной погони за прибылью, от пропаганды потребительства и гедонизма, от культа богатства. Но такое превращение, пожалуй, еще невероятнее, чем многие другие утопические надежды Спока. Его рецепты по улучшению образования — старые, уже испробованные рецепты: больше средств на школы, больше талантливых учителей, меньше учащихся на одного педагога и т. д. На это нужны деньги, а уже сейчас бюджеты западных стран трещат по швам. Государство и так взвалило на налогоплательщиков непосильное бремя, заставляющее работать и отцов, и матерей. Спок пишет о необходимости создания большего количества хороших детских садов и яслей, где добрые и внимательные педагоги проводили бы время с детьми тех, кто вынужден работать, не имея возможности воспитывать детей дома. Но уже давно ясно, что число подобных заведений может быть весьма ограниченным в силу социальных и экономических причин. И самое главное: домашнее воспитание, воспитание в семье не восполнимо ничем. Детей должны воспитывать родители, а не государство.
Спок, как хороший врач, ясно видит симптомы и точно ставит диагноз болезни, но средства для лечения у него малоэффективны. Тоска Спока по духовности, по человеческой терпимости, любви, доброте, жертвенности — тоска агностика. Она лишена понимания правды о природе человека, правды, которую много тысячелетий назад раскрыла нам христианская религиозная традиция. Потому-то даже его признание положительной роли религии в обществе мало отражается на других его оценках и практических рекомендациях. Для того чтобы мечты Спока осуществились, нужно гораздо больше, чем деньги или призывы к возрождению общечеловеческих ценностей. Критикуя западный материализм, Спок не понимает, что перечисляемые им «духовные» ценности есть на самом деле относительные ценности все той же материалистической, коммерческой цивилизации. Ценности, позволяющие этой цивилизации вести свои дела возможно прибыльнее. Они относятся к той же категории, что и набившие уже оскомину «мир во всем мире», «демократия», «равенство», «права человека». Именно сейчас, после падения коммунизма, становится ясно, что такие ценности в условиях нынешней всеобщей секуляризации малоэффективны, неспособны противостоять соблазнам материализма, эгоизма и жестокости современного мира, служить основой самоограничения. Деньги, потребные для выполнения рекомендаций Спока, возможно, и не были бы нужны, будь у нас достаточная решимость порвать с догмами гуманизма и либерализма. Такую решимость дает только вера, которой нет у Спока. Но при всех его иллюзиях, Спок дорог нам своим уникальным жизненным опытом, своей наблюдательностью ученого, своей природной добротой и безусловной честностью и мужеством. К его предупреждениям стоит прислушаться.
