 |
| Русское Воскресение | Роберт Балакшин | 07.12.2005 |
Великий человек для того родится на свет, чтобы сказать новое слово. Такое слово сказал Рубцов. «Россия, Русь, храни себя, храни!»
Кажется, что же здесь нового? Это общеизвестная истина, только выраженная звучной поэтической строкой. Разве не тот же смысл содержится в деяниях святого князя Владимира и митрополита Илариона, Александра Невского и Сергия Радонежского, царя Иоанна Васильевича и полководца князя Воротынского, патриарха Ермогена, и князя Пожарского с Мининым, память которых мы недавно вспоминали, государей династии Романовых. Разве не для того трудились великие мужи советской эпохи: Сталин и Жуков, Курчатов и Королёв, Шолохов и Корин, Свиридов и Твардовский? Все их деяния были направлены на хранение Руси, как могучего государства, как единственной в мире духовной силы.
Тогда что же нового сказал поэт?
Рубцов погиб, когда держава наша стояла неколебимо, и никому во сне не могло присниться нынешнее её положение. Сейчас государство сознательно уходит из экономики, ушло из идеологии, из многих отраслей общественной жизни. Впервые в истории России власть живёт для себя, для враждебных нам интересов мирового сообщества, а не для народа. Тут и проясняется сокровенная тайна слова поэта. Россия должна хранить себя сама, мы с вами, сидящие здесь и живущие в городах и весях Вологодчины и нашей родины, мы сами должны беречь свою родину, не уповая на внешнюю власть.
Но что такое Россия. Это не бесформенное облако, плывущее по небу и меняющее от воздушных потоков свои очертания, а вполне определённое многообразное понятие. Понятие это слагается из мелочей, как громадное здание из кирпичиков.
Я коснусь одной такой «мелочи», наиболее близкой и больной.
Рубцов часто писал о Вологде.
Вдоль по улице по узкой,
Чистый мчится ветерок.
Красотою древнерусской
Обновился городок.
Печальная Вологда дремлет
На тёмной печальной земле.
Что же увидел бы Рубцов на родной земле, доведись ему восстать и пройтись по её улицам? Напомню, что он погиб в январе 1971 года.
В следующем 1972 году он увидел бы, как сносят нашу городскую святыню, Спас обыденный, храм построенный в 1655 году, когда Господь явил народу Своё чудо, избавив Вологду от моровой язвы.
Затем его взору предстал бы новенький драматический театр, для проектирования которого не требуется заканчивать архитектурный институт, подобные объёмы создают дети в саду, играя в кубики. Однако же для того, чтобы облагодетельствовать древний город такой «красотой», были снесены два квартала домов.
Дальше, больше. Построили здание обкома (ныне законодательное собрание), очередной «шедевр» архитектурной мысли, поставленный на ребро спичечный коробок, смахнув при этом три квартала старой застройки. Заодно, чтобы не удручали своим видом ясных очей партработников, снесли ещё два квартала перед самим обкомом. Затем создали горком партии (ныне городская дума), долой ещё один квартал. Затем справила новоселье областная администрация, трёх кварталов как не бывало.
Ходит Рубцов и ужасается: сносят не один — два дома, оперируют целыми кварталами, десятками, сотнями домов… Вот уж поистине «я наших планов люблю громадьё». Стоит магазин «тысяча мелочей», квартала как не бывало, а были тут красивые дома. Шагает поэт по проспекту Мира (где сейчас строят страшилище компьютерный центр), ни одного деревянного дома в помине, а всё были как на подбор, крепкие, точно грибы подберезовики, а в одном размещалась первая женская гимназия.
Вышел певец Вологды в Заречье на улицу Комсомольскую, и за голову схватился: батюшки, стоял дом красавец, там такой балкон был — поэма!
Как же так получилось? Кто это сделал, кто превратил старинный город в леспромхоз по заготовке дров? Кто пустил через печные трубы десятки и сотни домов? Это сделали не оккупанты, не иных времён татары и монголы или немецко-фашистские захватчики, не инопланетяне, это сделали мы сами, это дело наших рук.
И произошло это не в годы лютого сталинизма (тогда Вологда оставалась Вологдой), не в годину хрущёвского волюнтаризма, всё началось при зрелом социализме, и на всех парах несётся к финишу, когда от древней Вологды останутся жалкие уголки, как вигвамы индейцев в резервациях, при разливанной демократии. В начале перестройки, многие из нас, кому горько видеть уничтожение города, вздохнули с облегчением: ну хоть сейчас всё остановится. Ведь столько было красивых слов о свободе, о правах личности, о недопустимости командных методов. И что же? Всё стало ещё ужасней. Раньше хоть чего-то опасались, боялись статьи в «Крокодиле», в «Правде». Сейчас не боятся ничего, сейчас ведут себя в городе как захватчики.
А ведь Вологда это и есть Россия, это её неотъемлемая часть, без России не было бы Вологды, как без Вологды (и без других городов) не было бы России. Уничтожают не просто Вологду, а Россию, среду обитания национального духа. Во имя призрака комфорта, моды мы уничтожаем свою душу. И ведь происходит это не в одной Вологде, но и в Москве и Санкт-Петербурге, и в других городах.
И это не далёкое прошлое, а жуткое настоящее.
Вот свежий пример. Стоял на Советском проспекте одноэтажный домик…. Счастливо узналось, что в нём бывал Рубцов. Казалось бы, в преддверии юбилейного рубцовского года все обрадуются, соответствующие органы за дом вцепятся обеими руками, приложат массу усилий, чтобы дом сберечь: как же великий поэт бывал здесь. Не тут-то было. Кто-то что-то решил именно на этом месте построить. Кто и что, общественности, разумеется, не объяснили. Напротив, стали сразу сомневаться, а бывал ли там поэт? Когда представили свидетельства, что бывал, последовало возражение: если все дома сохранять, где бывал Рубцов, мемориальных досок не хватит… Ну и где эти дома и доски?
Были приложены энергичные усилия не к сохранению, а к уничтожению дома. Поскольку завязалась борьба и было неизвестно чем она может закончиться, было принято единственно-верное, испытанное в таких ситуациях решение. Над героем страны Советов Стахановым потешаются, а тут проявили ударные, стахановские темпы. Когда же их на добро-то начнут употреблять? Одним словом, утром стоял рубцовский дом, вечером готово — нет его, осталась плешина.
К сожалению, то ли мы стеснительны, то ли деликатны, то ли просто трусливы, но фамилий этих энергичных людей я назвать не могу, хотя они вертятся на языке.
Давно уже дожидается своей погибельной участи дом N 20 по улице Благовещенской. Уникальный, редкостный в городе, области и возможно даже на северо-западе. Дом гниёт, доведён до жалкого состояния. Люди в нём живут в ужасающих условиях. На ремонт, как водится, нет денег. Но не в деньгах дело. А в отсутствии любви к городу. Дикие, бешеные деньги нынче пожирают Вологду: строятся безобразные особняки, изуродован Ленинградский магазин. Какой-то заезжий Тамерлан Чингисханович прямо в центре города, под носом у городских властей, надстроил над постройкой девятнадцатого века второй этаж и хоть бы что. А на дом на Благовещенской давно уже точат свои зубки, вернее, клыки, новые не русские. Им ведь ни до старины, ни до красоты дела нет. Алтарь для них телевизор, а жертвенник — унитаз, ради того, чтобы сортир у них был раздольный, они пол Вологды смахнут, не поморщившись. В Череповце сожгли десяток домов, тамошним жирным удавам место понадобилось в центре. И дома поджигали с живущими людьми, никого не жалко.
Большую часть деревянных домов в Вологде зачистят, как бандитов в Чечне, остальные разрисуют, как сусальную матрёшку, приезжайте родимые господа туристы, любуйтесь: вот наша Вологда, вот как мы бережём старину, дни и ночи не спим, о ней радеем. А туристам и невдомёк, что это не Вологда, это её раскрашенное по нынешней похоронной моде тело без души. Почему мы должны жить с оглядкой на туристов?
К моему мнению уже привыкли, всем оно надоело… Но вот приезжает к нам фотограф из Америки, Брумфилд. Он ездит-то в Вологду меньше десяти лет, но и он говорит, что Вологда становится действительно городом, теряет тепло уютность, становится скопищем кирпичных и бетонных бездушных уродов. Чужой, посторонний человек заметил.
А мы это наблюдаем тридцать лет. Мы говорим, пишем, нас не хотят слушать. Сохранили дом каторжной тюрьмы, зато рядом с ним дом с деревянными колоннами, чудным двухэтажным застеклённым балконом довели до состояния развалюхи и снесли. Тут методика отработана, можем передовым опытом с той же Америкой поделиться, хотя там каждый сарай 19 века берегут.
Что же мы делаем? Ведь мы не дома, не город ломаем, мы душу свою коверкаем, уродуем…
Какие стихи в таком городе напишет новый Рубцов?
Однако есть всё же грозный судия — народная историческая память. Спас обыденный снесли, но до последнего дня, пока стоит Вологда, народ будет помнить, что организаторами и вдохновителями чёрного дела были городской архитектор Луценко и председатель горисполкома Парменов. Последнему мемориальную доску на доме даже повесили. За что, за какие заслуги? Открытия мемориальной доски С. Есенину и А. Ганину писательская организация добивается не один год, воз и ныне там. Жаль, что ни один из них не был председателем горисполкома, тогда бы вопрос решился мгновенно. Или вспомним В.П. Астафьева. Нравятся нам или нет его высказывания последних лет, но помимо них, в своих лучших вещах он великий, несравненный художник слова, а мемориальной доски ему нет. Он одиннадцать лет прожил в городе, ровно седьмую часть своей жизни.
Есть Петербург Пушкина, Достоевского, есть Москва Пушкина, Толстого, Булгакова.
А где же Вологда Рубцова, где те улицы, те дома, которые будили в душе поэта звуки, которых не слышит никто?
Она была. Нет её. Её уничтожили, истребили на наших глазах.
Дома уничтожают, а потом вздыхают с фальшиво покаянными вздохами: вот уж мы такие, русские, нам ничего не жаль. Не правда, есть не русские, которым ничего не жаль. И есть русские, которым жаль, но их не хотят слушать…
Да что говорить о городе в целом, если мы до сих пор не можем уговорить городскую администрацию проводить день города (т.е. отмечать день рождения) не в последнее воскресенье июня, а 1 сентября, когда на реку Вологду пришёл преподобный Герасим. Просим, настаиваем не один год, никаких сдвигов. Видите ли археологи не находят предметов XII века в культурных слоях. Ни святость жития преподобного угодника, ни авторитет Правительствующего Синода, постановившего в 1895 году считать этот день общегородским праздником, не производят на власти никакого впечатления. Никому не приходит в голову отмечать свой день рождения не тогда, когда человек родился, а в последнее воскресенье с потолка взятого месяца. Но с городом любые фокусы возможны.
Вот эти, как я сказал, мелочи, и есть хранение России.
Все мы в известной мере слабы, грешны, податливы душой на плохое, но потомки нас будут судить не за это, а за то лучшее, что тоже живёт в наших душах. Рубцов нам ценен не приписываемым ему экспромтом:
Когда я стану умирать, а умирать я точно буду.
Ты загляни мне под кровать, и сдай порожнюю посуду.
Порожняя посуда это быт, это у каждого есть, не в этом суть человеческой жизни, а в том огне, как сказал Фет:
«… что просиял над целым мирозданьем».
Так вот чтобы не плакать нам на пепелище, а жить, зная, что мы оставляем за собой Россию, в которой что-то сберегли, не дали сломать, затоптать и забыть, будем помнить высшие слова нашего национального поэта и жить по ним.
