 |
| Русский дом | Виктор Кожевников | 28.11.2005 |
А.С. Пушкин.
Ни одно произведение отечественной литературы не знало таких взаимоисключающих оценок, как поэма Александра Блока «Двенадцать».
Одни были уверены, что «Двенадцать» — это «хвалебная песнь» Октябрю, «восторженный отклик поэта на крушение старого мира», «благословение Октябрьскому перевороту».
Другие не сомневались, что Блок написал «злостный памфлет» на революцию, что он «зло издевается» над ней, «сделав носителями новой правды поножовщиков, громил и грабителей».
Споры и теперь «кипят».
Но, видя в «Двенадцати» поэму «политическую» — «революционную» или «антиреволюционную», — ошибаются и те, и другие.
Согласимся с Блоком: «…Те, кто видит в „Двенадцати“ политические стихи или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы большой злобой — будь они враги, или друзья моей поэмы».
«Двенадцать» — поэма «не политическая». «Двенадцать» — это «нейрастеническая» (как говорил Блок) картина хаоса в душе самого Блока. Это «нейрастенический» крик измученной души, возненавидевшей Бога, потерявшей Бога и не нашедшей пристанища.
Хотел того Блок или нет, но «Двенадцать» — это Евангелие «навыворот». «Двенадцать» — это книга, в которой, как и в смятенной, задыхающейся душе Блока, не нашлось места для благой вести, что вовсе не удивительно: духовная трагедия Блока началась задолго до написания поэмы, во время работы над которой поэт, по его собственному признанию, находился во власти «страшного шума», в плену какой-то неподвластной ему «Стихии». Причём, увлечённый этой стихией, её «величавым рёвом», Блок не очень ясно понимал, какие строки диктует ему разбушевавшееся вдохновение, ведь появление Христа в конце поэмы стало и для самого поэта полной неожиданностью. «Когда я кончил, — писал Блок, — я сам удивился: почему Христос? Но чем больше я вглядывался, тем яснее я видел Христа. И я тогда же записал у себя: «к сожалению, Христос».
Блоковская трагедия отпадения от веры, завершившаяся психическим расстройством, толкала поэта в бездну «демонических снов», в объятия «стихийных ритмов», лишала его собственной воли и понимания сущности происходящего, озлобляла, порождала ненависть.
«Страшная мысль этих дней: не в том дело, что красногвардейцы недостойны Иисуса, который идёт с ними, а надо бы, чтобы шёл Другой».
Блок напрасно терзался: тот, кого он назвал именем Иисуса Христа, вовсе не Христос, а именно кто-то «другой», призрак, оборотень, мертвец, появившийся в поэме — вопреки воле автора! — «под смех вьюги» из-за наметенных ею сугробов.
Именно он, «другой», возглавляет инфернально-пародийный «крестный ход», где вместо хоругвей — сатанинский «кровавый флаг».
Посылая учеников Своих проповедовать миру, «что приблизилось Царство Небесное» (Мф. 10, 7), Христос «заповедал им ничего не брать в дорогу, кроме одного посоха: ни сумы, ни хлеба, ни меди в поясе» (Мк. 6, 8).
У красногвардейских «апостолов» нового мира в руках не посохи — «винтовочки стальные», стреляющие в Святую Русь:
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнём-ка пулей в Святую Русь.
С древнейших времён и до нашего времени важнейшим вопросом философии и богословия остаётся вопрос о свободе. Не останавливаясь на существе этой проблемы, укажем лишь на слова святого апостола Павла из Второго послания коринфянам: «…где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3, 17).
«Апостолы» нового мира в блоковской поэме ищут свободу там, где её не было, нет и не будет. Оказавшись на социальном «дне», они ищут её в «свободе» уголовного «беспредела»:
В зубах — цыгарка, примят картуз,
На спину б надо бубновый туз!
Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!
Тра-та-та!
«К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти, но любовью служите друг другу», — говорит святой апостол Павел в Послании к галатам (Гал. 5, 13).
Героям блоковской поэмы, отказавшимся от креста, свобода служит именно угождению плоти:
Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!
Катька с Ванькой занята
Чем, чем занята?..
Крест — знамение Самого Иисуса Христа; оружие против дьявола, служащее, по словам апостола Павла, к упразднению вражды и умиротворению земного и небесного (Кол. 1, 19−20). Крест — символ победы Христа над грехом и смертью. Красногвардейские «апостолы», отвергая крест и разжигая вражду, служат именно греху:
Эх, эх!
Позабавиться не грех…
Эх, эх, согреши,
Будет легче для души!
Посылая учеников Своих проповедовать миру благую весть, Христос наставляет их: «входя в дом, приветствуйте его говоря: «мир дому сему» (Мф. 10, 12; Лк. 10, 5).
«Новые апостолы», входя в дом, тоже «приветствуют» его, но по-другому!
Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба —
Гуляет нынче голытьба!
Весьма любопытно появление в блоковской поэме и «нищего пса голодного». Он к буржую «жмётся шерстью жёсткой», потом «ковыляет позади» красногвардейского патруля и вдруг превращается в голодного волка («скалит зубы — волк голодный»), который при этом поджимает хвост: «хвост поджал — не отстаёт"…
Пёс-волк, боящийся «апостолов"-погромщиков, напоминает о сущности истинного апостольского служения: посылая учеников Своих проповедовать миру благую весть, Христос наставляет их: «Я посылаю вас, как овец среди волков…» (Мф. 10, 16).
Апостолы Христовы — воплощение смирения в звериной стае. В «Двенадцати» Блока волк — олицетворение «смирения» в «стае» новоявленных «апостолов», попирающих все заповеди, так что их даже волк боится.
Голодный пёс-волк своей кажущейся неприкаянностью вызывает сочувствие и жалось. Однако в нём сокрыты зловещие черты, сущность которых проясняет дневниковая запись Блока, сделанная на следующий день после окончания поэмы: «Я понял Faust’a. «Knurre nicht, Pudel» (Не ворчи, пудель).
Бездомный пёс-волк блоковской поэмы, появляющийся «на перекрёстке», в месте сакрально опасном, где «нечистый дух имеет власть над человеком», — «двойник» бездомного пса, которого «в долине тёмной» подобрал Фауст. С той лишь разницей, что гётевский «пудель» — «ужасный зверь», «проклятое созданье», «полубес», из которого появляется Мефистофель, — начинает «метаться и биться», как только у Фауста
В душе воскресла вера в Бога,
Воскресла к ближнему любовь,
а пёс-волк из блоковской поэмы «скалит зубы» от страха, а потом, поджав хвост, плетётся позади красногвардейцев, неведомо куда идущих «державным шагом».
А возглавляет это «шествие» странное существо, «женственный призрак», названный «Исусом Христом» (так в оригинале: с неправильным написанием имени, характерным для некоторых сект). Но «Исус Христос» поэмы, конечно же, не воплотившийся Богочеловек, как это вдруг привиделось поэту, а всего лишь странный призрак, названный Его именем. Это фантом с невозможным и даже немыслимым в руках истинного Христа кровавым флагом, да к тому же обряженный, по воле поэта, в белый венчик из роз.
Венчик — это не венец.
Венчик — это атласная или бумажная лента с изображением Спасителя, Божией Матери и Иоанна Богослова, полагаемая на чело усопших христиан.
Появление мёртвого «Христа» превращает поэму в «чёрную литургию», которая завершается инфернальным «крестным ходом»: во главе его — «нежной поступью надвьюжной» — идёт какой-то фантом, «женственный призрак», мертвец с венчиком на лбу и кровавым флагом вместо креста. За ним «державным шагом» идут бандиты-красногвардейцы, снедаемые желанием пальнуть из винтовочек своих в Святую Русь, в «невидимого врага», так что «…вьюга долгим смехом / Заливается в снегах…». И позади всех тащится голодный бес — пёс-волк…
Поэма «Двенадцать» была написана в январе 1918 года, но её первые «аккорды» явственно слышны и в дневниковых записях начала века, и в ранних стихах Блока, обращённых к Музе:
Есть в напевах твоих сокровенных
Роковая о гибели весть.
Есть проклятье заветов священных
(«К Музе»)
«Роковая о гибели весть» — антитеза «благой вести о спасении».
Умирал Блок мучительно… Но никто не знает, чем жила душа его в эти последние дни…
Его отпели и похоронили на Смоленском кладбище.
Принесли мы Смоленской Заступнице,
Принесли Пресвятой Богородице
На руках во гробе серебряном
Наше солнце, в муках погасшее, —
Александра, лебедя белого.
Блок не был белым лебедем…
Но было бы горько, если бы Ахматова не написала эти стихи.
