 |
| Правая.Ru | Егор Холмогоров | 27.12.2005 |
И вновь, в который уже раз, журналисты и российская политическая элита обсуждают вопрос «А не перенести ли нам столицу или хотя бы полстолицы в Санкт-Петербург?». В 1881 году, после злодейского убийства в Санкт-Петербурге Государя Императора Александра II, славянофил Иван Аксаков произнес взволнованную речь о том, что только в таком неестественном для России городе, как Северная Столица, могло совершиться столь страшное злодеяние, и патетически восклицал: «В Москву! В Москву!». Сегодня же все, кому не лень, повторяют слова известного своим странноватым умом персонажа: «Все кончено, в Москву я боле не ездок!». И другого — нестранноватого, но о том же: «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!». Саратов, правда, замещается более солидными объектами типа Санкт-Петербурга и Нижнего Новгорода. Столичное кресло под Москвой не то что трещит, но время от времени начинает подозрительно вибрировать.
Еще и сегодня, даже после 300-летия (хотя результаты этого празднования для города куда более значительны, чем кажется) Северная Пальмира не готова к выполнению не то что столичных, но и сколько-нибудь внятных представительских функций, если, конечно, не приводить ее в нормальное состояние каждый раз авральными методами к визиту очередного западного лидера. Для того чтобы почувствовать явную неуместность «постановки проблемы», достаточно один раз оказаться в петербургской автомобильной пробке и сравнить ее с московскими. Если в Москве, несмотря на перегруженность автотранспортом, чувствуется существование мало-мальски организованной транспортной инфраструктуры, которая в какой-то момент (обычно — вполне предсказуемый) не выдерживает перегрузок, то петербургская пробка подобна инфернальной фантасмагории. Она возникает ниоткуда, ведет в никуда, и не может быть разобрана никакими рациональными мерами (вообще малоприменимыми в городе, где водители и по сей день разворачиваются «на глазок» посреди многосторонних перекрестков).
Чтобы создать в Санкт-Петербурге столичную инфраструктуру, потребуется не один год и практически полная перепланировка города, совершенно не предусматривающего современных коммуникаций. А денег на самореконструкцию Петербургу взять и впрямь неоткуда. Только из госбюджета, только на субсидии. В то время как Москва свой столичный статус может обеспечить и сама. Москва и в самом деле была и остается единственным городом России, который может более или менее сам обеспечить свои столичные функции. И дело здесь не в том, что Москва является «столицей-кровососом», в чем ее часто обвиняют москвофобы, а в том, что нынешняя столица России представляет собой естественный центр огромного «мира-экономики», большой геоэкономической системы, границы которой совпадают с границами русской цивилизации. Крупнейший французский историк-экономист Фернан Бродель, исследуя организацию экономического пространства современного мира, настаивал, что Россия «сам по себе мир-экономика», значительно отличающийся по структуре от западного «мира-экономики», центр которого переместился в ХХ веке из Лондона в Нью-Йорк. Центром российского мира Москва была с самого момента его формирования, структурируя вокруг себя экономическое и геополитическое пространства, представляя в нем точку концентрации ресурсов и динамического равновесия многонациональной и пестрой имперской периферии.
Геополитическая и геоэкономическая функции Санкт-Петербурга были совсем иными — этот город создавался и впрямь как «окно в Европу». С его помощью российский мир-экономика пытался симулировать принадлежность к западному миру-экономике, именно Петербург был той точкой, которая включала Россию в «чужое» геоэкономическое пространство. В то время как Москва была центром, равнозначным Лондону, но только в рамках автономной российской экономической системы, Петербург был одним из крупных городов, составлявших для Лондона «периферию», даже если периферия эта состояла из таких громких имен, как Париж, Гамбург, Амстердам (некогда тоже бывший центром западного экономического пространства)…
В той мере, в которой Россия оставалась автономным миром, центром русского пространства была Москва. В той степени, в которой Россия была в XVIII—XIX вв.еках частью европейской системы, ее периферией, ее узловой точкой был Санкт-Петербург. При этом «Северная столица», разумеется, не могла обеспечить должной степени своей экономической самодостаточности — она не была в достаточной степени включена в международную торговлю, чтобы зарабатывать на ней, но она и не была имперским центром русской территории. Поэтому Санкт-Петербург существовал всегда «за счет» России, так сказать — на московскую субсидию (если смотреть на дело с положительной стороны) или на «дань с туземцев» (если оценивать тот же процесс в ключе негативном). По отношению к Москве как к имперскому центру российская периферия выступала в качестве «провинции» по отношению к Петербургу, как к полупериферии Запада — в качестве «колонии».
Существование в императорской России двух столиц и двух центров играло порой злую шутку с завоевателями. Наполеон, отличавшийся весьма развитым геополитическим мышлением, так обосновывал план своего похода на Москву: «Если я возьму Петербург, я возьму Россию за голову, если я возьму Киев, я возьму ее за ноги, если я возьму Москву, то я поражу ее в самое сердце», — суждение абсолютно корректное с точки зрения цивилизационной логики. Наполеон осознавал, что именно Москва — в центре русской цивилизации, но при этом совсем забывал, что ведет европейскую войну в стиле начала XIX века, при которой все-таки следует взять формальную столицу, «царскую резиденцию», что как европейскому государю и в рамках европейской системы ему надобно идти на Петербург. Ошибка обошлась великому завоевателю, как известно, дорого. Начав вместо «межевропейской» войны войну «цивилизационную», он вскоре убедился, что и взятие столицы русских никакой победы не гарантирует, а пресловутая «дубина народной войны» — штука тяжелая и заставляющая европейца с негодованием причитать о «скифах». Известная двусмысленность геополитического статуса русских столиц вообще позволяла достаточно большую свободу для игры, в которой Россия имела то преимущество, которого не было ни у одной европейской страны и которое могли себе позволить только полицентричные Соединенные Штаты, вообще не имеющие национального центра.
В ХХ веке Россия на долгий срок замкнулась в автономное экономические и имперское пространство СССР, так что центральность Москвы была для нее чем-то совершенно естественным и необсуждаемым, никакого другого геополитического решения вопроса о столице советской цивилизации и быть не могло — столица там, где находится геоэкономический и геополитический центр этой цивилизации. Гибель СССР и значительное изменение российских границ привели к тому, что статус Москвы стал куда менее определенным — за предыдущее десятилетие Россия так до конца и не смогла найти новую формулу своего геополитического и геоэкономического положения — остается ли она автономным миром-экономикой, обладающим своим собственным центром и периферией, или же она включена будет в сферу западного «глобального» мира-экономики? Претендует ли еще Россия на статус империи-цивилизации или же на роль «полупериферийной» страны Запада?
Произошедшие геополитические изменения подталкивают Россию ко второму — потерей огромных массивов южных территорий фактически усечены были возможные векторы цивилизационной экспансии России в Восточную Европу и на Балканы (из-за потери Украины), на Ближний Восток (из-за потери Закавказья), на Средний Восток (из-за утраты Средней Азии). Фактически Северо-Запад остался единственной более менее оборудованной точкой выхода России «вовне», за пределы оставшихся нам в наследство от Московского Царства средне-русских и сибирских земель. Поэтому активизация в умах наших современников «петербургской альтернативы» по-своему вполне естественна, в самом деле — почему бы не воспользоваться еще раз уже один раз успешно отработанным шлюзом для подключения к чужому (то есть западному) геополитическому и геоэкономическому пространству?
При этом, впрочем, сегодня многое изменилось, Москва, как ни парадоксально, тоже претендует на то, что она является точкой наиболее глубокой «вестернизации» России, что она — самый «глобализованный» город на нашей территории. В век, когда морские коммуникации перестали быть ведущими и для устойчивой связи с внешним миром, достаточно аэропорта и систем электронных коммуникаций такая претензия Москвы не выглядит нелепой. Современное геоэкономическое пространство все больше начинает напоминать систему античных городов-государств — «полисов». Вместо консолидированных национальных государств центрированные вокруг мегаполисов, в качестве их «периферии» регионы. Москва явно претендует на то, чтобы в рамках такой системы восприниматься именно как контролирующий огромную территорию «мегаполис», способный успешно встроиться в глобальную систему. Именно Москва на сегодняшний день выступает в качестве «точки роста», в которой осваиваются и усваиваются новейшие образцы современной глобальной цивилизации и соответствующего ей уровня жизни. Именно Москва и по сей день куда более смахивает на «окно в Европу» (точнее в Америку, простертую на весь мир), чем истрепанный и смотрящийся глубоко провинциально Санкт-Петербург.
Понятно, что при таких условиях обсуждать вопрос о Петербурге как о «локомотиве инноваций» в западническом ключе — по меньшей мере неуместно. Для того чтобы он начал работать локомотивом, потребуются гигантские предварительные инвестиции со стороны самой России, которые можно было бы потратить более разумным способом. Но в то же время, необходимость определенной «полицентричности» для более динамичного развития России чувствуется. Петербург — слишком удачная карта в российской геополитической колоде, чтобы её не разыграть. Важно понять, что за масть у этой карты и в какую игру мы играем. В противовес глобализирующейся, выходящей на уровень мировых центров Москве, Петербург вполне способен сыграть роль центра своеобразного российского «изоляционизма», взять на себя координацию как раз тех геополитических и геоэкономических процессов в России, которые ориентированы на сохранение составляющих автономистско-имперского комплекса.
Для этого необходима актуализация понимания Петербурга не столько как «приморского города», сколько как города северного, находящегося в той зоне, в которой люди уже практически не живут. Из набора связанных с этим городом политических мифологем необходимо извлечь не обманчивую надежду, что «все флаги в гости будут к нам», а вполне реальный опыт строительства огромной столицы посреди болотистой пустоши, совершенно беспрецедентного в новой истории, и примера создания города такого значения путем совершенно «неестественных», «рационалистических» действий государственной власти. Другими словами, Петербург может быть осознан как точка прорыва в продолжающемся формировании нами, русскими, особой северной цивилизации, которая со временем будет вновь претендовать на глобальное соперничество с Западом. Как центр системы Россия-Запад, Петербург сегодня не имеет перспектив, Москва, сохраняя функцию старого цивилизационного центра, в то же время успешно приобрела и функцию центра российской «глобализации», с которым любому другому городу тягаться будет трудно. Но вот сделать Санкт-Петербург вновь точкой перехода в системе Север-Запад, при рациональном подходе к делу было бы можно и даже желательно.
В переносе в Санкт-Петербург именно Конституционного Суда, который предлагается разместить не больше не меньше, чем в здании Сената, была бы, опять же, своя логика. Если бы вслед за этим судом, являющимся, все-таки, второстепенной структурой, последовали бы и Верховный Суд, и Министерство Юстиции, то есть весь блок учреждений, связанных с Правом. В этом случае за внесением в современную Россию определенного, содержательного полицентризма, можно было бы найти глубокий исторический смысл. Петербург никогда не был мощным центром власти, центром государственности, точкой военного собирания — мистическим, военным и властным центром России всегда была и будет Москва. Однако именно Санкт-Петербург стал свидетелем развития, упорядочения и кодификации русского права, формирования определенной юридической системы. И суд как правовая система (не путать с политической властью суда) вполне мог бы получить свой пространственный символ, а символика Петербурга через это могла бы обрести законное место в числе символов русской государственности.
Другим учреждением, которое напрашивается даже не на перевод, а на воссоздание в Санкт-Петербурге, является Адмиралтейство. Для сохранения присутствия России на морях нашему флоту нужен впечатляющий символ, и свидетельство его самостоятельного значения и мощи. Довольно растворяться в общем котле Вооруженных Сил, становясь необязательным приложением к сухопутным войскам и РВСН. Восстановление и размещение в Санкт-Петербурге Адмиралтейства было бы мощным стимулом для развития российского флота.
Такое распределение столичных функций можно было бы только приветствовать. Оно значило бы укрепление центра государственности за счет его «многоопорности». В противном же случае, если эксперименты со столицами останутся лишь чиновничьими перепрятками, нас не ждет ничего, кроме ослабления Москвы как властного центра, собирающего Россию воедино.
