 |
| Правая.Ru | Михаил Смолин | 30.12.2005 |
Однако понадобился всего лишь десятилетний опыт диктатуры либеральных идей, чтобы стало вполне ясно, что для описания российского либерализма более подойдет прозаический слог уголовной хроники. Судебные преследования флагманов либеральной приватизации тому яркий пример.
Наряду с канувшей в лету «эффективностью» совершенно полиняло и другое любимое для демократии понятие — «ответственность». Это слово употреблялось и употребляется в бесчисленных словосочетаниях, типа «ответственное министерство», «ответственность перед избирателями», «ответственность перед законом» и т. д. Оказалось, правда, что в условиях демократии этот призыв никогда не превращается в реальность. По-видимому, такая «добродетель», как приверженность к либеральной свободе, освобождает и от ответственности перед обществом. Никто так до сих пор и не понес заслуженной «награды» за либеральный обвал девяностых годов: за развал Большой России в границах СССР, за катастрофическое ослабление нашего военного и экономического потенциала, за преступную приватизацию, за радикальное обнищание населения, за дефолт и пр. и пр. и пр. Демократический режим показал себя в нашей стране как абсолютно безответственное общественное устройство. Настала пора потребовать ответа от мечтательных романтиков и рациональных циников либерализма в том, что же дала их идея России — как государству, так и обществу, кроме свободы слов и свободы нравов.
Банкротство либеральных идей в России указывает на слабую прививаемость в государственном строительстве нетрадиционных для нации идей. Великой мировой нации, давно сформировавшей свой духовный и психологический облик, практически невозможно навязать не приемлемые для нее жизненные постулаты. Можно с помощью радикального, «шокового» воздействия ввести большинство нации в состояние определенной жизнедеятельной стагнации, но продержать долго ее в таком положении не удастся. Национальный гений рано или поздно начнет искать выход из тупикового состояния, свободные пути для традиционного применения своих сил.
Либерально-демократические идеи политической свободы, государственного федерализма, равенства религий и наций и т. п. поставили перед русской нацией множество трудноразрешимых цивилизационных дилемм: свобода и безопасность, демократичность и великодержавность, космополитизм и патриотизм. По сути, либерализм требовал у русского общества сделать выбор между подавленной советским периодом самобытностью России и «универсальностью» либерального проекта глобального общества. «Прогрессивная» заданность решения вышеперечисленных политических дилемм не принята нацией, сделавшей свой выбор в пользу желания видеть реальную мощь Родины, а не словесно-бумажную демократическую «правильность» перед мировым сообществом. Несмотря на устоявшийся миф о «таинственности русской души», русские остаются в области государственного строительства очень прагматичным народом. Нацию не интересуют отвлеченные либеральные догмы о всевозможных свободах или «проблема», насколько демократично или нет устроено их государство; для нации важнее национальная безопасность и государственное величие России. Желание жить в безопасном обществе важнее самой демократии с ее «непреходящими ценностями».
Способность же самой демократии построить великую Россию крайне сомнительна. Трудность построения такого государства проблематична еще и вследствие постоянной оппозиционности институту государства в России либерально-демократических деятелей, не имеющих никакой традиции патриотического приложения своих сил к русской цивилизации. Традиционный носитель либерального духа — интеллигенция — патологически неспособна к государственному строительству в силу своей разрушительной корпоративной ментальности.
В свете вышесказанного встают жесткие, но неизбежные вопросы: продолжать ли идти по «правильному» либеральному пути вплоть до благополучного отмирания русской цивилизации как самостоятельного субъекта мировой жизни или же все-таки попытаться найти альтернативу на путях «неправильных», путях традиции, для продолжения жизни в более свойственных психологическому типу русской нации государственных формах? В конечном счете, что важнее: демократическая «правильность» в глазах мирового сообщества или жизнеспособный, но «неправильный» путь нашей самобытности?
Имперская жизнеспособность или либеральная «правильность»?
Если бы Россия жила в абсолютной изолированности от всевозможных внешних влияний других государств, вполне возможно, она и смогла бы существовать в либерально-демократической форме властно-урезанного и военно-, и административно-ослабленного варианта государства. Но мы живем в самом центре мира, окруженные разнообразными и отличными от нас соседями, многие из которых агрессивно настроены в отношении России в силу самых разнообразных причин, начиная от цивилизационного неприятия Православия и кончая желанием банального обогащения за счет наших ресурсных богатств. Никто нам сегодня не позволит расслабленно жить на своей огромной территории, с колоссальными запасами различного сырья, так необходимого бурно развивающемуся миру.Внутренняя неопределенность российской политики создает гипертрофированное впечатление нашей слабости в мире. Соединенные Штаты Америки и такие региональные лидеры, как Европейский Союз, Китай и мусульманский мир, наращивают свои военные и экономические потенциалы. Это не может не вызывать определенного опасения. Все они в той или иной степени находятся в цивилизационном конфликте с нами, в конфликте, который способен в любое время перерасти в открытое противостояние. Так, американские политики после событий 11 сентября чуть ли не в один голос говорят об Америке как о могущественном Риме XXI века, как о сверхимперии, у которой нет теперь реальных соперников, о том, что сложилась уникальная ситуация для мировой гегемонии США, которую настоящее поколение американцев должно решительно осуществить, не обращая внимания на финансовые и человеческие затраты.
Все эти удивительные политологи — долгожители Генри Киссенджер или Збигнев Бжезинский — видят главным объектом гегемонистских устремлений США именно Евразию. Все они являются поклонниками классической геополитической стратегии знаменитого сэра Халфорда Маккиндера, который, собственно, и сформулировал постулат: каждый претендент на мировое господство должен стремиться к контролю над евразийским центром, то есть над территорией, все еще занимаемой Россией.
Давно уже работает и доктрина «ограниченного суверенитета»: США по своему желанию могут вмешиваться (вплоть до военной оккупации) в дела любой страны, в которой, по мнению Америки, чинятся какие-либо «препятствия» демократии, правам человека или свободному рынку.
Сам президент США Буш-младший сформулировал американскую позицию в своей внешней политике в следующих словах: «Ни одна нация не может себя чувствовать вне зоны действия подлинных и неизменных американских принципов свободы и справедливости. Эти принципы не обсуждаются, по их поводу не торгуются». И действительно, с нами никто не собирается торговаться по поводу своих принципов, которые будут навязываться нам, как слабейшей стороне, самыми разнообразными интервенционистскими способами.
При таком положении вещей крайнее удивление вызывает то настроение демобилизованного, расслабленного благодушия и социальной успокоенности, которое царит в нашем обществе. Беспричинность такого настроения очевидна, так же как и его непозволительность. Мир в XXI столетии не стал менее агрессивным, напротив, многие наши соседи, окрепнув, все с большим усердием отстаивают свои национальные интересы. Страны мирового сообщества стали более изощренными в достижении своих интересов, более непримиримыми, когда идет речь о принципиальных для них вопросах.
