Монархия в России: вчера и сегодня

7 ноября (25 октября), пожалуй, самый подходящий день, чтобы поговорить о… судьбе монархии в России. Отрицательный ответ на вышеозначенные вопросы заставляет задуматься над следующим: что же произошло с русским народом, с российским обществом в 1917-ом году?

В России возможна или монархия или анархия,
но последняя долго не продержится.

Нестор Иванович Махно

«393 435 422 935 364 927 488…» Так выглядит секретный шифр, которым была закодирована жизнь и смерть великой императорской династии России в её последние часы. За этими цифрами в 1918 году стояла судьба монархической власти. А вершителями судеб членов царской семьи были отправители и получатели шифрованной телеграммы, посланной из Екатеринбурга на имя секретаря Совнаркома Горбунова.

Государственная дума, Учредительное собрание, Временное правительство, Особое Совещание, Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, Совнарком… Оставалось ли место для Российского Самодержца в этом стихийно сменяющем друг друга калейдоскопе? Кто конкретно, какие силы, партии, движения, государственные деятели, влияющие на ход политической жизни страны, желали и были заинтересованы в спасении престола и правящего монарха Николая Александровича? Пытался ли кто-либо защитить Царя, Помазанника Божией милостью?

7 ноября (25 октября), пожалуй, самый подходящий день, чтобы поговорить о… судьбе монархии в России. Отрицательный ответ на вышеозначенные вопросы заставляет задуматься над следующим: что же произошло с русским народом, с российским обществом в 1917-ом году? Казалось бы, вопрос этот давно решён в общественном сознании. И всё же…

Для многих покажется странным и неуместным разговор о том, кто же изменил в 1917 году существующий веками государственный строй? Под чьим руководством произошло свержение монархии? Мы все впитали в своё время «с молоком» матери-партии непреложное знание: большевики свергли царя. Но на деле это было не совсем так. Точнее — совсем не так. Для многих профессиональных революционеров весть об отречении Николая II и вообще события февраля 1917 года были неожиданностью. Сталин, к примеру, отбывал срок в заключении, Ленин находился в Швейцарии, Троцкий, Бухарин — ещё дальше — в США. Руководство большевиков, таким образом, не было причастно к падению самодержавия. Февральская революция действительно несла на себе некоторые черты народного восстания (подготовкой какового как раз по праву и занимались большевики), однако организаторами в данном случае выступили представители совсем иных кругов, как сейчас сказали бы — конкурирующих группировок. Самому Сталину, кстати сказать, пришлось впоследствии ещё долго чистить «коридоры власти» от этих «элементов». Мы, конечно, давно уже слышали о роли различных тайных организаций, действовавших в период «русской смуты 17-го года». Опубликованы воспоминания А.Ф. Керенского, вступившего в 1912 году в масонскую ложу. Мы знаем и то, что многие члены Государственной думы были масонами; из 29-ти человек, побывавших на министерских постах Временного правительства, 23 — масоны и т. п. И непосвящённые в тайны закрытых международных организаций большевики, к каковым принадлежал и Иосиф Джугашвили, были изумлены, а первое время даже находились в растерянности от того, что главную задачу кто-то выполнил за них и без их участия («А как же мы»? — возмутился Ленин и тут же предусмотрительно заявил: «Вся власть Советам!»). Зато активное участие здесь проявляли приближённые ко двору лица, царские министры, генералы, члены Государственной думы, те, кто в первую очередь должны были блюсти непоколебимость царского престола.

Как-то так сложилось, что положение российской монархии к началу XX века оказалось весьма шатким. Нет, только пресловутым жидомасонским заговором здесь всё не объяснишь. Царя предали все. И Николай с болью осознавал это: «Кругом измена и трусость и обман!» Предал народ, позволив агитаторам глумиться над царём-батюшкой; предала армия, изменив присяге; предали даже члены царской фамилии; предали генералы, все эти алексеевы, сахаровы, брусиловы, эверты… Они не были масонами. Многие даже не были жидами. Многие даже были русскими. И уж, конечно, были русскими те самые простые матросы, рабочие, крестьяне, сбрасывающие колокола с колоколен, под своды которых ещё недавно они ходили молиться. Они не читали масонских книжек, плохо разбирались в политике, далеко не все знали, кто такие Родзянко, Милюков, Гучков, Керенский, Ленин. Но именно они — простые русские мужики и солдаты с такой лёгкостью стали творить стихию русского бунта, с такой лёгкостью расстреливали офицеров, резали помещиков, отвернулись от церкви, забыли царя. Не сразу забыли. Некоторые сначала даже ужасались содеянному. Но было уже поздно. Какая-то пружина, скручивающаяся, видимо, ни один десяток лет, ни одно столетие вдруг распрямилась со всей своей неотвратимостью. И стало уже поздно. Рана прорвалась, полилась кровь. Это было кризисом, агонией, концом болезни. Это было концом старой России. Началом новой России.

«… Вся Дума была налицо. За столом были Родзянко и старейшины. Кругом сидели и стояли, столпившись, стеснившись, остальные… Встревоженные, взволнованные, как-то душевно прижавшиеся друг к другу… Даже люди, много лет враждовавшие, почувствовали вдруг, что есть нечто, что всем одинаково опасно, грозно, отвратительно… Это нечто — была улица…уличная толпа… Её приближавшееся дыхание уже чувствовалось… С улицей шествовала та, о которой очень немногие подумали тогда, но очень многие, наверное, ощутили её бессознательно, потому что они были бледные, с сжимающимися сердцами… По улице, окружённая многотысячной толпой, шла смерть…»

В этой обнажённой по своей искренности реплике члена Исполнительного комитета Гос. Думы В.В. Шульгина есть нечто такое, что сразу бросается в глаза — как «страшно далеки они от народа» стали, его служители, «избранники». И вот теперь — его жертвы! А кто развращал народ, даже и в прямом смысле? Кто так рьяно «просвещал» его? Кто спаивал? Кто зарождал своими книжонками сомнения в вере? Кто принародно говорил унизительные вещи про царя и царицу, подрывая тем самым авторитет монархии в целом? Кто подтачивал и авторитет церкви? Кто красовался пред мужиками в немецких платьях, упражнялся во французском красноречии, тем самым становясь на положение иностранца, «чужого»?

А не вспомнить ли нам кое-что из литературы того времени? Ну, хоть той, что в школе читали. Теперь уже выросли и можно заглянуть по случаю. А.С. Грибоедов был человеком серьёзным и по роду занятий — не литератором вовсе. На дипломатическом посту он сделал для России очень многое, куда больше, чем члены Думы вместе взятые (тогдашние и нынешние). И положил, кстати, жизнь за Отечество. Не всё в его поэме водевильно. Помните монолог Чацкого о «французике из Бордо»? Учили ведь наизусть. А смысл там в том, что приехал, мол, некий французишка-прохиндей в Россию и «Ни звука русского, ни русского лица Не встретил: будто бы в отечестве, с друзьями…» Мы ведь детьми всё это читали, а поэма-то не детская. «Пускай меня объявят старовером, / Но хуже для меня наш Север во сто крат / С тех пор, как отдал всё в обмен, на новый лад, / И нравы, и язык, и старину святую, / И величавую одежду на другую / По шутовскому образцу…» Да-да! Вот так вот — шутами — и выглядели, к сожалению, многие (справедливости ради скажу — не все) дворяне в глазах народа. И добавьте к тому унижения, которые зачастую терпели мужики от «бар». «…Великолепные соорудя палаты, / Где разливаются в пирах и мотовстве». Было такое, было. Это не просто выдумки советской идеологии. Были помещики справедливые, любящие народ, толковые хозяева. Это так. Но много ли их наберётся? Нравственное и материальное падение «дворянских гнёзд» не Тургенев с Чеховым придумали. Это всё печальная предреволюционная действительность. Народ с охотой поднимался с топором в руках. И масонские заговоры, подстрекательства социалистов и народников ложились, как это ни печально, на благодатную почву. Не просто по доброте сердечной разносил свой плач о народной доле и Некрасов Н.А. Не был он ни коммунистом, ни масоном, ни заговорщиком. Но такого насмотрелся в детстве в имении отца… Ребёнок не выдержал и сбежал, куда глаза глядят. Стал литератором. Немного слезливым, но искренним, душевно честным. И если хотя бы сотая доля того, о чём он писал, правда…то хозяева жизни были явно не на высоте нравственных да и просто человеческих качеств.

Монархия. Кто окружал её? Кто были советниками, исполнителями монаршей воли? Нам всем знакомо имя Ф. Тютчева. Вот и давайте вспомним, что и он был дипломатом, государственным служащим, приближенным ко двору. Его карьера не раз страдала по причине наличия у него… чувства патриотизма. Почитайте его письма. В. Кожинов написал, кстати, неплохую книгу о поэте. Интересующиеся могут полюбопытствовать. А служил Фёдор Иванович задолго до 1917-го. Служил, надобно сказать, верой и правдой. Служил долго, всю жизнь. И недоумевал ещё в 1871-ом: а, собственно, «что может противопоставить революционному материализму весь этот пошлый правительственный материализм? That is the question…» Говоря о высшем российском обществе Ф. И Тютчев неоднократно сомневался в превосходстве его «весьма спорной просвещённости». «Правительственная Россия -…уже не орган, а просто нарост». А о монархах… Российский дипломат был знаком с несколькими из них лично. Он был по своим взглядам убеждённым монархистом. Душою болел за Империю. Но слова «недальновидность», «слабость» и даже «тупость» употребляемы были им при упоминании Романовых. «Я только что провёл три дня между Ораниенбаумом и Петергофом, ведя политические прения со всеми членами августейшей семьи, которые все разделены своими немецкими симпатиями и антипатиями… Единственное, что совершенно отсутствует, — это русская точка зрения на вопрос». Страшно читать письма и статьи этого благороднейшего патриота. «Но что действительно тревожно, что плачевно выше всякого выражения, это — глубокое нравственное растление среды, которая окружает у нас правительство…» О некоторых властителях — ещё резче, подмечая «черту, самую отличительную из всех, — презрительную и тупую ненависть ко всему русскому, инстинктивное, так сказать, непонимание всего национального». Это уже в 1870-ом году! «Разложение повсюду. Мы двигаемся к пропасти… В правительственных сферах бессознательность и отсутствие совести достигли таких размеров, что этого нельзя постичь, не убедившись воочию… Вот когда можно сказать вместе с Гамлетом: что-то прогнило в королевстве Датском (курсив Ф.Т.)». «Почему имеет место такая нелепость? — восклицает Тютчев. — Почему эти жалкие посредственности, самые худшие, самые отсталые из всего класса ученики… эти выродки находятся и удерживаются во главе страны, и обстоятельства таковы, что нет у нас достаточно сил, чтобы их прогнать?» И т.д. и т. п. Ещё раз хочу подчеркнуть — это свидетельство патриота своей страны, разумеется, монархиста, всеми своими силами пытающегося трудиться на благо трона Российских императоров. А какой вывод делает этот человек? Внимание! «Одним словом, власть в России на деле безбожна…(курсив Ф.Т.)» Сказано в сердцах, что называется. Но это взгляд изнутри, свидетельство «из первых рук». Взгляд честный. Для нас с вами, желающих понять происходящее в последнее время у нас на Родине, взгляд немаловажный. А дальше Тютчев, вполне по-государственому мыслящий человек, задаётся вопросом: «Любопытно было бы посмотреть, — пишет он дочери, — в каком мы окажемся положении, когда от нас в будущем, быть может, не таком уж далёком (курсив мой — М.Н.) потребуют отчёт за все срывы и неудачи, в которых мы повинны». И далее: «Нельзя не предощутить близкого и неминуемого конца этой ужасной бессмыслицы… невозможно не предощутить переворота, который, как метлой, сметёт всю эту ветошь и всё это бесчестие… Конечно для этого потребуется не менее чем дыхание Бога, — дыхание бури».

Дыхание бури. Дыхание Бога?

По чьей вине — кровь многих невинных жертв? На чьей совести смертный ужас тех трагических дней? Кто виновен в падении Империи? Кто виновен в крушении Дома Романовых? Ох, как нелегко ответить на все эти вопросы! Как непросто! Как неочевиден ответ…

* * *

Автор этих строк является убеждённым монархистом, православным христианином. Потому и монархистом, что — христианином. Однако в данном случае предпринимается попытка, как некогда автором «Дней Турбиных», «стать беспристрастно над красными и белыми». Это не фантастический сюжет — революция 17-го года в России. Это о наших дедах и прадедах. Белые были русскими людьми, красные — русскими же. Кровь их всех смешалась в один дымящийся поток, напитавший землю, на которой жить нашим детям. И красные и белые воевали, если вдуматься, за одно и то же — за Россию. Только вот видение её было у них различным…

Но продолжим.

Генерал А. Деникин «Поход на Москву (очерки русской смуты)»: «Освобождение нами огромных областей должно было вызвать восстание всех элементов, враждебных советской власти… Вопрос заключался лишь в том, изжит ли в достаточной степени народными массами большевизм и сильна ли воля к его преодолению? Пойдёт ли народ с нами или по-прежнему останется инертным и пассивным между двумя набегающими волнами, между двумя смертельно враждебными станами. В силу целого ряда сложных причин — стихийных и от нас зависевших — жизнь дала ответ сначала нерешительный, потом отрицательный» Честное и мужественное признание боевого генерала. Но как же отыскать этот самый «ряд сложных причин»? А, может быть, не так всё сложно? «В связи с приказом моим сего года за N175 приказываю Особому совещанию принять в основание своей деятельности следующие положения:

1. Единая, великая, неделимая Россия. Защита веры. Установление порядка. Восстановление производительных сил страны и народного хозяйства. Поднятие производительности труда…» И далее в таком же духе.

Верные, в целом, указы издавал генерал. И многое из этого впоследствии большевики осуществили. Но сейчас выдвинули единственно правильные лозунги, понятные каждому мужику: «Земля — крестьянам!», «фабрики — рабочим!» А в станицах — листовки с воззваниями деникинцев о борьбе за Учредительное собрание. Слово малопонятное народу. И тут мы подходим к главной ошибке всего Белого движения. Может быть, кто-то до сих пор заблуждается, считая, что добровольческая армия воевала за Веру, Царя и Отечество? Ничего подобного. Белогвардейцы шли под лозунгом: «За Учредительное собрание!» Странно, не правда ли? А как же царь? Монархия? Православное отечество? Народ, в конце концов? Разве не они ещё недавно были оплотом Православия, Самодержавия, Народности? Или только делали вид? В то же время мы знаем, что на Юге России, подконтрольном добровольцам Деникина, действовали и монархические организации, не могли не действовать. И вот оценка монархистов в стане вооруженных сил юга самим главнокомандующим: «…затеи, не имевшие, впрочем, никакого успеха». Как же так? За что же тогда проливали кровь юнкера и кадеты? «Поход на Москву»: «Крайне правые партии не захватывали организационно, численно широких кругов населения и армии…. Но их подпольная агитация (почему же „подпольная“? ведь они же свои? — М.Н.) оказывала несомненное влияние, в особенности среди неуравновешенной и мало разбиравшейся в политическом отношении части офицерства. Эти организации делали попытки к объединению („Правый блок“, „Монархический блок“), но расходились опять. У них был, однако, общий всем лозунг — „самодержавие, православие и народность“» Но это, надо полагать, для «неуравновешенной» части офицерства. А для остальных политическое руководство белого движения рекомендовало умеренно правую, либеральную и даже умеренно социалистическую идеологию. В ней, как вы уже, наверное, догадываетесь, не было места для православной монархии. Не было! И что поразительно — сами белые генералы осознавали несостоятельность подобной идеологии. «Однажды, осенью 1918 года, по поводу толков о необходимости декларации мои оба ближайших помощника сказали мне, что работать под лозунгом Учредительного собрания они считают для себя невозможным, — пишет Антон Иванович Деникин. — Это было убеждение, широко распространённое в военной среде и правых кругах, где понятия „учредилка“ и „учредиловцы“ встречали презрительное отношение». Что же мешало руководству добровольческой армии провозгласить лозунг «За царя и отечество»? Уже в Крыму известный своими монархическими взглядами барон П.Н. Врангель в своей речи о беспощадной борьбе с «красной нечистью» как-то обмолвился о стремлении дать, наконец России хозяина. Общественность с недоумением встревожилась: что за «хозяин» такой? И генерал вынужден был давать впоследствии унизительные объяснения в печати, что, мол, под «хозяином» он разумел русский народ, его подлинных представителей, которые по праву и решат будущее России. Для чего были нужны эти комментарии? Неловко как-то было говорить о монархии в среде белогвардейцев. Даже накануне гибели! Гибели — ради чего? И далее читаем у Деникина: «…одни проливали кровь, не мудрствуя лукаво, другие заявляли: — Мы за „учредилку“ умирать не будем… Поэтому я призывал армию бороться просто „за Россию“». За какую же Россию боролись белые? За святую православную веру? За благочестие Древней Руси? За нравственные и духовные устои? За династические традиции? Отнюдь. Сражались — спасая свою жизнь, свои устои, свои традиции, свою Россию.

Россия белых — это далеко не та Святая Русь, которая фигурирует в романтической литературе о благородных людях с дворянской внешностью и кристально чистыми понятиями о чести и долге. Образ жизни дворянского юноши, молодого человека из высшего общества хорошо известен. «Печально я гляжу на наше поколенье! Его грядущее — иль пусто, иль темно…», — резонно замечает гвардейский поручик М. Лермонтов. Да, по привычке ещё продолжали выражать верноподданнические чувства, некоторые даже ходили иногда в церковь, хотя и стеснялись этого. Но в основном посещали менее пристойные заведения: театры, балы, рестораны и, чего греха таить, многочисленные притоны, бордели, заводили знакомство с «дамами полусвета» (это такое тонкое название придумали для проститутки — женщина светская, но… «полу»). Картёжные игры, разгул и кутежи стали обычным времяпрепровождением «золотой дворянской молодёжи» да и не только молодёжи. Всё это описано в многочисленной литературе, мемуарах. И всё это подаётся в этаком возвышенном стиле — высшее общество, хорошие манеры, светский образ жизни… Помните «Крейцерову сонату»? А «Война и мир»: разнузданные молодые годы Пьера Безухова? И имена у них стали не русские какие-то: Пьер, Элен, Ники… Биографии Толстого, Лермонтова, Пушкина далеко отстоят от идеала былого русского благочестия, когда за непотребные слова, к примеру, стрельцы прилюдно секли на площади. Вот мы читаем знаменитый белоэмигрантский роман П. Краснова «От двуглавого орла к красному знамени». Основной конфликт романа зиждется на антагонизме двух миров: великосветского дворянского и низкого пролетарско-мужичьего. Дворянский мир полон красоты и благородства, он несёт на себе славные традиции предков. Мир солдатни и черни маргинален, ничтожен в своих проявлениях. И любопытная черта: роман начинается с представления действующих лиц — царских офицеров ещё в дореволюционной обстановке, но автор не находит более подходящего эпизода, как… офицерская пирушка или, как сказано, «бал и, по юнкерскому выражению, с женщинами». Мы видим приглашённых на квартиру командира эскадрона опытных офицеров и молодых корнетов, а также девиц полусвета, которые «пошли среди гвардейской молодёжи». Собственно добрую половину романа доблестный Саша Саблин, впоследствии генерал, проводит в таком вот окружении. Но характерно другое: сам Саблин представлен здесь как человек исключительного благородства, внешней и внутренней красоты, неложного патриотизма и т. п. В этом читатель убеждается довольно быстро и должен, по всей видимости, восхищаться тем блеском и эстетикой, которая сопутствует, в том числе, любовным похождениям героя, по сути же — блуду и разврату. Мы видим революционную чернь, грязно пользующуюся беззащитностью барышень и утончённую «любовь» породистого дворянина. И нам как-то даже не сразу приходит на ум, что как ни рядись, а разврат есть разврат. Антураж же — дело вкуса. Чрезвычайно любопытен здесь авторский ход: садистом и насильником, наркоманом и убийцей, отягощённым всеми возможными пороками, предстаёт молодой красный комиссар — внебрачный сын Саблина. Вот он — художественный символизм: кровавый кошмар большевизма, оказывается, имеет своё благородное происхождение. Сам П.Н. Краснов, бывший атаман Войска Донского, и не скрывает в предисловии своей задачи — разобраться и понять, как же так случилось, что одна часть русской армии и народа вдруг стала в такое непримиримое отношение к другой в 1917-ом году. И отвечает: «…всё, что случилось, было не неожиданно и случайно, но медленно и методично подготовлено за долгие годы». Добавим лишь от себя: подготовлено не только жидомасонами, но и детьми, потерявших свою чистоту отцов, как, впрочем, и самими беззаботно прожигавшими жизнь отцами.

Мы уже упоминали Л. Толстого. Помните, Ленин называл его «зеркалом русской революции»? За что? Граф являл собой порою типичный пример великосветского резонёрства, и в нём, действительно, словно в зеркальном озере — глубоком и временами вскипающем — отразились все слабые стороны дворянства. Это и пресловутые поиски «смысла жизни», и утрата Православия, и невозможность вновь обрести его, и хождения в народ и т. д. и т. п. Но прислушаемся: «Я был крещён и воспитан в православной христианской вере. Меня учили ей и с детства и во всё время моего отрочества и юности. Но когда я 18-ти лет вышел со второго курса университета, я не верил уже ни во что из того, чему меня учили», — в сущности, так мог сказать в XIX столетии не только граф Лев Толстой, но любой дворянский юноша, получивший светское образование. У автора «Войны и мира» хватило, однако, смелости и честности сказать правду о самом себе и своём круге. И изменить образ жизни, порвав с великосветским «содомом», что, надо признать, было настоящим духовным подвигом в то время. Не обсуждая здесь ложные религиозные взгляды графа в целом, позволим лишь несколько цитат из его «Исповеди», есть там довольно страшные вещи и весьма характерные:

«Всякий раз, когда я пытался выказывать то, что составляло самые задушевные мои желания: то, что я хочу быть нравственно хорошим, я встречал презрение и насмешки; а как только я предавался гадким страстям, меня хвалили и поощряли. Честолюбие, властолюбие, корыстолюбие, любострастие, гордость, гнев, месть — всё это уважалось. Отдаваясь этим страстям, я становился похож на большого, и я чувствовал, что мною довольны. Добрая тётушка моя, чистейшее существо, с которой я жил, всегда говорила мне, что она ничего не желала бы так для меня, как того, чтоб я имел связь с замужнею женщиной: „rien ne forme un jeune homme comme une liaison avec une femme comme il faut“; ещё другого счастия она желала мне, — того, чтоб я был адъютантом, и лучше всего у государя; и самого большого счастья — того, чтоб я женился на очень богатой девушке и чтоб у меня, вследствие этой женитьбы, было как можно больше рабов. <…> Без ужаса, омерзения и боли сердечной не могу вспомнить об этих годах. Я убивал людей на войне, вызывал на дуэли, чтоб убить, проигрывал в карты, проедал труды мужиков, казнил их, блудил, обманывал. Ложь, воровство, любодеяния всех родов, пьянство, насилие, убийство… Не было преступления, которого бы я не совершал, и за всё это меня хвалили, считали и считают мои сверстники сравнительно нравственным человеком. Так я жил десять лет. <…> Помню ещё, что, когда старший мой брат Дмитрий, будучи в университете, вдруг, с свойственною его натуре страстностью, предался вере и стал ходить ко всем службам, поститься, вести чистую и нравственную жизнь, то мы все, и даже старшие, не переставая поднимали его на смех и прозвали почему-то Ноем».

Вера. Православие. Каким оно было в романовской монархической России? И всегда ли монархия была по-настоящему православной? Уже после Алексея Михайловича трудно вспомнить благочестиво хранящих заветы православия монархов. Упразднение патриаршества, немецкие платья, немецкие и французские речи, бритые лица, парики, увеселительные балы, западноевропейское просвещение… Только Павлу I пришла в голову мысль, что надо бы всё это упорядочить, и появился, наконец, Акт о престолонаследии. О русской одежде вспомнит лишь Александр III. А о Православии — только последний Романов, прославленный ныне церковью Николай Александрович. Вспомнит, но… будет уже поздно. Основы Православия подрывались в России более 250 лет! Нешуточный срок. И это наша история. Государственная и церковная. Сначала при вмешательстве Петра I без главы осталась Церковь, а затем, в 1917-ом, — и государство. Второй акт явился уже следствием первого…

* * *

Среди множества белоэмигрантской литературы не прошла незамеченной книга воспоминаний некоего Р. Гуля «Жизнь на фукса». Там есть о многом говорящие строки. Молодой человек, уставший от выстрелов, как бы мимоходом замечает, как стреляла Россия 1918 года: «Она стреляла и по делу и зря. Россия отстреливалась за 300 лет. И гул стрельбы её окутывал мир дымом». Мы можем теперь догадаться о сокровенных мыслях успевшего хлебнуть войны «барчука». Вот он лежит на полу среди множества арестованных гетманом и наблюдает, как юный петлюровец ищет себе цель, тыча пистолетом, «выбирает постарее чинами, понеприятней видом, с кавалерийскими усами, с проборами, в штатских пенснэ. Вообще тех, которые триста лет кровь пили. Ах, Россия, Россия! Шутка ли дело. В 1918 году ты должна была отстреляться за триста лет!»

Дыхание Бога! Дыхание бури!

Становится ясным, почему лозунги белых были столь невнятны. Разве мог кто-нибудь тогда серьёзно говорить о Вере, Царе и Отечестве? Веру у людей отобрали в 17 веке, царя — в 17 году. А что же отечество? Отечество — это не абстрактное понятие. Для русского мужика это, прежде всего, земля-кормилица, «мать сыра земля». Но при окончательном закрепощении народа слово «отечество» теряло свою былую всеобъемлемость. Отечество надо было обретать вновь, завоёвывать силой. Вот и тянулась жилистая мозолистая рука к топору. А «белая кость» пыталась отстоять свои интересы, пусть даже и во имя никому не понятного Учредительного собрания. И вновь читаем строки ещё одного изгнанника революции — митрополита Антония (Храповицкого): «…Только тогда борьба за освобождение будет сильна и прочна, если в сердцах воинов и всех деятелей будет: либо неутолимая злоба и жажда разрушения и корысти; либо положительный идеал или надежда возродить ту Святую Русь, которая всем дорога и за которую сладко умирать. Если бы Деникинская армия написала это на своем знамени, то не окончила бы дело так печально, не потеряла бы любви народной. К сожалению, благороднейший и благочестивейший вождь той армии слушал тех негодных и чуждых России советников, которые сидели в его Особом Совещании и погубили дело. Русскому народу, настоящему народу, верующему и подвизающемуся, ему голой формулы — единая, неделимая Россия, не надо. Ему не надо России не то христианской, не то безверной, не то царской, не то господской (как он всегда будет понимать республику); ему нужно сочетание трех дорогих слов — за Веру, Царя и Отечество. Более всего ему нужно первое слово, как руководящее всею государственною жизнью; второе слово ему нужно, как ограждение и охранение первого, а третье, как носительница первых слов и только». Но время уже было упущено. Государственные устои расшатались, Отечество необратимо разделилось на два враждующих лагеря, бездна между которыми разверзалась всё более в течение столетий.

* * *

Кровь проливали все. Кто-то пытается оправдать красный террор, говоря, что масштабы его в оценках историков завышены. Да разве можно счесть количество «буржуйской крови», пролитой в те годы? Кто-то, в свою очередь, склонен представлять белых, как милостивых и благородных, нравственно чистых героев. Но всегда ли это так и было? Сами белогвардейские генералы откровенно писали о том, как «армии понемногу погрязали в больших и малых грехах, набросивших густую тень на светлый лик освободительного движения». С мародёрством и насилием над мирным населением пытались в равной степени бороться как советские, так и белые командиры. Но безрезультатно. А.И. Деникин со скорбью писал о позорных явлениях в среде белого воинства, которое не менее красных «пополняло новыми слезами и кровью чашу страданий народа, путая в его сознании все „цвета“ политического спектра и не раз стирая черты, отделяющие образ спасителя от врага». Но спасать нужно было человеческие души. Души тех, кто населял прежнюю Россию, царскую, романовскую, когда не было ещё красных и белых. А сейчас, во время тяжёлых испытаний душа должна была пробудиться, вспомнить Святую Русь, вспомнить традиции отцов и дедов. Но нет. Не у всех она пробуждалась. Когда, казалось бы, все религиозные и нравственные чувства должны быть обострены, «прошлое» России в лице белого воинства в некоторых свои проявлениях являло печальное зрелище. У них были свои традиции, давние и прочные. Тыл белых: «В городах шёл разврат, разгул, пьянство и кутежи, в которые очертя голову бросалось и офицерство, приезжавшее с фронта. — Жизни грош цена. Хоть день, да мой!…» Деникин восклицает: «Поистине нужен был гром небесный, чтобы заставить в с е х оглянуться на себя и свои пути». А когда мы читаем многочисленные воспоминания о трагическом бегстве белой армии из Крыма, то с изумлением узнаём, что на палубах кораблей, отошедших от родной земли, хватало места не всем, даже раненым; даже целые семьи вынуждены были оставаться на растерзание красноармейцам, брали только самое необходимое, но уже в открытом море выяснилось, что нашлось-таки место… большому количеству вина и падшим женщинам.

Многим может показаться, что мы сейчас сознательно хотим очернить белое движение. Ни в коем случае. Однако в последнее время мы смогли получить достаточное количество информации с описаниями зверств, насилий, грабежей совдеповской «матросни» и «солдатни». Надо быть объективными. Зачем? Надо понять, что «Россия, которую мы потеряли» в силу множества объективных причин катилась к пропасти. Гибли в пропасти греховной и человеческие души. Это был общий процесс, затронувший все слои общества, но высшие сословия, правящие классы — в большей степени. Именно поэтому они стали чужими для своего народа. И их душам, возможно, представилась последняя возможность: погибнуть, чтобы спастись. В очистительном огне беспощадного народного бунта гибли развращенные до срока молодые корнеты; их отцы-офицеры, проигрывавшие некогда в карты целые имения вкупе с «живыми душами» мужиков; гибли изнеженные барышни, упивающиеся некогда безнравственными французскими романами; гибли попы, так и не нашедшие путей к сердцам своей паствы, путей, затерявшихся где-то на глухих и кривых лесных тропах среди пореформенных гарей XVII столетия. Там, в тёмных казематах ВЧК, среди сырых и холодных стен Соловецкого лагеря бывшие духовники приобщались мукам, разделяя страдания со своими духовными чадами. «… а потерявший душу свою ради Меня сбережет её». Гибли, чтобы спасти свои души.

Трагичен путь романовской России. Велика бездна, разделяющая людей на два класса, перестающих понимать друг друга, перестающих любить друг друга, ставших друг другу чужими. А ведь некогда были членами единого тела Христова — единой Церкви. Был Царь. Был Бог. Была родная земля, на которой жили одной семьёй все сословия…Не может быть, чтобы это было потеряно нами навсегда. Кровь Царственных Страстотерпцев вопиет к небу. Божией милостью, все мы увидим ещё «Новую Русь по старому образцу», о которой пророчествовал святой праведный отец Иоанн Кронштадтский. Ради нее сегодня имеет смысл жить и работать…

http://www.pravaya.ru/look/5619