Роман без героя

— Отец Андрей, неужели вам удалось сказать о «Мастере и Маргарите» что-то новое? Представьте, пожалуйста, свою новую работу. Как она называется?

— Называется она «Мастер и Маргарита» — за Христа или против?" Думаю без ложной скромности, что подобной работы в православном булгаковедении еще не встречалось — хотя бы по объему привлекаемых источников. Сначала поясню, зачем я эту книгу писал. Роман Булгакова любим многими поколениями людей. Я сам ее очень любил в доцерковной своей жизни. Когда-то она заставляла людей задумываться о Боге, о христианской вере, о грехе, была для советского человека, если можно так выразиться, вступлением к Евангелию… Сегодня Евангелие стало доступно всем, и если человек ищет пути к Богу, он может просто открыть Библию, а не искать намеки на евангельские сюжеты в художественной литературе. Как это отразилось на читательской судьбе «Мастера и Маргариты»? Самым роковым образом: с каждым новым поколением булгаковский роман все меньше людей приводит к Богу, и все больше — к Воланду. Между тем именно сейчас эта книга широко тиражируется, и ее даже включили в школьную программу. И, однажды поняв это, я решил, что со стороны православного миссионера было бы преступно оставлять детей один на один с оккультной, сатанинской трактовкой романа.

— То есть вы присоединяетесь к тем, кто считает, что «Мастера и Маргариту» нужно категорически запретить?

— Вовсе нет. Я считаю, что эту книгу не только запрещать, но и из школьной программы убирать не стоит. Ее можно читать, экранизировать, изучать в классе, — но при одном условии: нужно твердо помнить, что в булгаковском романе нет положительного героя.

— Да, с точки зрения православного человека…

— Нет, не только православного. Так ли это важно, в конце концов, что думает о книге тот или иной ее читатель — вы, я, Вася Пупкин… Важно понять, как относился к своим героям сам автор. Так вот я доказываю, что сам Михаил Афанасьевич ни одного из своих героев положительным не считал. Доказать это легко, достаточно внимательнее вчитаться в описания тех или иных персонажей. О Маргарите, например, Булгаков пишет так: «Маргарита улыбнулась, оскалив зубы». Вы можете себе представить, чтобы у Пушкина Татьяна Ларина улыбалась, оскалив зубы? Или об Иешуа: «Иешуа заискивающе улыбнулся, шмыгнув носом». Понятно, что этот персонаж не был идеалом для Булгакова, раз он о нем так пишет. Итак, положительных героев в романе нет. Между тем, я считаю, что Булгаков писал религиозный роман…

— Может ли религиозный роман быть без положительного героя?

— Смотря какую цель ставит перед собой автор. В то время, когда Булгаков начал работу над романом, в советской идеологии широкое признание имела теория о том, что действительно был такой исторический персонаж Иисус Христос — добродушный бродячий проповедник, которого мифотворцы последующих веков превратили в божество. Булгаков в своем романе стремится довести эту идею до абсурда и более того: показать, что, оказывается, таким видит Христа сатана. Ведь недаром главы об Иешуа называют «Евангелием от Воланда». Таким образом, оказывается, что советского атеизма попросту не существует: советский атеизм есть не более, как тонкая, рафинированная форма сатанизма. К сожалению, пока роман шел к читателю, сменились поколения, и комсомольцы 70-х годов уже не понимали ни булгаковских намеков, ни евангельских параллелей этой книги, это и обусловило странную судьбу романа в наш время…

— Вы сказали, что «Мастер и Маргарита» сегодня уводит от Христа. Можно ли сказать, что сейчас существует художественная литература, приводящая ко Христу, — православная литература?

— Не могу назвать себя очень осведомленным в этой области… Но среди знакомой мне литературы могу назвать православной только одну книгу: недавно прочитанную мной повесть Валентина Распутина «Мать Ивана, дочь Ивана». Это то самое произведение, которого мне так не хватало!.. Я долго ждал, когда же наконец советские писатели-классики (то есть те, кого в свое время назвали деревенщиками) облекут в художественную, а не в публицистическую форму трагедию России 90-х годов, и сделают это на том же высочайшем художественном уровне, на котором они держались в советское время. Повесть Валентина Распутина — первое такое произведение.

— А вы не считаете, что книга Распутина все же чересчур публицистична, что это просто расширенная листовка в духе народовольческих прокламаций «К топору зовите Русь»?

— Что ж тут ответить… Я и сам слишком публицист, а поэтому считаю, что если это листовка, то высочайшего художественного качества и правильного, своевременного содержания.

— Если говорить о своевременном содержании… Скажите, отец Андрей, вы действительно считаете, что русский рок несет в себе современное содержание, что он не устарел, не остался в 80-х годах? Зачем Церкви внедряться в рок-среду, — ведь, на мой взгляд, это все равно, что подбирать чьи-то обноски… Молодежь можно привлечь к себе только чем-то принципиально новым…

— Для начала давайте будем поаккуратнее со словом «Церковь». Мне самому еще не вполне понятно, в какой степени проповедь среди рокеров — это наш личный проект, и в какой степени — это вхождение Церкви (в нашем лице) в молодежную среду… Но в минувшем октябре, выступив с проповедью на очередном концерте (кстати, у вас, в Петербурге), я встретился с митрополитом Климентом и повинился: «Владыка, опять я согрешил: проповедовал рокерам!» Реакция владыки меня поразила: «А что в этом плохого? Мы же сами записали в решениях Архиерейского собора, что надлежит активнее использовать формы молодежной культуры во внебогослужебной проповеди». Здесь я удивился скорости перемен, и даже немного насторожился, ведь, как известно, «есть у революции начало, нет у революции конца!» Далее. Когда мне говорят, что рок это нехорошо, я спрашиваю: «А попса чем же лучше?» К сожалению, современный мир учит разбираться даже в оттенках грязи: приходится выбирать между большим и меньшим злом. И чем больше я наблюдаю за роком, с одной стороны, и попсой — с другой, тем больше понимаю, что выбор был сделан правильно. Простите, когда на пышных попсовых концертах звучат песенки в стиле: «У меня мурашки от моей Наташки», — то просто волосы дыбом! Как тут ругать рок?

— Не надо его ругать, нужно просто признать, что он — отжившее явление, и масса за ним уже не идет.

— Вспомните, что рок по стихии своей — это музыка протеста, и русский рок всегда был протестом против господствующего атеизма и цинизма, против той мафии, которая зарождалась при советской власти, но во всей красе расцвела уже в 90-е годы в лице Чубайса и Гайдара. Недавно я участвовал в теледискуссии по поводу новогоднего телеэфира: НТВ поставило эксперимент и новогоднюю программу составило целиком из выступлений рок-музыкантов. Их за это клевали: мол, такая музыка — не новогодний формат, но продюсер НТВ сказал продюсеру первого канала достаточно жесткую вещь: «Мы же прекрасно понимаем, какая и кем перед вами ставится задача. Она заключается в том, чтобы народы а) паслись; б) молча». Так вот, рок сегодня возвращается в свою естественную нишу: снова у людей появляется ощущение несвободы и снова появляется потребность в протесте. Рок снова будет востребован. Это современное искусство.

— И еще о современности. Впечатление таково, что мы сейчас вступаем в эпоху великих природных катаклизмов: вспомним катастрофу в Таиланде, в Новом Орлеане. Хотелось бы услышать от кого-то духовную оценку этих событий… Мне пришлось говорить на эту тему с некоторыми батюшками, — все они вспоминают башню Силоамскую… Может быть, вы скажете что-то иное?

— Нет, я тоже, конечно, вспомню Силоамскую башню… Я не буду оригинален — не хочу быть оригинальным. Если есть слова Господа, зачем я буду придумывать что-то свое? «Или думаете ли, что те восемнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех живущих в Иерусалиме? Нет, говорю вам; но если не покаетесь, все так же погибнете». (Лк. 13, 4−5). Мне эти слова очень помогли: вскоре после Таиландской трагедии меня позвали в очередной телеэфир, и там ведущая — довольно агрессивная дама — все время цитировала каких-то англиканских священников, утверждавших, что это Господь за грехи наши наказывает нас… И меня она явно подталкивала к этом выводу. Было такое ощущение, что затевается какая-то провокация: если сейчас и православные скажут, что Господь покарал нас за грехи, то потом это будет обыграно, как некий христианский каннибализм. И поэтому я упирался как мог: «Я не верю в такого бога, который за мои грехи будет наказывать таиландцев. Я считаю, что в этом смысле Господа можно сравнить с иглорефлексотерапевтом: Он действует уколами, и знает, когда и на какие центры нужно надавить. Он не станет для вразумления европейцев наказывать 100 тыс. азиатов. Они погибли за свои грехи, но я не думаю, что у нас есть право говорить о грехах погибших. Это с нашей стороны будет просто свинство: люди погибли, искалечены, пережили страшную трагедию, а мы вслед им улюлюкаем и говорим: «У, какие грешники!.. У, какие нехорошие!» Мне думается, что перед лицом такой трагедии лучше избегать прямолинейных религиозных интерпретаций. Обычно в таких случаях я вспоминаю одну замечательную песню… Один батюшка некогда спел мне ее под гитару… Там были такие строчки: «Уходят люди — каждый в свой черед. Всей жизни суть в простом вопросе этом: кого Господь к ответу призовет, кого утешит Сам Своим ответом». Если у нас — уже по ту сторону встречи с Богом, уже по ту сторону Божьего суда — будет право спрашивать Его, тогда мы спросим: — Господи, почему? Объясни?

Вопросы задавал Алексей БАКУЛИН

http://www.piter.orthodoxy.ru/pspb/n168/ta015.htm