 |
| Правая.Ru | Илья Бражников | 31.10.2005 |
Мы ничего не поймем в нашей собственной истории, если не будем соотносить события с православным церковным календарем. Смысл существования государства Российского раскрывался всегда именно этим соотнесением. Прародители наши называли отечество Святой Русью. Нам, их потомкам, живущим в секуляризованной России XXI века, может слышаться в этих словах риторика, пафос, метафора. Между тем, для предков наших это была совершенно конкретная реальность, воплощавшаяся в определенных событиях и символах.
Календарь — основа культуры, он задает ритм жизни, а ритм жизни формирует человека общественного (zoon politikon, по Аристотелю). Календарь — это большое время для миллионов частных жизней. Традиционный для России православный календарь определял жизнь государства в течение почти тысячелетия. Сменивший его советский был довольно компромиссным с традицией (по сравнению, например, с календарем Французской революции), он не вводил нового времени, не начинал с себя отсчет дней истории, не переименовывал месяцы и даже не отменил выходного воскресного дня. Единственная революционная мера в отношении календаря, принятая большевиками, — это переход со «старого» на «новый» стиль. Но даже такое, не самое радикальное изменение произвело разрушительную работу: разделило церковные и гражданские праздники, общество раскололось на верующих и не верующих, живущих по двум разным календарям, как бы в двух временах, с разными знаменательными событиями, разными праздниками. Это «двоевременье» так и не было устранено вплоть до конца СССР. Наш сегодняшний календарь по-прежнему раздвоен и эклектичен, и это, безусловно, накладывает отпечаток на сознание «россиян».
Православная Церковь живет (то есть, держит посты, празднует праздники, отмечает годовщины и проч.) по Юлианскому освященному календарю, светское государство живет по Григорианскому, выделяя официально только Рождество, но «не замечая» Пасхи, Троицы, Вознесения, Преображения, Успения, Крещения, Покрова и других традиционных для России праздничных дней. Ещё более нелепое положение в учебных заведениях, где, как, например, в школах, остались советские осенние (приуроченные к 7 ноября) и весенние (введенные взамен пасхальных) каникулы. При этом Рождественские каникулы уже имеют официальный статус. Однако, «Рождественские» сегодня понимаются как промежуток между католическим и православным Рождеством, а не как Святки — время между православными Рождеством и Крещением.
Рассмотрим перечень официальных государственных праздников на 2005 год:
1 января — Новый год.
7 января — Рождество Христово,
23 февраля — День защитника Отечества,
8 марта — Международный женский день,
1 мая — Праздник Весны и Труда,
9 мая — День Победы,
12 июня — День России,
4 ноября — День народного единства.
Легко заметить, что в этом календаре три советских государственных праздника, два православных (среди которых один замаскирован под гражданский, но об этом речь впереди), один «европейский» — новый год, установленный Петром Первым (правда, значительная часть населения по-прежнему отмечает ещё и «старый новый год» по Юлианскому календарю), один «федеральный» (крайне непопулярный, называемый саркастически в народе «День независимости России от самой себя») и, наконец, один действительно общенациональный — День Победы в Великой Отечественной войне.
Компромиссность и отсутствие всякой серьезной логики в таком календаре достаточно очевидны. А отсутствие единого подхода в календаре негативно влияет на современного русского человека, и нельзя не порадоваться, что ситуация, хоть медленно и со скрипом, но начинает меняться.
Знаком перемен в лучшую сторону можно считать решение Государственной Думы в декабре минувшего года сделать общенациональным праздником 4 ноября — день освобождения Москвы от польских интервентов в 1612 году. Нужно сразу оговорить: речь идет не о введении, а о восстановлении вековой российской традиции; это отнюдь не придуманный и не новый праздник — победа Нижегородского ополчения ежегодно и всенародно отмечалась в России с 1649 по 1917 гг., а Русская Православная Церковь праздновала этот день и после 1917 года, чествуя Казанскую икону Божией Матери.
Несмотря на то, что официальное название не содержит упоминания самого чтимого в России образа Богородицы, нельзя сказать, что Казанская, как выражаются в народе, и нынешний День народного единства — разные праздники. Церковь не один год добивалась восстановления 4 ноября, потому что история церковного почитания Казанской иконы неотрывна от истории нашего Отечества.
Каждая христианская нация имеет свой особенный тип Богопочитания. Так случилось, что Русский народ, будучи крещен, проникся совершенно особыми чувствами к Божией Матери, и Она ответила ему взаимностью. Уже в истории князя Андрея Боголюбского, который перевозит из Киева во Владимир глубоко чтимый образ Богоматери — будущую Владимирскую икону, — церковная история теснейшим образом переплетается с гражданской. Божия Матерь, Сама явившись князю Андрею во сне, повелевает оставить Свой образ недалеко Владимира — так возникает Боголюбово — монастырь и княжеская резиденция.
Преподобный Сергий Радонежский удостоился восьми посещений Пресвятой Богородицы. Святой благоверный князь Димирий Донской, по всей видимости, получил от него прямое наставление о том, как правильно провести время до и после Куликовской битвы. Войско князя Димитрия собралось на праздник Успения Божией Матери, вступило в бой и одержало победу в праздник Рождества Богородицы (8 сентября), вернулось в Москву на Покров (1 октября). Очевидно, что все значимые шаги предпринимались князем (возможно, по совету преподобного Сергия) в согласии со священным календарем. Победа была, таким образом, очевидным для всех знаком благоволения Царицы Небесной. Собственно, Её победой. Важнейшие даты начала Московского государства оказались вписанными в церковную историю или, точнее говоря, были неотделимы друг от друга.
Любая государственность (если она истинна, то есть не вымышлена) — священна. В основании государства мы всегда видим героев, святых, а иногда и Самого Бога. Например, государственность древнего Израиля была, согласно Библии, результатом завета праотцев еврейского народа с Творцом. Завет — это договор, который, как мы знаем из юридической практики, может периодически возобновляться, продлеваться или, напротив, терять свою законную силу.
Основанием Российской государственности является своеобразный завет первых русских князей, затем Царей и святых — с Господом, выразившийся, в частности, в особом благоволении Божией Матери, Которая, как утверждает благочестивое русское предание, выбрала Русскую землю Себе в удел. На всем протяжении русской истории мы видим, как проявляется в ней участие Царицы Небесной. Долгое «молчание», непроявленность Божественной воли может привести к Смуте. И наоборот: очевидное благоволение Всецарицы разрешает кажущуюся неразрешимой историческую ситуацию.
Именно так и было в начале XVII века.
Системный кризис русской государственности, называемый ещё Великой Смутой, был связан, прежде всего, с нечеткостью, неясностью, кто в настоящий момент является носителем верховной власти, к кому благоволят Царь Небесный, Его Матерь и святые угодники. Прежний — не вызывавший вопросов — династический принцип наследования власти дал сбой: основная царская ветвь Рюриковичей, правившая Русью семь с половиной столетий, пресеклась. Предстояло понять, кому перейдет благодать наследства: ближайшему ли окружению последнего «природного» Царя, или его ближайшим родственникам, или другим ветвям Рюриковичей. Испробовали всё, дошли до последних крайностей, до дна — до передачи власти самозванцу, затем иноверцу, до гражданской войны и демократических выборов, на которых, впрочем, особенно выбирать уже не пришлось: воля Божия была уже ясна, выбор новой династии состоялся.
За четверть века до начала Смуты, когда никто не мог даже представить ничего подобного, в Казани произошло чудо. В общем, как поначалу могло показаться, вполне рядовое чудо, каких за всю историю Святой Руси можно насчитать сотни. Во граде Казани, не так давно ставшей частью Московского царства, была обретена икона Божией Матери Одигитрия, или Путеводительница. Нашла ее, закопанную в земле, на месте пожара, десятилетняя девочка Матрона Онучина, после того, как Сама Богородица трижды являлась ей во сне и просила сделать это. Икона оказалась чудотворной, она сразу стала исцелять немощных и больных, создавая тот круг людей, который спустя четверть века именно отсюда, с берегов Волги, вместе с этим образом пойдет освобождать Москву. Всё, разумеется, начинается с «малого времени» частной жизни, с детей и их родителей, которые, получив чудесную помощь, уже не поколеблются в вере, не забудут оказанной им Высшей милости, а когда узнают, что их святыня под угрозой, не раздумывая встанут на ее защиту и, разумеется — на защиту отечества, где есть место подобным истинным чудесам.
Записал историю обретения иконы и ее первые чудеса отец Ермолай — самый авторитетный священник в то время в Казани. Не мог он тогда предполагать, что именно Казанская икона сыграет решающую роль в деле освобождения Москвы, и что именно ему доведется в тех событиях первым призвать на защиту Отечества. А тогда, высоко подняв образ над головой, сопровождаемый крестным ходом, он отнес его на городскую площадь, где и осенил им на четыре стороны весь собравшийся народ. Отец Ермолай отслужил первый молебен и написал тропарь новоявленной иконе «Заступнице Усердная», который вскоре запела вся Русь. Через десять лет на месте обретения чудотворной иконы митрополит Ермоген (отец Ермолай принял постриг с именем Ермоген в Московском Чудовом монастыре и вскоре был назначен на Казанскую кафедру) основал женский монастырь в честь иконы Божией Матери Казанской, причем юная Матрона Онучина приняла в нем постриг и стала потом настоятельницей.
Надо ли говорить, как велико было значение этого чуда именно для Казани — города татарского, где русские зачастую оказывались невольниками — так, Царем Иоанном Грозным после взятия Казани было освобождено до 60 000 русских пленных, в сущности — рабов. Всю вторую половину XVI в. шло активное обращение татар в христианство, и столь явные чудеса, когда слепые прозревали, парализованные вставали с постелей, конечно же, убеждали местное население, сколь велик христианский Бог. Впоследствии в ополчении Минина и Пожарского будет и татарский отряд, да и сам гражданин Кузьма Минин — татарского рода, сын солеварщика Мины Анкундинова. Татары в ту лихую годину не предали русских, не ударили ополчению в спину. Освобождение Москвы 1612 года стало общим делом русских и татар, они вместе стали за свою государственность, проявив то самое единство, которое и будет утверждать новый (то есть, забытый старый) праздник. В этом смысле памятник Минину и Пожарскому на Красной Площади — это и первый памятник «евразийству» (не по исполнению, конечно: архитектор Мартос изобразил Минина и Пожарского античными героями, но по сути). Памятник этот воистину национален.
Но вернемся к событиям XVII века. Что побудило простого горожанина, внука крещеного татарина Анкундина, нижегородца Кузьму Минина начать рассылать письма по всем концам Русской земли и организовывать ополчение? Неужели ему было больше всех надо? Ответ на этот вопрос дает Симон Азарьин в замечательном литературно-историческом памятнике «О явлении чудотворца Сергия Кузьме Минину и о собрании ратных людей на очищение государства». Собственно, само название и содержит ответ. Действительно, Кузьме трижды являлся преподобный, понуждая его на этот труд, причем, как пишет о Минине Симон (а пишет он со слов настоятеля Троице-Сергиевой лавры архимандрита Дионисия): «Он же возбнув бысть во срасе многе и помышляя, яко не бе воинское строение ему в обычай, и в небрежение положив». То есть, Кузьма не сразу послушал Сергия, а сопротивлялся воле Господней, потому что боялся не справиться — ратное дело для него, мирного горожанина, было «не в обычай». И только «прещение», прямая угроза преподобного и насланная «болезнь чрева» заставила его покаяться и взяться за дело.
Дело же это начато было ранее бывшим отцом Ермолаем, затем митрополитом Казанским, а затем и Патриархом всея Руси — Ермогеном. Когда разыгрывался ещё первый акт Русской Смуты, и на троне московских царей сидел, прикрываясь именем законного царевича Димитрия, беглый монах Григорий, митрополит Ермоген был единственным, кто на церемонии коронования самозванца подал голос против венчания на царство католички Марины Мнишек и строительства в Кремле костёла: «Не достоит Царю православному приимати жену некрещеную и римские костёлы строити! Не буди, Царю, тако!» И этого единственного, но грозного голоса оказалось достаточно — свадьба была отложена, пришедшие с Лжедимитрием поляки довольствовались домовой церковью в палатах бывшего Царя Бориса Годунова. После свержения самозванца Ермоген был избран на патриарший престол и оставался на нем всё самое тяжелое для Русского государства время, пристально следя, чтобы развращаемый безвластием народ окончательно не отпал от заповедей и веры Христовой. Он отстаивал несчастного, но законного Царя Василья против второго самозванца, затем, по отречении Шуйского, стоял за присягу польскому королевичу Владиславу против недееспособной боярской думы. Однако, в составленной им «Грамоте к Жигимонту, королю Польскому» ясно сформулировано условие, при котором возможно правление Владислава: «Даруй нам сына своего, его же возлюби и избра Бог во Цари, — в нашу православную греческую веру…» Король Сигизмунд III не мог исполнить этого условия, так как, несмотря на свою значительную мирскую власть (в грамоте Польский государь титулован великим князем Литовским, Русским, Пруским, Жемоицким, Мозовецким, Киевским, Волынским, Лифлянским, Эстонским, наследным королем Шведским и проч.), тем не менее, он оставался заложником Римской политики. С точки зрения этой политики, православный Царь, пусть польского происхождения, не должен занимать московский престол — не для того посылались в Россию Лжедимитрии — первый, затем второй, не для того по всей Руси работали католические миссионеры: августинцы, бенедиктинцы и, конечно, иезуиты. Только католический правитель смог бы обеспечить внешнее управление Русью. Но допустить такого Царя для России означало поступиться всей своей историей, всем смыслом своего существования, пришлось бы добровольно отказаться от миссии Удерживающего, перестать быть Третьим Римом, а это, было бы и предательством всего мира, поскольку, согласно пророчествам, вплотную приближало конец истории. Собственно, когда в Москве, сожженной поляками на Страстной седмице 1611 года, начался голод, а позднее, уже накануне взятия Кремля ополченцами, антропофагия, когда, по свидетельству очевидца, польского хорунжего Осипа Будилы «не стало трав, корней, мышей, собак, кошек, падали… осажденные съели пленных, съели умершие тела, вырывая их из земли: пехота сама себя съела и ела других, ловя людей. Пехотный поручик Трусковский съел своих сыновей; один гайдук тоже съел своего сына, другой съел свою мать… Об умершем родственнике или товарище, если кто другой съедал такового, судились как о наследстве и доказывали, что его съесть следовало ближайшему родственнику, а не кому другому… Иной пожирал землю под собой, грыз свои руки, ноги, свое тело и, что всего хуже, желал поскорее умереть и не мог, — грыз камень или кирпич, умоляя Бога превратить в хлеб, но не мог откусить…»
Совершенно очевидно, что осажденные польские захватчики были осуждены Самим Богом за все те безчинства, которые они творили в Кремле, за все неправды, сделанные русским людям, которые поначалу воспринимали их как законную силу, которая поможет им одолеть Смуту, преодолеть беззаконие, установившееся в отсутствие Царя. Другой польский офицер Самуил Маскевич самокритично признавался в своем дневнике: «Наши, ни в чем не зная меры, не довольствовались миролюбием москвитян и самовольно брали у них всё, что кому нравилось, силою отнимая жен и дочерей у знатнейших бояр. Москвитяне очень негодовали и имели полное к тому право». Однако, даже не это, не то, что призванные навести порядок, поляки сами стали источником страшных беззаконий, — не это, в итоге, вызвало народное возмущение. Оказавшиеся волею судеб в сердце России, в Кремле («Москва есть храм России, а Кремль ея алтарь», как сказано позже великим русским Государем Александром III), получив вновь, как это было в начале русской государственности, согласие русских людей «княжити и володети» ими, поляки оказались недостойны этой высокой чести; связанные обязательствами с Римом Первым, они оказались недостойны быть вождями Третьего Рима. Они пришли как посланцы Запада — учить «темный варварский народ» началам «цивилизации», а народ, к их удивлению, оказался и цивилизованнее, и не в пример благочестивее. Сами же они и оказались на поверку сущими варварами. Тот же Маскевич рассказывает о некоем Блинском, который, напившись пьян, выстрелил несколько раз в икону Пресвятой Богородицы. Польскому командованию пришлось отрубить ему обе руки и сжечь на костре — иначе народное возмущение нечестивыми захватчиками началось бы гораздо раньше. Сами русские, как свидетельствует Маскевич, «соблюдают великую трезвость»: «Пьянство запрещено; корчем или кабаков нет во всей России; негде купить н вина, ни пива, и даже дома, исключая бояр, никто не смеет приготовить для себя хмельного». В Китай-городе до 40 000 лавок, но соблюдается удивительный порядок в торговле. Воровство, обман, практически невозможны — пресекаются немедленно. И, заметим, ведь речь идет отнюдь не о лучших — наоборот, о беззаконных, смутных временах! Как это рознится с сегодняшним положением дел! Москва, пишет Маскевич, красивейший город, в ушах гудит, когда трезвонят все колокола. «И все это мы в три дня обратили в пепел: пожар истребил всю красоту Москвы», — то ли сожалеет, то ли хвастается шляхтич. На развалинах Москвы поляки открыто грабили церкви, монастыри, выбрасывали из гробниц святые мощи, сбивали оклады с икон, а сами иконы рубили саблями и сжигали. Проклятие Господне над ними, озвученное Патриархом Ермогеном, становилось все очевиднее.
В начале завоеватели, пытаясь представить выгоды польского правления, хвалились своей свободой. Как и теперь «демократические свободы» — товар, в обмен на который нынешнее руководство Запада хотело бы получить государственный суверенитет России. Предки наши видели всю сомнительность такой сделки и отвечали полякам: «Вам дорога ваша воля, нам неволя. У вас не воля, а своеволие: сильный грабит слабого; может отнять у него имение самую жизнь. Искать же правосудия, по вашим законам, долго: дело затянется на несколько лет… У нас, напротив того, самый знатный боярин не властен обидеть последнего простолюдина: по первой жалобе Царь творит суд и расправу. Если же сам Государь поступит неправосудно, его власть: как Бог, он карает и милует. Нам легче перенести обиду от Царя, чем от своего брата: ибо Он — владыка всего света». Разве мог польский король, при всех его достоинствах, взять на себя такое бремя — «владыки всего света»? Разве вынес бы он всей тяжести шапки Мономаха? Разумеется, нет: потому так и тянул король Сигизмунд, медлил, не отпускал в Россию сына — а Смута продолжалась, и храбрые польские рыцари из благородных завоевателей превращались в пленников, нечестивцев, теряющих человеческий облик. Сигизмунд выдвинулся, когда было уже поздно: русские выходили из Смуты, Царь был избран, Пресвятая Дева Казанским Своим образом заступилась за Свой народ.
Последним распоряжением Патриарха Ермогена, переданным нижегородцам через двух послов, чудом пробившихся в заточение на свидание с ним, было взять с собою тот самый чудотворный образ, который был обретен в пору его священничества в «новопросвещенном граде», как называет он Казань в своих сочинениях. Распоряжение это было неукоснительно исполнено, и Пресвятая Богородица взяла русское ополчение под свое покровительство. Нельзя не упомянуть и о ещё одном чуде: в осажденном Кремле находился тогда архиепископ Арсений из Греции. Ночью, накануне 22 октября, к нему в келью явился сияющий Божественным светом преподобный Сергий Радонежский и возвестил, что «заутра Москва будет в руках осаждающих, и Россия спасена». Как бы в подтверждение истинности пророчества архиепископ исцелился от болезни. И действительно: на следующий день ополчение выбило поляков из Китай-города, а через два дня был освобожден Кремль. После этого ратники князя Пожарского собрались в церкви Казанской Божией матери за Покровскими воротами — возблагодарить Царицу Небесную за дарованную победу.
А в 1636 году Казанской ополченской иконой был освящен собор на Красной площади, построенный на средства князя Димитрия Пожарского. Разрушенный большевиками, он был восстановлен в 1992 году на прежнем месте. И это ещё один знак милости и прощения России Божией Матерью.
Чудеса и помощь государству и народу российскому от образа Казанской Богоматери не закончились со Смутой. Перед Полтавской победой в 1709 г. русский царь Петр I с войском молился именно перед этой иконой, а в 1721 г. перенес один из ее списков в построенный им Петербург. Святитель Митрофан Воронежский пророчествовал Петру: пока Казанская икона на месте и есть молящиеся, враг не войдет в город. В 1811 г. образ был поставлен в только что построенном и освященном Казанском соборе, где вскоре Михаил Кутузов молился перед чудотворной иконой о победе над французами. Святой образ осенял русских солдат, идущих на освобождение России от иноземных захватчиков в 1812 г., и первая крупная победа была одержана как раз в день праздника Казанской иконы — 22 октября, под Вязьмой, когда выпал снег и ударили сильные морозы: сама Заступница пришла на помощь воинам. Так что нынешнее празднование 4 ноября — это ещё и воспоминание о первой победе над Наполеоном.
Матерь Божия не оставила без Своего Покрова и советского народа, когда в период Великой Отечественной войны он вновь обратился к Ней за помощью. Знаменитая Сталинградская битва началась с молебна перед Казанской иконой, и только после этого был дан сигнал к наступлению. Благочестивое предание гласит, что прорвать блокаду Ленинграда немцам не удалось именно потому, что из Владимирского собора была вынесена Казанская икона и с ней ленинградцы прошли крестным ходом вокруг города — об этом пишет протоиерей Василий Швец в своей повести «О чудесах Казанской иконы Богоматери». Но, заметим, даже если этого крестного хода не было (в последнее время протоиерей Василий критикуется церковной печатью), самого пребывания иконы в городе и молитв блокадников перед ней было вполне достаточно.
Митрополит Ливанских Гор Илия, молившийся в монастыре недалеко от Бейрута о спасении России в войне, получил непосредственно от Богородицы весть о спасении и необходимых к этому мерах. Об этом он написал письмо и послал его дипломатической почтой советскому руководству. Как теперь нам известно, меры эти были приняты. Митрополит Илия посетил СССР в 1947 году, был торжественно встречен. Цель его приезда была глубоко символическая: возложить золотой венец на Казанскую икону в Князь-Владимирском соборе. Подобную награду в свое время сделал князь Димитрий Донской для Владимирской иконы за дарованную победу на Куликовом поле.
Так поздравим же себя и друг друга! Мы вновь обрели чудесный праздник. Поскольку ничто не совершается без воли Божией, Божия Матерь вновь проявляет к нам, грешным, столь явную милость — позволяет праздновать день Своей святой иконы и указывает нам единственно верный выход из нынешней Смуты. Пусть возобновленный праздник станет, действительно, Днем народного единства — единства в вере, в любви к Отечеству, к его Священной Истории. Будем же, как и наши предки, соотносить наши действия со святой державной волей Владычицы нашей — и тогда эта История, полная подвигов и чудес, обязательно продолжится.
