 |
| Православие и современность | Алиса Орлова | 07.11.2005 |
Учитывая количество в Саратове отделений реанимации, вопрос этот — насущный. Что значит «провести эвтаназию» — сделать смертельную инъекцию или просто отключить аппарат искусственной вентиляции легких, «забыть» вовремя дать лекарство? Возникает много сопутствующих вопросов: что такое смерть и где та грань, за которой человек еще жив или уже мертв? Формально критерий смерти — смерть мозга. Но реально диагностировать ее точно где-нибудь в районной больнице невозможно: нет ни оборудования, ни специалистов. Смерть человеческая — не миг, а процесс, иногда довольно сильно растянутый во времени. Насколько медик вправе вмешиваться, ускоряя или замедляя его ход? И глобально, если говорить о человеке не только как о биологическом теле, а как о существе, наделенном бессмертной душой, зачем, для чего Творцом отпущено то время, когда человек болеет и страдает?
Слово «эвтаназия» греческое (буквально «легкая смерть») и означает сознательное действие, приводящее к смерти безнадежно больного человека. Проблема эвтаназии появилась несколько десятилетий назад в связи с развитием медицинских технологий. Различают активную и пассивную эвтаназию. Активная — это введение смертельной дозы лекарства. Пассивная — прекращение медицинской помощи с целью ускорения смерти. В странах, где практикуются те или иные формы эвтаназии (впервые, в 2001 году, эвтаназия была узаконена в Голландии, затем в Бельгии и штате Орегон США, недавно закон об эвтаназии был принят во Франции), законодательная база эвтаназии различна. Но суть остается единой: в этих странах «право на благородную смерть» считается неотъемлемой частью свободы личности. Как же получилось, что строчки об эвтаназии появились в законах христианских стран?
Ответ на вопрос о правомерности эвтаназии напрямую зависит от типа цивилизации в данной стране. В странах с цивилизацией гедонистического (от греч. hedone — «наслаждение») типа, скажем, в Древнем Риме, ответ давался однозначный: человеку стоит жить, лишь пока он здоров и счастлив. Если «качество жизни» снизилось, то почему бы не выбрать благородную смерть, личность-то свободна, хозяин — барин. Именно такая постановка вопроса искони называлась на Руси своевольством. И именно такой взгляд на смерть (как на нечто досадное, мешающие, лишнее, постыдное) мы наблюдаем в протестантских странах — в тех странах, где эвтаназия разрешена законодательно или ведутся дискуссии по ее легализации.
В православных и католических странах вопрос о смерти прежде никогда не выносился в плоскость личного «хочу — не хочу». Смерть, болезнь и все, что происходит с телом человека, в православном христианстве считается напрямую относящимся и к его душе («по грехам и болезнь»). Свобода человека здесь — это прежде всего свобода от греха. Но, разумеется, человек по самой своей природе в процессе жизни не может избежать греха, который в результате и приводит его к смерти. На Руси никогда не было презрения к смерти, на Руси никогда смерти не боялись. Если для гедониста смерть — полная неизвестность и, возможно, абсолютный конец, то для верующего она — лишь смена формы бытия, закономерный итог всей жизни, переход в вечность. Разумеется, что постановка вопроса о «легкой смерти» в странах с многовековыми традициями такого взгляда на смерть невозможна. Если положение больного безнадежно, то при явных признаках приближающейся смерти священник читает отходную молитву — «Канон молебный при разлучении души от тела». Кроме этого канона существует еще «Чин, бываемый на разлучение души от тела, когда человек долго страждет».
Два противоположных взгляда на смерть — смерть-конец и смерть-итог — на практике, скорее всего, наблюдал каждый. Типичнейшая ситуация — две бабушки в больничной палате: одна верующая, а другая нет. Задача врача и священника найти подход к человеку, сказать ему именно те слова, которые он готов услышать, успеть это сделать, пока человек еще жив. Большой опыт решения таких вопросов накоплен в так называемых хосписах, специальных больницах для тяжелобольных и умирающих. Собственно, практика создания хосписов и является на Западе действенной альтернативой эвтаназии (кстати, и проблема «больного как обузы для родственников» тоже может сниматься за счет хосписов), но требует, разумеется, намного больше сил и средств. Ведь вколоть человеку смертельную дозу лекарства проще и дешевле. Но в России в связи с недостатком средств хосписов пока немного.
Опасность разрешения эвтаназии уже хорошо поняли в Голландии. В голландской печати обсуждалось достаточно много случаев, когда эвтаназию применяли к безнадежным пациентам вопреки их желанию. «Врач вошел в палату, попросил родных пациентки выйти. Затем он распорядился увеличить дозу морфия, отказавшись при этом дать письменное подтверждение. Через несколько минут женщина умерла. „Она могла бы прожить еще только неделю, — ответил врач на вопрос коллеги, — а мне необходимо было освободить место в палате“». В 1995 году в Голландии 3600 человек умерли в результате эвтаназии. Это только те случаи, когда пациент сам попросил о смерти. По данным исследования, жизнью 900 больных распорядились без их ведома и около 1900 летальных исходов произошло в результате увеличения врачами дозы обезболивающих препаратов с явным намерением ускорить наступление смерти.
Данные церковно-общественного совета по биомедицинской этике Московского Патриархата
Разрешение применения эвтаназии как действия по намеренному умерщвлению безнадежно больных людей по решению врачей или согласию родственников неизбежно приводит:
— к криминализации медицины и к потере доверия общества к институту здравоохранения; к умалению достоинства врача и извращению его профессионального долга;
— к снижению темпов развития медицинского знания, в частности разработок методов реанимации, обезболивающих препаратов, средств для лечения пока еще неизлечимых заболеваний и т. п.;
— к распространению в обществе принципов цинизма, нигилизма и нравственной деградации в целом, что неизбежно при отказе от соблюдения заповеди «не убий».
Даже в странах, поддерживающих эвтаназию, признают, что в большинстве случаев просьбы пациентов о смерти вызваны болью и депрессией. И зачастую облегчить моральные и физические страдания больного — задача, для врача вполне выполнимая. Стоит задуматься, чего на самом деле желает человек, когда говорит, что хочет умереть, ведь просьбы о смерти ежедневно слышат медики любой больницы. Боится ли он неизвестности, боли, одиночества, не хочет быть обузой для близких? Может быть, страдающий человек сможет воспользоваться болезнью как поводом подвести итоги своей жизни, сделать какие-то выводы, простить, примириться. Не пропустить этот момент — задача тех, кто рядом с ним.
Говорят, что не бывает атеистов в окопах под огнем. Так и на больничной койке серьезно больной человек не может не задумываться о вечности. Разумеется, церковные таинства нельзя считать лекарством в физическом смысле, тут нельзя устраивать торг: «Я исповедуюсь, причащусь и получу за это исцеление». Да, улучшения самочувствия может и не наступить или оно может быть кратковременным, но действие церковных таинств на душу человека несомненно благотворно. Страх смерти исчезает. Человек предает себя в руки Божии и… часто действительно наступает исцеление. Что же делать врачу у постели умирающего человека? Как решить, кому из тяжелых больных подключить, скажем, единственный в отделении аппарат ИВЛ? Ответ лежит на поверхности: учитывать, что реаниматология — наука о продлении жизни человека, а не о продлении его смерти. Десять раз подумать, назначая или отменяя препарат, а не «накачивать» человека сильнодействующими лекарствами, «чтобы не умер в мое дежурство». Ну и, конечно, по мере сил и возможностей все-таки принимать во внимание психологическое состояние тяжелобольного и умирающего.
В последние годы опубликовано множество исследований, посвященных психологии человека в терминальном (пограничном между жизнью и смертью) состоянии. Доктор Элизабет Кюблер-Росс и ее коллеги, исследуя состояние пациентов, узнавших о смертельном недуге, создали концепцию «смерти как стадии роста». Схематично эта концепция представлена пятью стадиями, через которые проходит умирающий (как правило, неверующий человек). Первая — стадия «отрицания» («нет, не я», «это не рак»); вторая — стадия «протеста» («почему я?!»); третья — стадия «просьбы об отсрочке» («еще не сейчас», «еще немного»), четвертая — стадия «депрессии» («да, это я умираю») и последняя — «принятие» («пусть будет»). На этой стадии душевное состояние человека принципиально меняется. К характеристикам этой стадии можно отнести такие высказывания некогда благополучных людей, как: «За последние три месяца я жила больше и лучше, чем за всю жизнь». Как отмечают специалисты, присутствие священника у постели больного позволяет человеку быстрее и легче достигнуть стадии «принятия». Но зачастую приход священника вначале воспринимается больным со страхом и недоверием, как знак того, что смерть близка. Задача близких — помочь человеку, проявив при этом не только твердость, но и такт, помня старую русскую пословицу «Невольник — не богомольник».
Тема эвтаназии очень обширна, и на заседании православных врачей успели только выслушать доклад священника Андрея Евстигнеева, оставив до следующего раза вопросы и обсуждение. В заключение хотелось бы сказать: дай Бог, чтобы проблема легализации эвтаназии никогда не появилась в повестке дня нашего правительства.
http://www.eparhia-saratov.ru/txts/journal/articles/02society/70.html
