 |
| Десятина | Владимир Илларионов | 10.11.2005 |
Известно, что одним из проявлений критического отношения к Православной Церкви было негативное отношение писателя к старцам Оптиной пустыни. Возникла необходимость выяснить, чем вызвано это обстоятельство, рассмотреть его причины и следствия.
Хронология отношений Л. Н. Толстого с обителью начинается с осени 1841 г., когда он 14-летним подростком стоял у могилы за оградой кладбища Оптиной. Тогда у круглых сирот братьев Толстых и сестрёнки Марии умерла их опекунша — тётя Александра Ильинична, по мужу Остен-Сакен. Позже племянники поставят ей памятник, на котором под православным крестом напишут трогательную эпитафию:
Уснувшая для жизни земной,
Ты путь перешла неизвестный,
В обителях жизни небесной
Твой сладок, завиден покой.
В надежде сладкого свидания
И с верою за гробом жить,
Племянники сей знак воспоминанья
Воздвигнули, чтоб прах усопшей чтить.
Утверждают, что это первые увидевшие свет поэтические строки великого писателя. Пройдёт 69 лет, 28 октября 1910 г. тяжело больной старик, переживающий драматический уход из семьи, за несколько дней до своей кончины напишет последние строки в «Дневнике для самого себя»: «… и вот я в Оптиной пустыни». Именно Оптина протянула руку духовной помощи и спасения умирающему Л. Н. Толстому. На станцию Астапово прибыл оптинский старец Варсонофий, но не был допущен окружением писателя к смертному одру. Мятущийся дух Льва Николаевича, мечтавшего достойно встретить свой последний час, «как русские мужики», не получил успокоения и отпущения грехов.
Таким образом, Оптина стала знаковым событием всей его многотрудной, полной грандиозных творческих свершений жизни. Судьба распорядилась так, что Оптина пустынь была «фамильным» духовным центром этой ветви графов Толстых. Здесь жила П. И. Юшкова — сестра отца Льва Николаевича — «последнее воспоминание о прошедшем поколении моего отца и матери». Монахом Оптиной был Б. В. Шидловский, двоюродный брат жены писателя С. А. Толстой. Монахиней соседнего с Оптиной пустынью женского монастыря в Шамордине была М. Н. Толстая, сестра писателя. Исследователи подсчитали, что Л. Н. Толстой был в Оптиной пять раз. О четырёх из них рассказала С. А. Толстая (в «Толстовском ежегоднике», 1913). Однако не только числом посещений определяется связь писателя с обителью. Он постоянно интересовался делами монастыря, образом жизни и высказываниями старцев, черпал там сюжеты для своих произведений.
Между тем сам Лев Николаевич, как это ни тяжело сознавать, если судить по биографической литературе, дневникам, мемуарам, весьма настороженно, без особых симпатий, а порой и явно негативно относился к Оптиной и её старчеству. Сошлёмся на некоторые факты, возможно, не бесспорные.
Известно, что в 1881 г., уже будучи писателем, которого знала вся Россия, он отправился вместе с учителем местной школы в Оптину пустынь, решив посетить её «инкогнито» в числе богомольцев из простонародья, наверное, для того, чтобы «изнутри», из гостиницы для бедных людей, увидеть монастырскую жизнь. Наивная мистификация, конечно, не удалась. Паломников из Ясной Поляны ко всеобщему смущению вскоре узнали: одним из монахов был житель этого имения, а граф купил дорогое Евангелие нищей старушке. Можно судить по-разному, но Оптина в этом случае была достойна более уважительного отношения. У монахов пустыни и скита, естественно, встал вопрос: что хотел узнать, какую тайну «выведать» великий писатель. Они и без «инкогнито» предоставили бы ему возможность узнать всё, что он бы пожелал.
Прошло десять лет. Л. Н. Толстой вновь посетил Оптину пустынь уже не только как автор гениальных художественных произведений, но и как сочинитель резких антицерковных публикаций, претендующих на опровержение догматических основ Православия и утверждение новой веры в Иисуса Христа, «очищенной от искажений» церковными иерархами. Разумеется, в Оптиной читали эти публикации, начиная с «Критики догматического богословия» (1884). Нетрудно представить, как оценили их преподобные старцы, вся монашествующая братия, посвятившие свою жизнь служению Церкви. В этой связи рассмотрим цитату из сочинения Л. Н. Толстого «В чём моя вера», которая часто приводилась советскими исследователями жизни и творчества великого писателя.
«Все церкви — католическая, православная и протестантская — похожи на караульщиков, которые заботливо караулят пленника, тогда как пленник уже давно ушёл и ходит среди караульщиков и даже воюет с ними. Всё то, чем истинно живёт теперь мир: социализм, коммунизм, политико-экономические теории, утилитаризм, свобода и равенство людей, и сословий, и женщин, все нравственные понятия людей, святость труда, святость разума, науки, искусства, всё, что ворочает миром, представляется Церкви враждебным».
В XIX в. казалось, что идеи социализма и коммунизма и другие пути социального переустройства общества, предложенные левыми радикалами, есть единственный способ добиться справедливости на земле. Л. Н. Толстой, страдавший из-за несправедливого устройства жизни, конечно, сочувствовал этим учениям. По его мнению, Церковь не отвечала требованиям, выдвигаемым адептами социализма и коммунизма, выступала против «призрака, который бродит по Европе». Вместе с тем, видимо, есть причина, по которой он употреблял неуважительные метафорические сравнения Церкви с «караульщиками».
Часто бывает так, что люди пишут в своих сочинениях, рассчитанных на публику, одно, а думают совсем другое. Эту трагедию пережили многие писатели и поэты советской эпохи. Сейчас выясняется, что в своих дневниковых записях, в произведениях, которые клались ими «в стол», они высказывали мысли, противоположные тому, что говорили на их страницах. Достоянием человечества являются «Дневники» Л. Н. Толстого, которые он вёл всю жизнь и в которых с поразительной искренностью отразились его страдания, заблуждения — духовный мир этого гениального человека. В них учинял он «тяжбу с самим собой». Зададимся вопросом: не являются ли резкие выступления против Православной Церкви исключительно рассчитанными на публичное восприятие, требующее определённого общественного резонанса? Ведь очевидно, что Л. Н. Толстой очень хотел стать мучеником, гонимым властями и Церковью. К. Н. Леонтьев вспоминает о разговоре с ним в Оптиной, во время которого тот с жаром воскликнул: «Голубчик, Константин Николаевич! Напишите, ради Бога, чтобы меня сослали. Это моя мечта. Я делаю всё возможное, чтобы компрометировать себя в глазах правительства, и всё сходит мне с рук. Прошу Вас, напишите».
Не исключено, что Л. Н. Толстой стремился быть не только государственным преступником, выступающим против правительства, но и «мучеником» Церкви. Читаем в его дневнике: «Три модные философии на моей памяти: Гегель, Дарвин и теперь Ницше. Первый оправдывал всё существующее; второй приравнивал человека к животному, оправдывал борьбу, то есть зло в людях; третий доказывает, что-то, что противится в природе человека злу, — есть ложное воспитание, ошибка. Не знаю, куда идти дальше. Говорят: вернитесь к Церкви. Но ведь в Церкви я увидал грубый, явный и вредный обман. „Продолжайте у нас покупать муку“, — но ведь я знаю, что ваша мука — с извёсткой, вредна».
«Вредная мука с извёсткой» — так определил Л. Н. Толстой в разговоре с самим собой значение Православной Церкви. Можно констатировать, что его личная позиция в отношении к Церкви не расходилась с теми высказываниями, с которыми он выступал в своих статьях, памфлетах, обращениях к общественности.
Народная мудрость советует не ходить в монастырь со своим уставом. Необъяснимой выглядит поездка Л. Н. Толстого в скит Оптиной с «Евангелием от Толстого», в котором предпринята довольно странная попытка «объединить» канонические книги Нового Завета для создания «очищенного» учения Иисуса Христа от «церковных наслоений». Он писал: «Под учение Христа было подставлено чуждое ему учение Павла… Всё больше меня занимает мысль выделения христианства из церковного, главное, Павловского христианства… Как хорошо было бы вырвать Евангелие из Ветхого Завета и Павла. Это было бы великое дело… извлечь мудрость Христа из обоготворения… Человечество не должно больше терпеть этого невыгодного положения Евангелия, и дело нашего века состоит в том, чтобы свести все эти писания на один общий уровень происхождения».
Видимо, Л. Н. Толстой нуждался в оценке своего сочинения оптинскими старцами, для которых каждое слово, каждая буква Святого Писания были величайшей драгоценностью, данной Богом человечеству. Мы не знаем, что сказал ему преподобный Амвросий, свято хранивший заветы отцов Церкви, о том, что «монахам вовсе не свойственно гневаться, равно как и прогневливать других» (Авва Дорофей). Но Толстой в дневнике так описал эту встречу с оптинским старцем 27 февраля 1900 г.: «Приехали рано. В Оптиной Машенька (М. Н. Толстая) только и говорила про Амвросия, и всё, что говорит, ужасно. Подтверждается то, что я видел в Киеве: молодые послушники — святые, с ними Бог, старцы не то, с ними дьявол. Вчера был у Амвросия, говорил о разных верах. Я говорю: где мы в Боге, то есть в истине, там все вместе, где в дьяволе, то есть лжи, так все врозь… Амвросий — жалок, жалок своими соблазнами до невозможности. По затылку бьёт, учит… монастырь духовное сибаритство».
Тяжело читать эти строки. О каком «дьяволе» можно говорить со святым человеком, отдавшим свою жизнь Богу и Православной Церкви? В чём состоит «сибаритство» оптинских старцев, ведущих аскетический образ жизни со скудной едой, ежедневным общением с сотнями богомольцев, многочасовым молитвенным делом, постоянным чтением Святого Писания и святоотеческой литературы?
В наши дни преподобный Амвросий причислен к лику святых Православной Церкви. Сестра Льва Николаевича рассказывает о другой его встрече с оптинскими старцами: «Л. Н. Толстой виделся с отцом Иосифом лет двенадцать назад. Я устроила тогда это свидание. Они долго разговаривали, и отец Иосиф сказал о нём, что у него слишком гордый ум и что пока он не перестанет доверяться своему уму, он не вернётся к Церкви».
Так и случилось. В устах оптинских старцев слово «гордыня» означало тягчайший грех человека перед Богом и людьми: «Всех наших поползновений причина и корень — гордость; отрасли её: превозношение, о себе мнение, зазрение людей, уничижение и осуждение их» (старец Макарий).
Из рода Толстых не только Лев Николаевич обращался к оптинским старцам за советом. Его дальний родственник — граф А. П. Толстой — обер-прокурор Святейшего Синода, дважды в 1866 и 1871 гг. писал к преподобному старцу Амвросию, нуждаясь в духовном толковании некоторых тревожных событий. В ответ старец предупреждал, что, если «начнётся ослабление правил и постановлений Православной Церкви, оскудеет благочестие, если её охватит мрак неверия и дерзко-хульное вольнодумство, — её ждут тяжёлые времена». Автором «дерзко-хульных» вольнодумных сочинений стал Л. Н. Толстой.
Антицерковные убеждения сложились у него в конце 70-х годов XIX в. Они были широко известны в России и пользовались поддержкой, как тогда говорили, «прогрессивных слоёв общества». Нельзя сказать, что Православная Церковь не принимала мер к увещеванию великого писателя и возвращению его в лоно Церкви. Лишь через 20 лет Святейший Синод издал своё «Определение от 20−23 февраля 1901 г. N557 с посланием верным чадам православной Греко-Российской Церкви о графе Льве Толстом», напечатанное в «Церковных ведомостях».
Из истории Церкви известно, что отлучение, анафема, бывает двух видов: смертельная и врачующая. Первая относится к грешникам, совершившим тягчайшие преступления перед Богом и людьми, которое не может быть прощено Церковью. Вторая относится к верующим, которые могут вновь стать членами Церкви, если покаются в своих грехах. Святейший Синод избрал в отношении Л. Н. Толстого врачующее отлучение, не теряя надежды, что Лев Николаевич вернётся в лоно Православия. Из текста «Определения…» видно, что редакторы особенно заботились о тактичности своих слов, обращённых к великому писателю:
«Бывшие же к его вразумлению попытки не увенчались успехом. Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею. Ныне о сём свидетельствуем пред всею Церковию к утверждению правостоящих и вразумлению заблуждающихся, особливо же к новому вразумлению самого графа Толстого. Многие из ближних его, хранящих веру, со скорбию помышляют о том, что он на конце дней своих остаётся без веры в Бога и Господа Спасителя нашего, отвергшись от благословений и молитв Церкви и от всякого общения с нею. Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние к познанию истины (2 Тим. II, 25). Молимтися, милосердый Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй и обрати его ко святой Твоей Церкви. Аминь».
Ответ Л. Н. Толстого, последовавший 4 апреля 1901 г., был категоричен: «Учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства… Я действительно отрёкся от Церкви, перестал исполнять её обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей и мёртвое моё тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв…» (Миссионерское обозрение, 1901, N6).
Можно лишь сожалеть, что такое обращение его к Святейшему Синоду не было направлено им в 1884 г. после опубликования сочинения «В чём моя вера». Тогда не было бы необходимости отлучать его от Православной Церкви, поскольку речь шла о человеке, который по своей воле, сознательно её покинул.
Мог ли Святейший Синод объявить об отлучении Л. Н. Толстого в «частном» порядке, направив ему письмо, не подлежащее широкой огласке, как полагает праправнук писателя Владимир Толстой? Как известно, Лев Николаевич не делал тайны из своих антицерковных убеждений, опубликовав в течение 20 лет неприемлемые для Церкви, «дерзко-хулительные» по содержанию, сочинения. В этих условиях для Святейшего Синода вряд ли была приемлема иная форма отлучения, тем более, что она не предусмотрена правилами и постановлениями Церкви.
А какова более поздняя оценка его религиозно-философских сочинений? В. И. Ленин, суждения которого совсем недавно признавали верными «на все времена», восхищаясь художественным творчеством Л. Н. Толстого, сурово критиковал его идеологические концепции: «Толстой смешон как пророк, открывающий новые рецепты спасения человечества». Сегодня не воспринимаются всерьёз и рецепты самого В. И. Ленина о переустройстве общества.
Как видим, исторические судьбы всех социально-политических, экономических, философских учений одинаковы: они позабытыми уходят в прошлое. Л. Н. Толстой много сил и энергии отдал обоснованию учения о «непротивления злу насилием», о возможности «выделения» христианства из рамок церковной догматики, считая, что она затрудняет восприятие Заветов Иисуса Христа.
В 1992 г. вышло в свет собрание избранных религиозно-философских произведений Л. Н. Толстого, предваряемое вступительной статьей Б. Сушкова «Когда мы реабилитируем Льва Толстого?», в которой ставился вопрос: «Какие же это идеи Толстого нанесли вред русскому обществу? Уж не христианская ли его проповедь непротивления злу насилием…?»
Только после революции и захвата большевиками власти в России стали понимать, почему некоторые идеологические воззрения Л. Н. Толстого так нравились В. И. Ленину и его соратникам. Выдающийся русский философ, правовед и социолог И. А. Ильин задаётся вопросом: «Может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силою и мечом? Может ли человек, верующий в Бога, приемлющий Его мироздание и своё место в мире не сопротивляться злу мечом и силою?» И даёт ответ: «Физическое пресечение и принуждение могут быть прямою религиозной и патриотической обязанностью человека; и тогда он не вправе от них уклониться… Прав будет тот, кто вовремя ударит по руке революционера, прицеливающего из револьвера, кто в последнюю минуту собьёт с ног поджигателя, кто выгонит из храма кощунствующих бесстыдников» («О сопротивлении злу силою», 1925).
Слишком поздно российская интеллигенция поняла необходимость применения силы к революционерам, взявшимся за оружие. Результат известен: миллионы невинных людей были расстреляны, погибли в лагерях, колониях, ссылке. Непротивление злу насилием дорого обошлось России.
На вопрос о том, какой вред причинила России толстовская проповедь, ответили уже в 20-х годах прошлого столетия лучшие представители российского общества, изгнанные со своей родины после революции 1917 г. Читаем у И. А. Ильина: «И вот, в своеобразном сочетании безвольной сентиментальности, духовного нигилизма и морального педантизма возникло и окрепло зловредное учение графа Льва Толстого „о непротивлении злу насилием“, которое более или менее успело отравить сердца нескольких поколений в России и, незаметно разлившись по душам, ослабило их в деле борьбы со злодеями.
Придавая себе соблазнительную видимость единственно верного истолкования Христова откровения, это учение долгое время внушало и незаметно внушило слишком многим, что любовь есть гуманная жалостливость; что любовь исключает меч; что всякое сопротивление злодею силою есть озлобленное и преступное насилие; что любит не тот, кто борется, а тот, кто бежит от борьбы; что жизненное и патриотическое дезертирство есть проявление святости».
В широкой дискуссии, которая возникла в русском зарубежье после публикации, утверждалась мысль о том, что своевременное и решительное противостояние большевистской пропаганде и насильственным действиям могло предотвратить национальные бедствия советской эпохи.
В чём же причина, приведшая Л. Н. Толстого к разработке концепции непротивления, которую он считал выводом из христианского учения? В Новом Завете нет слов о непротивлении злу насилием. В Нагорной проповеди даётся мудрейший совет, как устыдить обидчика исходя из норм христианской нравственности; говорится: «Любите врагов ваших»; «кто ударит тебя в правую щёку твою, обрати к нему и другую» (Мф. 5,39−44).
Однако это не значит, что нельзя обороняться от действий, посягающих на жизнь и здоровье человека. Если тебя хотят тебя ударить ножом в левую сторону груди, у тебя не всегда будет возможность подставить правую. На этом принципе основан один из древнейших институтов уголовного права — право самозащиты, которое принадлежит и отдельному человеку, и народам, подвергшимся вооружённому нападению врага. Так поступила Православная Церковь, призывая русский народ дать отпор французскому нашествию в 1812 г. и фашистским захватчикам в Великую Отечественную.
На долгую жизнь Л. Н. Толстого пришлось три войны, которые вела Россия. Крымская, в которой он участвовал, Русско-турецкая 80-х годов и Русско-японская 1904−1905 гг. Но это были локальные войны, проходившие на окраинах Российской Империи и мало затрагивавшие жизненные интересы её народа. А если бы толстовское учение непротивления злу насилием овладело, не дай Бог, массами ко времени, когда танки Гудериана подошли к Туле и Ясной Поляне, это стало бы величайшей катастрофой для России. Можно не сомневаться, что, будь Лев Николаевич жив, он бы взял винтовку, записался в тульское ополчение, стал в ряды защитников Родины.
История показала, что концепция непротивления злу насилием — опаснейшее заблуждение для всех людей доброй воли, для верующих и неверующих, представителей всех конфессий. В настоящее время, когда мир содрогается под ударами международного терроризма, у человечества не может быть иного выхода, как противостоять этой беде всеми силами и средствами, включая и насилие в целях защиты жизни на земле.
В ходе изучения религиозно-философского наследия Л. Н. Толстого обращает на себя внимание тот факт, что при широком использовании трудов европейской и азиатской школ философии, работ античных авторов, китайских и индийских мудрецов, французских моралистов почти нет ссылок на святоотеческую литературу, обобщившую многовековой опыт изучения философских и нравственных проблем бытия.
Приведём в этой связи мнение писателя М. В. Лодыженского, встречавшегося со Львом Николаевичем: «…Толстой 30 лет трудился над созданием своего религиозного миросозерцания, изучал Конфуция, Сократа, Лао Цзы, Зороастра, Марка Аврелия и других, и вот оказалось при всём этом, что он до конца дней своих упорно игнорировал целый ряд великих религиозных мыслителей, учителей русского народа — того самого народа, перед силою духа которого он так преклонялся. Толстой не знал нашей святоотеческой литературы, не имел, напр., понятия, что была за книга „Добротолюбие“, что за философы были св. Исаак Сириянин, св. Ефрем Сириянин, св. Авва Дорофей и другие, создавшие наших русских святых. Он до того не хотел знать всё это, что предвзято отворачивался без дальнейших разговоров от всякого, кто серьёзно интересовался православным подвижничеством».
Возможно, что мудрость святоотеческой литературы, которой так восхищались оптинские старцы, позволила бы Льву Николаевичу шире посмотреть на вопросы христианской веры; её философские и нравственные аспекты изложены с такой силой и полнотой, которые делают её нужной людям во все времена.
…Вот и наступил для Льва Николаевича час расставания с Оптиной пустынью. В последний приезд промозглым октябрьским вечером 1910 г. он, сбежавший из дому, стоял в ските перед ветхой дверью старческой кельи. Измученный семейными неурядицами и склоками близких, заставлявших его прятать в голенище сапог личные дневники, подписывать в лесу тайные завещания, он решал главный вопрос — чем жить дальше. Войти для совета в тихую обитель старца или остаться при своём мнении, из гордости настоять на своём? Только перо самого Льва Николаевича в силах рассказать о тяжком бремени его душевных сомнений. Так и остаётся загадкой, почему Л. Н. Толстой не вошёл в келью старца, а, повернувшись, отправился в обратный путь. Как оказалось, к своей кончине на станции Астапово.
Доживи Л. Н. Толстой до Октябрьской революции, он увидел бы поругание ненавистной ему Церкви, стал бы свидетелем диких сцен крушения монастырей, храмов, расстрелов священнослужителей и монашествующей братии. Отечественная история показала, что система духовных ценностей народа — хрупкая сфера его общественного бытия. В «Дневниках» М. М. Пришвина читаем такую запись начала 20-х годов: «Очень древний священник с большой седой бородой, сгорбившись, шёл по улице (в Троице-Сергиевой Лавре). Вокруг него бесилась куча мальчишек, прыгали, бросали в старика грязью и кричали на него: „Поп, поп, поп!“ Он шёл молча, сгорбившись и, только когда грязь попадала ему в лицо, крестился и, повторял вовсе незлобливо: „Ах, деточки, деточки“».
Это душераздирающая сцена, типичная для послереволюционных лет, показывает, насколько быстро «воинствующим безбожникам» удалось исказить духовное сознание народа, включая молодое поколение. Как это ни горько сознавать, но слова и действия Л. Н. Толстого против Православной Церкви не противились злу антирелигиозного насилия.
Но не нам судить Л. Н. Толстого. Память о нём, великом писателе Земли Русской, не нуждается ни в реабилитации, ни в осуждении.
Решение Синода по вопросу отлучения Л. Н. Толстого пока остаётся неизменным. Как заявил заместитель председателя отдела внешних церковных связей Московского Патриархата: «Отход от Церкви был решением самого Толстого, и анафема была не проклятьем, а лишь констатацией Церковью выхода самим писателем из лона Православия. Всё говорит за то, что в последние дни Толстой стремился к покаянию. Недаром же направлением его последней поездки была Оптина пустынь, но по дороге он простудился и умер. Акт так и не был совершён. Потому и снять анафему невозможно».
Близится 100-летие со дня смерти гения русского народа. Можно не сомневаться, что вопрос об отлучении Л. Н. Толстого от Церкви вновь будет широко обсуждаться общественностью. Проведённое автором исследование показало, что у Синода были основания призвать его к возвращению в лоно Церкви. Но нельзя забывать, что со времён Петра I Император России был «конечным судиёю» Православной Церкви. Даже вопрос о канонизации святых решался Монархом по всеподданнейшему докладу Синода. В день смерти Л. Н. Толстого Николай II, ныне причисленный к лику святых, на докладе собственноручно написал: «Душевно сожалею о кончине великого писателя, воплотившего, во времена рассвета своего дарования, в творениях своих родные образы одной из славнейших годин русской жизни. Господь Бог да будет ему Милостивым Судиёю». Тем самым «конечный судия» Церкви вручил в руки Спасителя посмертную судьбу Л. Н. Толстого.
Завершая разговор об Оптиной пустыни в жизни Л. Н. Толстого, невольно задумываешься над отношением людей к Церкви. Для верующих она — родной дом, а голоса преподобных оптинских старцев, их проникновенные слова и наставления по-прежнему идут к ним из далёкого исторического прошлого России, выстояв жестокие годы богоборчества и презрения к духовным ценностям Православия. Они, как доброе старое вино, вливаются в молодые мехи современности, не растеряв своей силы, мужества и надежды на лучшее будущее для русского народа, который они представляют пред Святым Престолом.
Газета православных мирян «Десятина», 2005 г., N 10
http://www.desyatina.ru/sv-nomr/10−05/optina.htm
