 |
| НГ-Религии | Дмитрий Урушев | 18.11.2005 |
Безусловно, самое яркое впечатление от полотна — лицо Морозовой, суровое, изможденное. Суриков так писал об истории создания картины: «Я на картине сперва толпу нарисовал, а ее после. И как ни напишу ее лицо — толпа бьет. Очень трудно ее лицо было найти. Ведь сколько времени я его искал. Все лицо мелко было. В толпе терялось». После долгих поисков художник наконец увидел лицо одной уральской старообрядки, приехавшей в Москву: «Я с нее написал этюд в садике, в два часа. И как вставил ее в картину — она всех победила».
По словам писателя Всеволода Гаршина, «картина Сурикова удивительно ярко представляет эту замечательную женщину. Всякий, кто знает ее печальную историю, я уверен в том, навсегда будет покорен художником и не будет в состоянии представить себе Феодосию Прокопьевну иначе, чем она изображена на его картине».
Писатель-эмигрант Иван Лукаш, назвавший боярыню Морозову «живой душой всего русского героического христианства», так пишет о картине: «Одинокий Суриков могуче чуял Московию, она, можно сказать, запеклась в нем страшным видением „Утра стрелецкой казни“. Но в образе боярыни Морозовой Суриков ошибся, словно бы поддался толкованию раскольничьей Москвы как толпы изуверов, ярых невежд. И его Морозова на дровнях, в зимний день, в метелицу — страшная раскольничья старуха, глазастая, исступленная изуверка… А было боярышне Феодосии Прокопьевне семнадцать, когда сам царь благословил ее на венец». И всего лишь сорок три, когда она умерла в темнице…
Благочестивая супруга
В 1632 году в Москве в семье царского дворецкого Прокопия Феодоровича Соковнина родилась дочь Феодосия. Вместе с нею в отцовском тереме росли два старших брата, Феодор и Алексей, и младшая сестра Евдокия.В семнадцать лет скромную и благочестивую красавицу Феодосию выдали замуж за царского спальника боярина Глеба Ивановича Морозова. Боярин Морозов, суровый вдовец, был гораздо старше своей юной супруги — ему было далеко за пятьдесят, он был именит и богат (владел более чем двумя тысячами крестьянских дворов).
Еще более славен и богат был его старший брат Борис Иванович, влиятельнейший человек того времени, дядька (воспитатель) и свояк «тишайшего» царя Алексея Михайловича, всесильный временщик, бывший молодому самодержцу «во отцово место». Борису Ивановичу принадлежало неслыханное по тем временам богатство — более семи тысяч дворов!
Выйдя замуж за боярина Морозова, Феодосия стала вхожа и в царские палаты, и в дома высшей московской знати. Часто приглашал ее в свои хоромы для духовных бесед деверь, души не чаявший в набожной, кроткой невестке. Муж любил Феодосию, и она отвечала ему почтительной и благоговейной любовью, заповеданной строгими уставами «Домостроя». В 1650 году у Морозовых родился сын Иван, болезненный, тихий мальчик.
После смерти бездетного Бориса все его вотчины перешли к брату. А после того как в 1662 году умер и сам Глеб Иванович, единственным наследником и владельцем несметных богатств рода Морозовых оказался малолетний Иван Глебович, опекаемый матерью.
Инокиня Феодора
Неизвестно, когда Феодосия познакомилась с протопопом Аввакумом, ревнителем церковных преданий и вдохновенным проповедником старообрядчества, ставшим ее духовным отцом. Весной 1664 года Аввакум, вернувшийся из сибирской ссылки в Москву, поселился в доме Морозовой, хотя Алексей Михайлович хотел поместить протопопа с семьей в Кремле, поближе к себе. Но Аввакум предпочел царским хоромам дом боярыни. Здесь протопоп наставлял свою духовную дочь в «древнем благочестии», читая ей по вечерам душеполезные книги. Морозова в это время пряла нитки или шила рубахи, которые после тайно раздавала нищим.Именно на помощь нищим боярыня истратила треть своего огромного состояния. Дома она ходила в заплатанной одежде, а под нее с благословения духовного отца надевала власяницу. Она говорила протопопу Аввакуму: «Благослови до смерти носить! Вдова я молодая после своего мужа-государя осталась. Умучаю тело свое постом, жаждою и прочим оскорблением. И в девках, батюшка, любила Богу молиться, кольми же во вдовах подобает заботиться о душе».
Набожная боярыня щедро подавала милостыню на храмы и монастыри. К ней в дом нередко приходили прокаженные, юродивые и странники. Один из странников, инок Трифилий, рассказал Феодосии о старице Мелании, подвижнице из города Белева, которая также была ученицей Аввакума. Морозова призвала старицу к себе, поселила в своем доме и стала ее смиренной послушницей. Инокиня Мелания наставляла боярыню «сотворити всякое богоугодное дело». Вместе они ходили по тюрьмам и разносили милостыню, ежедневно поклонялись московским святыням.
В это же время Феодосия захотела принять иночество — «великий ангельский образ». Много раз она обращалась к своей наставнице, умоляя постричь ее, но Мелания не спешила. Тайный постриг состоялся лишь осенью 1670 года, когда в Москве находился знаменитый старообрядческий проповедник, тихвинский игумен Досифей, который и совершил чин пострижения. Боярыня Феодосия стала черницей Феодорой… Новоначальная инокиня предалась суровому подвигу: посту, молитве и молчанию, совершенно устранившись от домашних дел, которые препоручила верным людям.
«Полно тебе жить на высоте, сойди вниз!»
Между тем царь, овдовевший в 1669 году, решил жениться во второй раз. Избранницей государя стала Наталья Кирилловна Нарышкина, будущая мать Петра I. 22 января 1671 года должен был состояться брачный пир, на который позвали и Морозову, первую придворную боярыню. Но боярыни Морозовой больше не было, была лишь смиренная инокиня Феодора. И она отказалась, сославшись на болезнь: «Ноги мои зело прискорбны, и не могу ни ходить, ни стоять».Царь не поверил отговорке и воспринял отказ как тяжкое оскорбление. Топая ногами, «тишайший» государь в гневе кричал: «Возгордилась!» С той поры он люто возненавидел боярыню и искал случая покарать ее за «гордыню», а заодно и присоединить к казне огромное состояние Морозовых. От недоброжелателей боярыни царь узнал, что она придерживается старообрядчества, и это послужило формальным поводом для опалы.
В начале Рождественского поста 1671 года стало ясно, что Морозову арестуют. Государь сам говорил об этом со своими приближенными, среди которых был кравчий, князь Петр Семенович Урусов, муж Евдокии, младшей сестры боярыни. Вечером 15 ноября за ужином Урусов рассказал о готовящемся аресте свояченицы и разрешил жене навестить сестру, чтобы повидаться в последний раз. Евдокия допоздна задержалась в доме Морозовой и осталась у нее ночевать.
Глубокой ночью раздался стук в ворота, кто-то закричал, залаяли собаки. За Морозовой приехали… Боярыня пробудилась в испуге, но Евдокия ободрила ее: «Матушка-сестрица, дерзай! Не бойся — с нами Христос!» Феодора спрятала Урусову в чулане, а сама вновь легла на пуховик под иконами. В опочивальню вошел в сопровождении дьяков и стрельцов Иоаким, архимандрит Чудова монастыря, будущий Патриарх Московский и всея Руси.
Он объявил, что прибыл от самого царя и стал допрашивать Феодору: «Как ты крестишься и как молитву творишь?» Она сложила двуперстное крестное знамение и показала ему. Так же поступила и Евдокия, бывшая, как и сестра, старообрядкой и духовной дочерью протопопа Аввакума. Этого было достаточно…
Иоаким, насмехаясь, обратился к боярыне: «Не умела ты жить в покорении, но утвердилась в своем прекословии, посему постигло тебя царское повеление, чтобы изгнать тебя из дома твоего. Полно тебе жить на высоте, сойди вниз! Встав, иди отсюда!» Но Морозова не повиновалась приказу архимандрита, и ее силою вынесли из опочивальни. Сестер заковали в ножные кандалы и заперли в подвале, а боярским слугам велели крепко стеречь свою бывшую госпожу.
Через два дня с сестер сняли цепи и насильно повели в Кремль, в Чудов монастырь, на допрос к митрополиту Павлу Крутицкому и архимандриту Иоакиму. На допросе Феодора держалась мужественно, ее не смущали ни слова о покорности царю, ни призывы вспомнить о сыне и домашнем хозяйстве. На все возражения церковных иерархов она отвечала: «Все вы, власти, еретики, от первого и до последнего! Разделите между собою глаголы мои!» Так же твердо держалась и княгиня Урусова. Сестер вновь заковали и отправили на двор Морозовой.
На следующий день к узницам приехал думный дьяк и привез тяжелые цепи с ошейниками, которыми заменили легкие кандалы. Феодора с любовью целовала новые вериги и радостно восклицала: «Слава Тебе, Господи, что сподобил меня узы апостола Павла возложить на себя!» Потом сестер разлучили: княгиню Урусову отвели в Алексеевский монастырь, а боярыню Морозову посадили на дровни и повезли в тюрьму, на бывшее подворье Псково-Печерского монастыря.
Ее везли через Кремль мимо царских палат. Полагая, что царь Алексей из своих покоев смотрит на ее позор, Феодора под звон цепей осеняла себя крестным знамением и простирала к царским окнам руку с двуперстием. Именно этот момент и изобразил на своей картине Суриков.
Картина Сурикова вдохновила безвестного старообрядческого поэта на создание духовного стиха о боярыне Морозовой, до сих пор любимого староверами:
Снег белый украсил
светлицы,
Дорогу покрыл пеленой,
По улице древней столицы,
Плетется лошадка рысцой.
На улице шум и смятенье,
Народ словно море шумит,
В санях, не страшась
заключенья,
Боярыня гордо сидит.
Высоко поднявши десницу,
Под звон и бряцанье цепей,
Она оглашает столицу,
Правдивою речью своей…
Все минется, а душа всего дороже!..
Так же убивалась о своих детях и Евдокия Урусова, томившаяся в одиночном заключении в Алексеевском монастыре. На волю своим «птенцам сирым» и духовному отцу она посылала многочисленные письма, которые Аввакум метко называл «оханьем», так горестны и эмоциональны они были. Послания княгини к детям сохранились до наших дней. В них чувствуется и безмерная тоска, и твердая воля матери, желающей наставить детей на путь спасения.
Например, она так писала своему сыну: «Буде ты, любезный мой, возлюбишь веру истинную, старую, а от нового от всего станешь беречься, и ты будешь от Бога вечно помилован… А буде грех ради моих возлюбишь ты нынешнюю, новую веру, и ты скоро умрешь и тамо станешь в будущем мучиться. И меня не нарекай уж себе матерью! Уж я не мать тебе, буде ты возлюбишь нынешнюю, новую».
Дочерей наставляла: «Поживите хорошо, пекитеся о душе. Все минется, а душа всего дороже!.. Храните веру, во всем любовно поживите, любите друг друга и брата берегите, всему доброму учите брата, чтобы хранил веру. Говорите ему ласково, не ленитеся молиться».
Царь злорадствовал, узнав о смерти сына боярыни: теперь никто не стоял между ним и огромным богатством Морозовых, которое тотчас отошло в государеву казну. Очень быстро Алексей Михайлович расточил боярское имение: вотчины, стада и табуны раздал приближенным, а драгоценности велел распродать.
Однако ни смерть любимого сына, ни лишение богатства не смогли поколебать веру Морозовой. Она по-прежнему была тверда и непреклонна. За непослушание светским и церковным властям Феодору, Евдокию и их сподвижницу Марию Данилову, жену стрелецкого головы, царь велел пытать на дыбе.
Однажды морозной ночью узниц привезли к пыточной избе, где их уже ждали знатные царедворцы, князья Волынский, Воротынский и Одоевский, назначенные царем «над муками их стояти». Страдалиц раздели до пояса, связали руки за спиною и стали поднимать на дыбах, «на стряску». При этом благородные князья всячески стыдили и укоряли мучениц. Феодора же обличала их. За это ее с полчаса держали «на стряске», отчего веревки протерли руки до жил.
Палачи, сняв с дыб обнаженных по пояс женщин с вывернутыми за спину руками, бросили их во дворе на снег. Там они пролежали три часа, а вельможные князья придумывали для них новые пытки и издевательства. Марию били плетьми по спине и животу. Эта пытка была столь бесчеловечна, что Морозова в слезах закричала: «Это ли христианство, чтобы так человека умучить?» После чудовищных истязаний женщин развезли обратно по тюрьмам.
Протопоп Аввакум, заточенный в заполярном Пустозерском остроге, узнав о пытках Морозовой, сокрушался: «Как-то бедная боярыня мучится с сестрами? Так же ведь нешто! О миленькая моя, не твое бы дело то! Ездила, ездила в каретах, да и в свинарник попала, друг мой милый! Кормят, кормят, да в лоб палкою, да и на огонь жарить. А что ты, Прокопьевна, не боисся ли смерти-то? Не бось, голубка, плюнь на них, мужествуй крепко о Христе Исусе! Сладка ведь смерть-то за Христа-Света. Я бы умер, да и опять бы ожил, да и паки бы умер по Христе, Бозе нашем».
Последняя тайна бытия
Вскоре Феодору с Печерского подворья перевели в Новодевичий монастырь, а оттуда — в Хамовническую слободу. Старшая сестра Алексея Михайловича, царевна Ирина, даже вступилась за боярыню: «Почто, брат, дурно поступаешь и вдову бедную помыкаешь с места на место? Нехорошо, брат! Попомни службу тебе Бориса и Глеба Морозовых!»От таких слов «тишайший» государь пришел в ярость и закричал не своим голосом: «Добро, сестрица, добро! Коли ты нянчишься с нею, тотчас готово у меня ей место!»
В тот же день Феодору увезли из Москвы в городок Боровск, «в жесткое заточение» в остроге. Вскоре туда же перевели Урусову и Марию Данилову.
Сначала узницы жили в относительной свободе: несшие охрану стрелецкие сотники были «задобрены» Иоакинфом Даниловым, мужем Марии Даниловой. Сотники разрешали проносить к узницам еду, держать в тюрьме одежду, книги и иконы.
Но неожиданно все изменилось, когда из Москвы для следствия приехал подьячий Павел Бессонов. Жалкое имущество заключенных он приказал отобрать, а сотников отдал под суд «за неосторожность, что они на караулах стояли оплошно». Морозову с Урусовой перевели в пятисаженную земляную яму, а Марию Данилову посадили в тюрьму к преступникам. Царь распорядился не давать сестрам ни пищи, ни питья, а ослушников этого приказа велел казнить «главною казнью».
В темной земляной яме началось медленное угасание двух женщин, слабых телом, но сильных духом. Их изнуряли не только голод и жажда, но зловоние, грязь, холод и бесчисленное множество вшей.
Первой умерла младшая сестра, Евдокия. Перед смертью она звала Феодору: «Госпожа, мать и сестра! Я изнемогла и чую, что приблизилась к смерти, отпусти меня к Владыке моему! Молю тебя, госпожа, по закону христианскому отпой мне отходную. Что помнишь, то и говори, а что я вспомню, то сама проговорю». Утром 11 сентября 1675 года бездыханное тело княгини Урусовой подняли из ямы, обвили рогожей и похоронили на дворе острога. Инокиня Феодора осталась одна…
Однажды, совсем изнемогши от голода и жажды, она, по преданию, подозвала стрельца, сторожившего тюрьму, и попросила со слезами:
— Раб Христов! Есть ли у тебя отец и мать в живых или преставились? И если живы, помолимся о них и о тебе, а если умерли, помянем их. Умилосердись, раб Христов! Зело изнемогла я от голода и хочу есть, помилуй меня, дай калачика…
— Нет, госпожа, боюсь!
— Ну, хлебца…
— Не смею!
— Ну, немножко сухариков…
— Не смею!
— Если не смеешь, то принеси хоть яблочко или огурчик…
— Не смею! — прошептал стрелец, и мученица, вздохнув, сказала:
— Добро, чадо, благословен Бог наш, изволивший так! Если, как ты сказал, это невозможно, молю тебя, сотворите последнюю любовь — убогое мое тело, рогожею покрыв, неразлучно положите близь любезной моей сестры!
Феодора ненадолго пережила сестру. Почувствовав приближение смерти, она вновь призвала стражника:
— Раб Христов! Молю тебя, сходи на реку и вымой мою сорочку, ибо хочет Господь принять меня от сей жизни и неподобно мне в нечистой одежде возлечь в недрах матери своей земли.
Стрелец взял сорочку, спрятал под полой кафтана и, придя на реку, выстирал. Стирал, а сам горько плакал… Вскоре она скончалась.
С того дня прошло 330 лет. По словам историка И.С. Лукаша, «боярыня Морозова — одна из тех, в ком сосредотачивается как бы все вдохновение народа, предельная его правда и святыня, последняя, религиозная тайна его бытия. Эта молодая женщина, боярыня московитская, как бы вобрала в себя свет вдохновения старой Святой Руси и за нее возжелала всех жертв и самой смерти».
