«Радзинский скопировал у меня целые страницы»

Последнее интервью Марины Деникиной

При подготовке к печати мы постарались сохранить стилистику русского языка Марины Антоновны.

— Марина Антоновна, каким вы запомнили вашего отца в детстве?

— У него были большие брови и, что он был строгий, но очень меня любил. Только один раз он меня высек, тогда мне было лет шесть. Мама нас заставляла в четыре часа есть холодное, не знаю, из какой муки, пюре. Мы с русской подругой ненавидели его и решили сбежать. Полиция нас искала, в конце концов мы вернулись домой. И папа меня высек перед моей подругой. За годы, пока мы жили вместе, он всегда был скорее на моей стороне, чем на маминой.

— Это правда, что отец учил вас русскому языку? И почему мать не хотела этого?

— Сначала я говорила только по-русски. Отец делал мне диктовки, учил орфографии по старому стилю с буквой «ять» и так далее. И арифметике учил, потому что очень любил математику. И русскую историю. У нас дома вечно не хватало денег, поэтому он преподавал младшим лицеистам из его лицея. В своих воспоминаниях он говорил, что ненавидит преподавать. А мне преподавал. Но то, что мать, как вы говорите, не хотела, чтобы я училась русскому языку, это не верно. Мне было четыре года, мы тогда жили в Венгрии. Папа решил на мамины именины сделать ей подарок и научить меня читать по-русски и считать до ста. Единственная книга, которая у нас оставалась тогда в доме, это Гоголь. Вот по нему, потихоньку от матери, я научилась читать. В день маминых именин папа решил мне показать русскую газету. Он сказал: прочитаем её маме. И я стала читать. Мама сначала не поверила, а потом в ужасе ушла в свою комнату и заперлась. Наконец, когда она открыла папе дверь, я услышала: «Ты, Иваныч (так она его называла дома), сошёл с ума! В четыре года несчастная девочка читает, и ты мне говоришь теперь, что она может считать до ста? Она умрёт от менингита». Я выжила.

— Вы могли бы поподробнее рассказать про свою маму — Ксению Чиж?

— Во время Гражданской войны она многое выстрадала, и моё рождение было нелёгким. Я весила около 10 фунтов. Характер у неё был довольно странный и ужасно нервный. Мы не всегда понимали друг друга. Папа её обожал до конца своей жизни. Она была на 20 лет моложе его и очень красивой в молодости. За ней много русских ухаживало. Особенно в то время, когда мы приехали во Францию в 1926 году. Она любила шить, вышивать и очень хорошо готовила. Она меня научила готовить блины, всякие русские блюда, борщ. Похоронена она на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа, теперь она в Москве упокоилась. Так что я очень рада за неё.

— Отец ваш владел иностранными языками?

— Совершенно нет. Он в детстве говорил по-польски с матерью, она была полькой, а по-русски с отцом. Так что польский язык он понимал, но позже, прожив 20 лет во Франции, только несколько слов усвоил. Что уж говорить об Америке. За два года он вряд ли стал английский понимать.

— Вы сказали: «У нас дома вечно не хватало денег». Разве ваша семья жила не богато?

— Мы были не то чтобы нищими, но бедными.

— А почему так получилось?

— Когда мои родители эвакуировались из России, они совершенно ничего не вывезли. Папа увёз лишь свои ордена, кое-какое оружие и несколько икон. И всё! В Англии, так как он был военным, английское правительство предложило ему пенсию как генералу союзнической армии, он отказался. Жить было не на что. В конце концов русское издательство в Париже заказало ему мемуары. Понемногу стал писать «Очерки русской смуты», пять томов, за это он получал деньги. Книги хорошо продавались.

— Как родилась идея написать книгу об отце?

— Ну это уже много лет спустя, после его смерти, я уже вышла замуж за французского историка, друг моего мужа всё время говорил мне: «Вам обязательно нужно написать книгу об отце». До этого я уже издала несколько книг. Я не надеялась, что мой французский издатель заинтересуется моими воспоминаниями, а когда я ему предложила, он согласился. Книга, кажется, вышла в 85-м году. И очень хорошо продалась во Франции.

— Вы знаете, что сейчас книга издана в России?

— Конечно. В Москве я подписывала их, но у самой ни одной книги не было. Я даже не знала, какое предисловие написал наш посол Александр Алексеевич Авдеев. И только потом, когда он мне привёз два ящика этой книги, я смогла начинать читать её. И вообще, пока я прочла только первую главу, так как плохо вижу, и мне нужно читать с очками и с увеличительным стеклом.

— А другие ваши книги — «Распутин», «Расследование убийства Романовых» — их вы планируете издать в России?

— Я бы хотела, чтобы моя самая любимая, одна из первых книг «Ледяной поход», или, как люди говорят, «Ледовый поход», не знаю, я говорю «Ледяной поход», чтобы именно эта книга была переведена. Она о Кубанском походе во время Гражданской войны. Мне удалось составить её из дневников и рассказов очевидцев, что они сами испытали во время этого похода. Они ещё были живы. Получился как роман.

— Отец рассказывал о Гражданской войне?

— Во Франции к нам приходили пить чай бывшие русские офицеры, которые работали в основном таксистами. Конечно, всё время вспоминали о прошлом. Но мне постоянные разговоры о Гражданской войне надоедали. Было не интересно. И только когда я бросила работу на телевидении и начала писать книги, а главное — «Ледяной поход», вот тогда меня всё это заинтересовало, и я почувствовала себя участницей в этой войне.

— Как складывались отношения вашего отца с Врангелем?

— О, непросто! Сначала о нём было хорошее впечатление, он считал его очень храбрым. Но понемножку барон желал занять пост моего отца. Начинались успехи красных, и Врангель опубликовал открытое письмо, которое послал он папе. В очерках «Русской смуты» он приводит это пасквильное письмо. С тех пор отношения у них испортились. Папа решил оставить свой пост и уехать. Он не был ярым монархистом и считал, что народ сам после «белой» победы должен выбрать власть — или царя, или республику. А Врангель был убеждённым монархистом.

— Почему Антон Иванович не хотел, чтобы Сопротивление шло на союз с немцами?

— Он вообще считал, что советское правительство можно свергнуть только изнутри России, без всякого иностранного вмешательства. Он всё время об этом думал. Во время оккупации немцами Франции он старался через эмигрантскую печать убеждать русских не идти воевать против русских. При немцах мы жили в маленьком городке на океане, на юге Франции. К нам явился генерал из комендатуры, просить отца переехать в Берлин, чтобы создать какую-то «армию». Папа отказался и, по-моему, довольно грубо.

— Марина Антоновна, историю, конечно, не исправить, но если бы в 1919 году белые взяли Москву, как бы, на взгляд Деникина, развивалось политическое устройство России?

— Отец вообще не имел никакой амбиции в отношении своей персоны. Он планировал созвать собрание русского народа, которое бы решило, кого оно хочет поставить во главе государства. Я думаю, что папа не стал бы царём или президентом. Нет. Он этого совсем не хотел. И мировая история пошла бы по совсем другому пути.

— Кто из замечательных людей бывал у вас в семье, с кем вы общались?

— Было много писателей, например, Шмелёв, очень близкий друг. Я его называла дядя Ваня, мы общались с его семьёй. И Бунин… Зинаиду Гиппиус помню, но очень смутно, мне тогда лет семь-восемь было. А вот Марину Цветаеву я хорошо помню. Мне лет девять было, я сказала родителям, что хочу тоже писать газеты. Мама мне говорит: «Пиши на тетрадке». Я начала писать и подписывалась «Марина Нецветаева». В конце концов я стала журналисткой.

— Почему ваш отец уехал в США?

— Во-первых, коммунисты при генерале де Голле были поначалу довольно влиятельные. Он боялся, что во Франции будет коммунистическая власть. Во-вторых, русские газеты в Париже больше не выходили, не было издателей, чтобы издавать то, что он писал. Следовательно, и зарабатывать не мог. Издательство в Нью-Йорке предложило ему выпустить свои мемуары и платить 100 долларов в месяц сразу, как он приедет. Один из его старых офицеров, который стал американцем и разбогател, пригласил нашу семью жить в его имении. Я тогда выходила замуж, работала на радио. И родители решили поехать.

— Вы были у отца в Америке?

— Нет. Отец скончался за два с половиной года до моего приезда в 1947 году. Но маму навещала. Жила в Нью-Йорке около двух месяцев, потому что она потеряла все документы. Нужно было всё возобновлять. После смерти папы она стала американской подданной. Если бы был жив отец, он бы не позволил. Работала в Колумбийском университете и как американка должна оформить пенсию. Вскоре попросила меня вернуть её во Францию, но документов не было. В конце концов я все документы получила. Если бы она жила с нанценовским паспортом, то не знаю, как бы я выкрутилась.

— Вы работали на телевидении, на радио Франции…

— Около 10 лет на радио журналисткой. Потом меня перевели на телевидение. Я брала интервью у Шагала, Дали, Пикассо и много других замечательных личностей искусства и культуры. И, конечно, политики. У меня сохранилась запись на магнитной ленте единственного интервью с генералом де Голлем. Он помнил меня с той поры, когда я работала на радио. Он сначала хотел отказаться, а потом согласился. В то время он ещё не был президентом, а только премьер-министром. Интервью передавалось в Париже одновременно для радио и телевидения в новостной программе. Забавно, что две с половиной минуты шло интервью, но де Голль сделал две ошибки по-французски.

— Расскажите, а как появился ваш псевдоним Грей?

— Я жила два года в Англии. Поехала в 18 лет в английскую семью, чтобы учить их дочку французскому языку. Фамилия отца её была Грей, потомок известного английского министра.

У них было большое имение, лошади, автомобили, они жили довольно шикарно. За два года, что я у них провела, мы так полюбили друг друга, что они меня считали своей дочкой. Дали мне имя Грей, не знаю почему, решили, что их дочка и я — двоюродные сёстры. Мы расстались только потому, что начиналась война. Я вернулась во Францию и стала работать журналисткой на радио. Я разводилась с мужем, и меня спросили: «Под какой фамилией будете работать?» Я ответила: «Марина Деникина». «Это слишком длинно, что-нибудь короче». Тогда я сказала: «Марина Грей». Теперь на моём французском паспорте, не на русском, на всех банковских бумагах стоит Марина Грей.

— Какое первое произведение вы написали?

— Первое, что я написала, когда ещё работала на телевидении, — маленький роман о моей десятилетней работе на радио. Была такая ежедневная передача для женщин. Мы брали интервью у популярных артистов, художников, у людей разных профессий: парикмахеров, дизайнеров, домохозяек. Называлась эта часовая передача «Рандеву в 5 часов». Но этот роман — пустяк. Серьёзно начала писать, когда покинула телевидение. И первым был, причём на заказ, «Белые армии». Мне так понравилось писать. Муж мой был историк. С ним было интересно вести беседы на историческую тему. А до встречи с ним история меня не особенно интересовала. Он мне говорит: «Пишите историю». После «Белых армий» продолжила «Ледяной поход». Я издала три или четыре книги о французской революции. За одну я получила два приза — французской академии и города Парижа. Потом мне захотелось всё-таки писать художественные вещи, написала три романа.

— Вы так похожи на отца своего! Вам об этом говорили?

— Вы находите? Мне обычно говорят, что мой сын очень похож на своего деда, правда, кроме черных глаз, у папы они стального цвета — серые. Мои глаза — это от маминой матери, единственной в семье, у которой были голубые глаза. А нос, это мне русские часто говорят, чисто русский, не папин. Слава Богу, у моего сына и моей старшей внучки такой же нос.

— Ваш сын и внуки интересуются Россией?

— Раньше в детстве не интересовались совсем. Но уже некоторое время тому назад, может быть, когда началась кампания в русской прессе о перезахоронении отца, они у меня взяли все книги о России, а главное, об отце. И очень теперь интересуются.

— Кто вам из русских писателей-историков близок по духу?

— Я всех русских классиков читала. У меня есть в оригинале полное собрание сочинений Пушкина. Конечно, Гоголь, Достоевский. Из современных писателей я не так много читала. Конечно, книги Солженицына, в переводе на французский язык. Часть архива, документы отец просил передать в Колумбийский университет. Он хотел, чтобы 20 лет к ним доступа не было. Я решила — 10 лет. Солженицын написал письмо с просьбой, чтобы я ему дала право на доступ к этому архиву. Я, конечно, не отказала.

— Вам знакомо имя писателя, историка Эдварда Радзинского?

— Радзинский? Это тот, который написал о Николае I и о Распутине? Я считаю, что он жулик. Он два раза приходил ко мне, до того, как писал о Распутине. Моя книга тогда уже вышла. Я ему её подарила. И он скопировал целые страницы. И когда вышла его книга, я думала ему делать процесс. Он мне позвонил из Москвы, чувствовал, вероятно, назревающую для него неприятную ситуацию. Я ему сказала, что собираюсь с ним делать процесс. Он был крайне озадачен. В конце концов никакого процесса не делала, слишком это дорого и длилось бы долго. Так что его не люблю.

— Ваши впечатления о церемонии перезахоронения праха вашего отца?

— Это было совсем неожиданно для меня. Алексий II такой обаятельный. До сих пор нахожусь под сильным впечатлением. Воспоминаний на несколько лет. До смерти.

— Как вы относитесь к тому, чтобы вынести Ленина из Мавзолея и похоронить?

— Мне совершенно всё равно. Я там была, когда приехала первый раз в Москву с французской делегацией. У меня был хороший знакомый академик, давно о нём ничего не знала. И он меня повёл в Кремль, чтобы всё показать: и музеи, и храмы, и все достопримечательности Кремля. Заведующая визитами Кремля была его хорошая знакомая. Они вместе учились в университете. После того как всё осмотрели, он спрашивает меня: «Ну вы довольны теперь?» Я говорю: «Да, но я бы хотела посмотреть Мавзолей Ленина». Он сказал: «Что, дочка Деникина хочет идти к Ленину?» Я говорю: «Слушайте, исторически мне это неинтересно, но всё-таки посмотреть надо». Знакомая академика посмотрела на часы: «12 часов — закрыто. Но, подождите, я позвоню». Позвонила и сказала: «Вас ждут». Мы, значит, поехали на его автомобиле, тут близко. Стража нас пропустила. И вот вдвоём мы прошли перед телом Ленина. Но мне совершенно безразлично, перезахоронят его или нет. Не знаю. Это меня не касается.

— Согласны ли вы, что перезахоронение Деникина, Ильина, Шмелёва означает окончание Гражданской войны в России?

— Я надеюсь, что это будет примирение… Вероятно. Михалков сказал, что это начало конца Гражданской войны. В Москве, в одной из газет, не помню в какой, я прочла — «белый» октябрь. До сих пор, мы говорили только «Красный Октябрь». С сегодняшнего дня у нас теперь есть и «Белый Октябрь». Но это всё слова, слова, а что точно будет, не знаю.

— Вам вернули российское гражданство, как вы к этому относитесь?

— Это замечательно. Я забываю даты и, значит, фамилии, но эту дату я помню — 26 апреля этого года.

Мне позвонил директор одного из каналов телевидения Москвы и говорит: «Поздравляю вас!»

Я говорю: «Спасибо, но почему?» — «Утренние газеты об этом говорят. Вам президент Путин дал русское подданство». Я говорю: «Спасибо за поздравление и за то, что об этом вы первый мне даёте знать». Этот директор попросил меня принять русское телевидение, которое находится в Париже. После этого телефон не умолкал, за один день пять телевидений у меня было. А потом Александр Алексеевич Авдеев привёз паспорт и вручил мне его.

— Вы бывали в России прежде?

— Да, я была три раза. В первый — меня пригласили в плавание по Чёрному морю на «Круазье Паке» делать доклад о России. Это ещё было незадолго до смерти Брежнева. Я ответила, что, к сожалению, не могу, потому что никогда не попрошу визу у Советов. Мне сказали: если вы не будете выходить на длинные экскурсии, вам визы не нужно. Могли высадиться на полдня. Давали паспорт, когда сходили с парохода в Одессе, в Сочи, в Сухуми. Первый раз я увидела Россию, с той поры, когда годовалой её покинула. Кончился коммунизм, я попросила визу и поехала с организованной французами экскурсией. Была в Петербурге и в Москве. А затем снова меня пригласили делать доклады на корабле «Круазье Паке». Мы остановились на два дня в Петербурге, там я нашла свою родственницу. С тех пор мы переписываемся, но она уже довольно старенькая, как и я. Так что не знаю, долго ли будем переписываться.

— Что вас поразило в России, когда были у нас сейчас?

— Я совсем не ожидала замечательной встречи и с военными, и вообще с русским народом. И встреча с Путиным. Он так ласково меня принял. Прощаясь со мной, он даже меня поцеловал.

— Какое на вас произвёл впечатление президент?

— Два раза я встречала его в Париже. Так что у меня уже было своё мнение о нём. У него замечательные глаза. Это меня больше всего поразило.

— Вы следите за тем, что происходит в России?

— Я слежу за событиями в России по французским газетам. У меня есть две подруги, которые получают газету, одна из Петербурга, а другая из Москвы. Они мне приносят часто или посылают газеты. Так что я слежу и думаю, что Путин очень много уже сделал для России, остаётся ещё очень много делать.

— Ваши пожелания читателям «Литературной газеты».

— Чтобы Россия стала великой и единой.

Вопросы для интервью — Евгений ДАНИЛОВ

Благодарим за существенную помощь Елену Чавчавадзе, Владимира Ренна (Париж), Павла Астахова.

Ноябрь 2005 года, Версаль

http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg512005/Polosy/15₂.htm