Проблема Европы и славянства глазами сербов

Христе Боже, распятый и святый!
Сербская земля, огнем объята,
Держит путь к заоблачным
вершинам, ее крылья — Морава и
Дрина. (Из народной песни о Косове)

В последние годы из уст православных клириков и мирян все чаще можно услышать абсолютно справедливые упреки в адрес католического Запада, повинного практически во всех грехах и преступлениях против истинной веры и Христианской Церкви (вот только почему-то умалчивают — не из страха ли иудейска? — о том, чья зловещая воля давно управляет некогда самостоятельно заблудившимся в порыве личной гордыни прежним стадом Христовым).

Однако, отвергая Европу (а мы нередко ставим знак равенства между нею и Западом), мы невольно отвергаем собственную историю, сужая тем самым теперь уже свой, славянский горизонт и грандиозную миссию. И вот уже диакон-словоблуд с ближневосточной суетливостью спешит провозгласить Пекин «четвертым Римом», «утешая» православных, что с гибелью России и Славянства Православие не погибнет, но «возродится в новых формах».

Но православные сербы, принявшие на себя в конце XX века самый страшный удар тайны беззакония, думают по-другому. «Сербам еще предстоит сражаться с китайцами на равнинах Венгрии», — вспоминал в беседе с русскими паломниками известное пророчество архимандрит монастыря Студеницы старец Иулиан (июль 1999 г.) Полагаю, в этом случае даже присутствие в китайских рядах «признанных духовных авторитетов» сербов не остановит. (Знаменателен выбор в качестве поля битвы древней Паннонии, затопляемой поочередно ордами Аттилы, аварами и, наконец, азиатскими предками ее нынешних обитателей, растворившимися — пусть и не до конца — в славяно-германском море). Противостоя сегодня ярости иудейской, православные сербы на гористых Балканах помнят, как и прежде, о синеокой и солнцеликой Европе, любимой дочери Христа, по словам святителя Николая Сербского. Помнят, что за двухтысячелетнюю историю христианства чистый пламень веры не знал более совершенного сосуда, чем безгранично преданный «Честному Кресту и златой свободе» белый человек. И вслед за преподобным Иустином не теряют надежды, что неповторимый лик Европы, подобно древним фрескам оскверненных храмов, вновь проступит сквозь плотную пелену чужебесия, мрака и одичания, неузнаваемо исказивших, но так и не сумевших стереть дорогие для нас черты.

Публикуемая статья виднейшего современного богослова и предстоятеля Православной Церкви на древней сербской земле Черногории — еще одно яркое свидетельство глубочайшей приверженности братского нам славянского народа старому, не потускневшему с веками идеалу.

Илья Числов

По следам древнего Православия

Митрополит Черногорский и Приморский Амфилохий
(В сокращении)

Я всегда считал Францию страной римской веры, революций и варфоломеевских ночей. И был убежден, что Православие есть некий новый феномен как для нее, так и для Запада в целом. «Это не совсем так, — уверял меня недавно один православный епископ, немец по происхождению, — мы, западные уроженцы, когда принимаем Православие — а таких сегодня все больше, — не принимаем что-то нам чужое. Принимая Православие, мы просто открываем самих себя, свой идентитет, возвращаемся к собственному естеству и исторической реальности Запада первых десяти веков». И, дабы показать, насколько точно его утверждение, предложил мне посетить старую усыпальницу в окрестностях Парижа, «с мощами православных святых», как он сказал.

Первое впечатление от встречи со склепом не сильно вдохновило меня. Гробницу практически превратили в музей. Стены местами позеленели от сырости. Беглый взгляд на мраморные колонны и саркофаги не пробуждает ничего особенного: музейная атмосфера, иными словами — кладбищенская, столь любезная современному туристу, но столь же убийственная для того, кто не желает быть таковым. Нынешнего любителя старины привлекают «искусство ради искусства», архитектура, внешняя культура. В своем мотыльковом порхании современный турист не имеет времени и не расположен к поиску живой основы сей культуры. То, что всего лишь след и символ чьего-то присутствия и послания, становится для него единственно ценным. А значит: икона, ведущая и возводящая к живой реальности, обращается в кумира и тем самым — в непробиваемую стену между людским сознанием и ощущением и данной реальностью…

Видя, что подобный мертвенно-гробовой дух воцарился и в этой древней усыпальнице и довлеет надо всем, что посетитель способен прочесть о ней, я мысленно спросил себя: зачем епископ привел меня сюда? Где здесь тепло от присутствия мощей святителей и их священных киотов? Хотя бы одна-единая лампадка, чтобы отогреть своим благостным светом и теплотой этот ледяной мрамор…

Единственное, что мне осталось, — искать за архитектурой гробницы и ее стройными колоннами, за фасадом мраморных саркофагов и внутри их скрытое присутствие живых душ, а в них — Бога Живаго и веры, не вытравленной современным идолопоклонничеством. Я принялся читать латинскую надпись на киоте св. Теодехильды, племянницы св. Адона и первой духовной матери обители. И промолвил мне мертвый камень — лучше и внятней, чем живые люди. Высеченные в мраморе буквы открывали пламя, не затухающее под пеплом времени и окаменения людского. «Сия гробница, — гласила надпись, — скрывает прах блаженной Теодехильды. Дева непорочная из благородного рода, исполненная заслуг и добродетелей, она сгорела за веру живую. Мать обители сей, она учила своих дочерей, посвященных Господу, спешить навстречу Христу, их Жениху, подобно мудрым девам — с лампадами, полными масла. Упокоившись с миром, вкушает сейчас райское блаженство…». Мертвые буквы возвращали склепу душу. Указуя на следы присутствия вечной Доброты, озарившей эту Христову невесту. На подвиг и огненную любовь той, чьи мощи покоятся здесь уже более 1300 лет…

Здесь же, рядом с киотом св. Теодехильды, находится и киот ее брата, святого подвижника Ажельбера. Избранный после пребывания в Ирландии — куда отправился ради изучения Священного Писания и прививания собственной душе духовных преданий св. Колумбана — епископом Рочестера и града Парижа, он провел последние дни в подвигах и молитве в сей Жуарской обители (почил в конце XII в.) На его саркофаге нет надписи, но есть чудесный рельеф, изображающий Христа в обществе праведников на Страшном суде. Знатоки утверждают, что другого такого в Западной Европе не существует. На нем избранники Божий водят райское коло. Проникнутый духом ирландско-колумбанской простоты, данный рельеф свидетельствует ту же небесную радость, коей радуется св. Теодехильда. Это — та самая радость, что встречаешь на византийских иконах, у Милешевского Ангела Воскресения, в Рождественском тропаре. И никакого чуда: одна и та же вера, один и тот же подвиг не могут не оставить о себе одинаковый след…

Тут же и киот св. Бальда и других древних святителей, живших в те времена, когда Запад был землей святых чудес. «Все-таки Владыка хорошо сделал, что привел меня сюда», — думал я, выходя из этой святой усыпальницы. Над нею в современном римско-католическом храме перед нами представал совсем иной мир. Простота рельефа, в смиренно-радостной форме открывающая ненавязчивую красоту, здесь была заменена непреображенным натурализмом. Этот неисцеленный натурализм просматривался и присутствовал повсюду: в скульптурах святых, в так называемом Крестном пути, Пиете, снятии с Креста. То суть уже следы и проявления нового духа позднеримского христианства, которое словно пытается с помощью внешнего блеска и страстной эмоциональности скрыть свой внутренний непокой. Но это уже не имеет отношения к следам Православия. Это — тоска по нему и поиски его…

Перевод с сербского
Ильи Числова

http://www.christian-spirit.ru/v16/16.(5).htm