 |
| Москва, журнал | Михаил Дунаев | 28.10.2005 |
Беда наших многочисленных диспутов (не только о патриотизме, но и вообще) в том, что мы изначально не догадываемся установить объем понятий. Сначала нужно договориться о терминах, а затем уж подискутировать всласть. Правда, когда смысл терминов окажется определенным, тогда сами собою отпадут и многие поводы для споров — истина давняя.
Но все же: что есть патриотизм?
Странный вопрос. Патриотизм есть любовь к родине, о чем говорит сама этимология слова.
Ответ справедливый, но бессодержательный. Потому что с неизбежностью возникнет хотя бы в некоторых умах новый вопрос: а что есть родина? Каков объем этого понятия?
Ответы начинаются с банального: родина — это место, где ты родился. Кто-то и возразит: где родился — это случайность, родина же там, где хорошо. Спорить бесполезно: если человек не испытывает любви именно вот к этому месту, с которым связан происхождением, ему ничего не объяснить.
«В современном мире, — писал о том И.А. Ильин, — есть множество таких несчастных безродных людей, которые не могут любить свою родину потому, что инстинкт их живет лично-эгоистическим или эгоистически-классовым интересом, а духовного органа они лишены. И вот идея родины ничего не говорит их душе. Идея родины предполагает в человеке живое начало духовности. Родина есть нечто от духа и для духа, а в них — духа нет: он или безмолвствует, или мертв. <…> Орган духа атрофирован в них, как же они могут найти и полюбить родину? <…> Духовно мертвый человек не будет любить свою родину и будет готов предать ее потому, что ему нечем воспринять ее и найти ее он не может».
Ныне, заметим, усилия многих направлены именно на то, чтобы атрофировать в русских людях этот духовный орган.
Чувство родины совершенно иррационально: мне именно хорошо здесь, и не потому, что текут тут молочные реки в кисельных берегах, а просто здесь началась моя жизнь, здесь я вырос, начал постигать красоту мира, любовь, начатки счастья, свою корневую и невыразимую словами связь вот с этой землей, с этими людьми, с бытием мира вообще.
«Родина есть священная тайна каждого человека, так же как и его рождение, — писал С.Н. Булгаков. — Теми же таинственными и неис-следимыми связями, которыми соединяется он через лоно матери со своими предками и прикрепляется ко всему человеческому древу, он связан через родину и с матерью-землей, и со всем Божиим творением. Человек существует в человечестве и природе, и образ в его существовании дается в его рождении и родине».
Не имеющие ощущения этой связи и стараются опорочить патриотизм, ибо со времен Эзопа известно: что недоступно, то нужно оболгать и отвергнуть. Спорить с таковыми и доказывать что-либо — бессмысленно.
Булгаков же утверждал: «Любовь свойственна лишь духу, я, и любовь к родине есть все-таки духовное самоопределение я, и поскольку она требует от него жертвенности, однако без обращения предмета любви в кумир, в мнимое божество».
Последнее замечание особенно важно, ибо оно напоминает об истинной иерархии ценностей. Достоевский точно выразил эту иерархию: правда выше России. Важно лишь: для него правда есть не некая истинная идея, рожденная человеческим опытом и рассудком, но Правда Христова — и ничто иное. Поэтому и понятие родины лишь тогда священно, когда осмысляется через Божию мудрость.
Само понятие отечества (синоним родины) в Новом Завете раскрывается как сакральное:
«Для сего преклоняю колени мои пред Отцом Господа нашего Иисуса Христа, от Которого именуется всякое отечество на небесах и на земле…» (Еф. 3, 14−15).
Противопоставление такого понимания отечества (родины) и истины есть отрицание истины, единственным критерием которой может быть лишь слово Священного Писания.
«Отечество, — писал С.Н. Булгаков, разумея под этим словом именно родину, — есть только расширенное понятие отцовства и сыновства, собрание отцов и матерей, породивших и непрерывно порождающих сыновство. Эта идея нации как реального, кровного единства получила пластическое выражение на языке Библии…»
Для И.А. Ильина это была одна из задушевных его мыслей:
«…Любовь к родине есть творческий акт духовного самоопределения, верный перед лицом Божиим и потому благодатный».
Однако не все возносятся мыслью столь высоко. Многие сопрягают с понятием родины то, что непосредственно соединено в их сознании именно с местом рождения: земля, природа, люди, тут живущие… А.Т. Твардовский в свое время предложил понятие малой родины, входящей в состав чего-то большего, объемного, неохватного взором и умом. Не обязательно каждый расширяет свое умозрение до этого понятия большой Родины (которая уж непременно с большой буквы должна быть начертана), но когда расширение в сознании происходит, то начинается с родных знакомых представлений, только земля мыслится теперь не маленьким обозримым клочком, а громадным пространством, в каком человек и не бывал-то никогда. Не только вот этот город или деревня, а и далекая Сибирь, и Курильские острова — тоже моя Родина, и никому я ее отдавать не хочу. И близок теперь мне и весь народ, заселяющий это пространство, и он лучший народ во всем мире. И нет ничего лучше нашей природы. Потому что нет ничего лучше того, что любишь.
Неизбежно начинают проявлять себя в сознании и новые понятия, без которых мыслить большую Родину уже нельзя: страна, государство, культура, наука, история, военная слава. Всем этим тоже можно гордиться: мы самая большая страна, у нас создана великая культура, мы наследники славной многовековой истории. Иногда к понятию Родины прибиваются и курьезные понятия, например: идеология, спорт. Были же люди (и до сих пор остаются), гордящиеся тем, что мы стали первой в мире страной победившего социализма и побеждали на многих чемпионатах и олимпиадах.
И вот обнаруживается: нет никакого единого патриотизма, поскольку человек может своевольно выбирать для себя любой набор ценностей, относящихся к пониманию Родины. Можно любить природу и культуру, но быть равнодушным к политическому устройству страны. Или мало ли таких, кому нет дела ни до истории, ни до культуры, но мнящих себя патриотами, поскольку жарко болеют за судьбу национальной сборной по футболу? Однажды так и прозвучало в какой-то телепередаче: русская национальная идея — это достижение мирового футбольного чемпионства. А кому безразличны все спортивные победы — он что же, не патриот?
Ладно, не станем морочить себя и других подобным вздором, но задумаемся всерьез: где критерий патриотизма? Какой необходимый набор ценностей необходимо признать, чтобы истинно быть патриотом? Задумавшись над этим, можно впасть в растерянность.
Вспомним знаменитое стихотворение Лермонтова «Родина». Уже в первой строке автор утверждает: «Люблю отчизну я…» — то есть сразу объявляет себя патриотом, но тут же называет этот патриотизм странным. Почему? А потому, что его любовь не втискивается в сложившиеся шаблонные рамки: ему безразличны военная слава, государственная мощь, история, но дороги облик родной земли и народ, эту землю населяющий. «Чета белеющих берез» и «изба, покрытая соломой», оказываются важнее всех военных побед, вместе взятых.
Другому же важно именно государство, самое обширное и самое могущественное (хотя бы в мечтах). Третий ради торжества коммунизма готов был искорежить всю землю, «менять течения рек и высокие горы сдвигать». Четвертому государство ценно именно тем, что его составляет самый одаренный в мире народ. Пятому подавай мировое господство…
Все количество сочетаний и соединений из различного числа составляющих элементов (а каждый из них может еще и по-своему толковаться) трудно обозреть. Многообразные патриотические идеи создают такие затейливые лабиринты, из которых не знаешь, как и выбраться.
Все порою трагически усугубляется тем, что каждое из понятий, составляющих идею патриотизма, превращается иными лихими умами в самодостаточную ценность, превозносится, а в итоге создается почва для национальной фанаберии и прочих «прелестей» извращенного патриотизма. Именно отсюда черпают свои доводы ненавистники патриотического национального самосознания.
Большую часть наших патриотов составляют государственники. Те, для кого идея могучего государства представляется высшей ценностью народного бытия. Все остальное должно, по мысли этой категории патриотов, подчиняться государству, служить ему. Когда, например, у одного из таких государственников, генерала Макашова, спросили о его отношении к Церкви, он ответил: «Мы будем поддерживать ее в той мере, в какой она будет полезна государству». (Это значит: государство выше Истины.)
Но куда деться от вопроса: а в чем ценность государства? Для чего оно нужно? Какова цель его бытия?
Самый точный ответ дал недавно А.И. Солженицын (обобщая многих и многих предшественников): важнейшее — сбережение народа. Писатель сформулировал это как подлинную национальную идею нашего времени, ту самую, отысканием которой ныне так озабочены беспокойные умы.
Вот это утверждение обнаружило тупиковость одного из серьезнейших направлений патриотической мысли. Сбережение народа необходимо, но это не может стать национальной идеей. (Так могут сказать мыслители и иных народов, и чем тогда русская идея будет отличаться от польской, например?) Национальная идея должна выявить смысл бытия нации, цель исторического движения народа. Сбережение же — средство, но не цель. Оно есть средство для какой-то иной цели. Для какой? Ради чего существуют эта земля, этот народ, государство? Для чего сберегать народ? Чем моя Родина может быть необходима всему миру? Если такой необходимости нет, то существование моего народа не имеет ценностного обоснования, ничем не обеспечено в историческом развитии человечества. Народы приходят и уходят, сменяются цивилизации, исчезают могущественные империи — стоит ли жалеть о том? Так и мы уйдем, если не осмыслим собственное бытие. Мы, конечно, еще поборемся, помужествуем, но не будет ли это бессмысленными судорогами агонизирующего организма?
Мы все время озабочены тем, как бы нам в этом времени устроиться поудобнее и поприятнее. И все понятия мыслим узко прагматически — вот наша беда. Мы забываем о вечности, которая только и должна дать нам верную точку воззрения на наше бытие. Сказано же и повторяется многажды: «Ищите прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мф. 6, 33). Мы же об этом всем печемся, его ищем. Мы ищем царства земного, и только земного.
Мы не хотим разглядеть конечные цели истории. А смысл бытия народа вне исторического движения не постигнуть. Следовательно, прежде чем говорить о патриотизме, нужно определить, имеет ли тот или иной патриотизм ценность для истории. Для подлинной истории, а не для исторической суеты.
Но что есть история?
История есть процесс движения отпавшего от Бога человека (в его всечеловеческом единстве) к новому соединению с Творцом через череду повторных отступлений, ошибок, падений, совершенных в силу поврежденности натуры грехопадением, и восстаний, побуждаемых стремлением к спасению, — в конкретных обстоятельствах воплотившихся.
Этому движению препятствует тот, кто и спровоцировал само отпадение, богоотступничество, поэтому можно сказать и так:
«История есть перенесенная в земной мир борьба дьявола против Бога — проявляемая через борьбу поддавшихся бесовскому соблазну и противящихся ему. Борьба эта может совершаться открыто и прикровенно. Каждая эпоха облекает основное содержание истории в конкретные религиозные, культурные, этические, эстетические, социальные, экономические, политические, этнические, идеологические и какие угодно иные формы. Но они не должны вводить в заблуждение: борьба тьмы против света, зла против добра и справедливости, лжи против правды — всегда просвечивает сквозь любой конкретно-исторический камуфляж. Эта борьба в социально-историческом мире есть производное той внутренней невидимой брани, какая совершается в каждой душе человеческой и в которой внешние события черпают энергию для своего развития — энергию добра как и энергию зла».
Все, что остается за рамками этого процесса, — историческая суета, любопытная сама по себе, завлекательная для наблюдения, кишащая обилием событий, каждое из которых представляется нередко весьма важным, сущностным. Но для исторического процесса, движимого Промыслом Божиим, она бессмысленна и лишь затемняет понимание истории.
И значит, подлинное историческое сознание — это сознавание того, как-то или иное событие, деяние, персонаж участвует в таком историческом процессе. Противление же Промыслу есть антиисторическое, саморазрушительное деяние. Ведь нередко бывает и так: какое-то действие весьма выгодно для неких сиюминутных целей, но губительно для подлинной истории. (Например, взаимоотношения Петра I или Екатерины II с нашей Церковью.)
Ныне бессчетны споры о ходе исторического развития, о судьбах той или иной страны, экономической системы, цивилизации. При этом учитываются мельчайшие факторы, определяющие таковые судьбы, — вплоть до мелочности партийных склок и амбициозности государственных деятелей. А забывается первостепенное: главный субъект истории — Творец Вседержитель. Он направляет ход исторического процесса Своею волею. Но человек — не пассивный наблюдатель, он, по слову апостола, соработник Божий (1 Кор. 3, 9). Он должен постигать волю Творца и следовать ей, ибо она направлена к его высшему благу. Но человек может и противиться исторической истине, утверждать самовластную волю ради утверждения собственных представлений о смысле бытия. И вот от этого-то зависит, должным ли образом идет историческое движение человечества.
Повторим: в истории человечества действует промыслительная воля Божия, а также и воля человеческих и национальных стремлений. Только тогда вся нация может достичь благого результата, когда подчинит свою волю воле Промысла, станет соработником Божиим в домостроительстве спасения. Осуществлять дело Божие на земле — вот смысл бытия человека и бытия нации в этом мире. В этом судьба народа и судьба каждого отдельного человека тождественны.
И.А. Ильин дал глубокое осмысление содержания нашей жизни:
«Христианство учило, что Божественное выше человеческого и духовное выше материального и земного. Но Божественное не противостоит человеку в недосягаемом удалении; оно таинственно вселяется в человеческую душу, одухотворяет ее и заставляет искать подлинного совершенства на всех земных путях. Что бы ни делал христианин, он ищет прежде всего живого единения с Богом. Он ищет Его совершенной воли, стараясь осуществить ее как свою собственную. Поэтому жизнь христианина не может быть ни бесцельною, ни страстно-слепою: он во всем обращен к Богу, поставляя Его выше всего прочего, подчиняя Ему все и в себе, и в делах своих. Его внутренняя направленность оказывалась религиозною; его религиозная направленность становилась всепроникающею».
Неучастие в деле собственного спасения есть также противление воле Творца. Не стоит забывать: в историческом процессе имеется еще один субъект, действующий ради собственных целей, — дьявол. И человек следует либо воле Промысла, либо лукавой воле врага — третьего не дано, как бы мы ни обманывали себя хитроумными рассуждениями.
Уже не раз обращалось внимание на важную мысль Вл. Соловьева: «…идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». Вот из чего требуется исходить. Поэтому подлинный патриотизм можно определить как сознавание и следование той предназначенности, которую Промыслитель устанавливает для твоего народа, твоей земли.
(Правда, немало таких сыщется осмыслителей бытия, кто примется утверждать, будто нам неизвестно, что Бог думает о нас в вечности. Печально. Ибо узнать о том нетрудно: достаточно открыть Евангелие. Но уж если не знаешь, то отойди, не навязывай домыслов своего ума как истину, достойную всеобщего внимания.)
Промысл же Божий направлен именно ко спасению и обожению человека, то есть к нашему высшему благу в вечности. Поэтому мы верно осмыслим свою национальную идею, смысл патриотизма, лишь если сознаем свое место в истории, предназначенное нам Промыслом.
Творец даровал человечеству дар любви к родине, чтобы через эту любовь постигать и смысл истории (а большинство такой дар успели отвергнуть). Ильин утверждал недаром:
«Родина есть нечто от Духа Божия: национально воспринятый, взращенный и в земные дела вработанный дар Духа Святого».
Глобализм потому и победит, что у народов Европы уже нет подлинно патриотической национальной идеи. И антиглобалисты обречены, потому что и у них нет настоящей основы для противостояния глобалистскому обезличиванию человечества. Они все, и те и другие, мнят, будто живут уже в постхристианском обществе, и от своих христианских основ уже отреклись. Они не мыслят Бога решающей силой истории, но рассчитывают лишь на собственные усилия и притязания. Самое большее, на что способен западный человек, — реализовать патриотизм посредством восторга перед спортивными победами или через почитание национального флага, как американцы. (Для сравнения: арабы, эта своеобразная религиозная нация, живут собственной исторической идеей, фальшивой, роковым самообманом — но они преданны ему фанатично и оттого держат в трепете весь «постхристианский мир».)
А если Бога нет? Тогда вообще все бессмысленно и дискуссии могут иметь лишь две цели: время провести да себя превознести. (Что мы, к слову, и наблюдаем сегодня, особенно в телеспорах.)
Творец Вседержитель избирает и призывает для служения Себе как отдельные личности, сообщая им Свою волю, так и нации, должные следовать этой воле, сохраняя в недрах народной жизни идеи и ценности, без которых человечество неизбежно заблудится на земных путях, не отыщет путей Небесных.
В ходе истории разным народам Промыслитель уготовал разную долю участия в ней, различную степень ответственности за нее.
Повторим известное. Грехопадение, отпадение человека от Творца, привело и ко всеобщему дроблению мироздания, природы человека, его состава, его сознания, привело к разъединению всей твари. В этот период необходимо было с самого начала, дабы предотвратить всеобщую гибель, сохранять хотя бы в бытии одного народа идею Единого Бога, вне которой не могло быть осуществлено явление в мир Сына Божия, Спасителя. Для хранения этой истины был избран еврейский народ. В том заключалась его великая национальная идея на дохристианском этапе мировой истории. Постоянно ли верны были евреи этой идее своей? Нет. Как и всякий человек, народ может быть соблазняем временными или ложными целями, неверно понимая и самую избранность свою. Вся ветхозаветная история полна упоминаний об отклонениях мессианского народа от прямого пути, попытках национальную предназначенность переосмыслить (ну, например, в служении златому тельцу), полна рассказов, как Промыслитель через народных вождей, пророков направлял избранных Своих на пути к истинной цели.
С приходом в мир Христа Спасителя эта избранность исчерпала себя. Но сами евреи с тем не согласились. Соблазненные еще прежде (что для немощной природы человеческой отчасти свойственно) пониманием избранности своей как этнической выделенности ради господства над всеми прочими народами, евреи утвердили это в национальном самосознании и пребывают в таковой соблазненности и поныне. Отвергнув Спасителя и ожидая собственного Мессию, который должен, по их убежденности, принести им окончательную власть над миром, евреи тем явили крайнюю степень богоотступничества, ибо совершил такую измену народ, прежде богоизбранный. Этот народ создал себе собственную веру, уже лишь внешне совпадающую с ветхозаветной, веру, которую можно наименовать талмудической. Однако то уже иная проблема.
В христианскую эпоху важнейшей необходимостью для человечества стало сохранение и всеобщее утверждение полноты Христовой Истины. Уже не отдельный этнос, но народ Божий, Новый Израиль, Церковь, в которой едины перед ликом Божиим и бывший язычник (еллин), и бывший иудей, — вот кто был теперь призван служить этой идее. Однако в ходе истории от такого единства отделилась часть соблазненного церковного народа, и ответственность за Истину сосредоточилась в Восточной Церкви. Около четырех веков эту ношу несла на себе Византия, но и она пала, ослабевшая изнутри и сокрушенная внешними враждебными силами.
И вот тогда обнаружилось, что основную тяжесть ответственности за судьбы Православия, то есть за хранение полноты Истины Христовой, должна взять на себя та земля, которая недаром получила название Святой Руси. Еще раз скажем, что это название обозначает вовсе не всеобщую святость русских людей, но сознавание ими идеала святости как высшей ценности, которой призван служить человек и весь народ. (Давно замечено, что это уникальное явление в мировой истории, ибо и в голову никому не могла прийти идея ни святой Франции, ни, допустим, святого Китая, ни уж тем более святой Америки — а Святая Русь была.) Нация ощутила себя избранной, и избранность эту свою поняла не как залог будущего мирового господства или наиболее выгодного места возле сладкого пирога, но — повторим и повторим — как еле подъемную тяжесть сугубой ответственности за дело Христово. Национальная предназначенность к тому вскоре отпечатлелась в идее Москвы — третьего Рима. Эта идея не продукт национального чванства, как трактуют лукавые противники Православия, но отражение трагического сознавания, что конечные судьбы мира скрестились с судьбою Руси, и не на кого будет переложить ответственность, ибо «четвертому Риму — не быть».
Именно в сопряжении с этой идеей можно осмыслить то место из апостольского Послания, которое так привлекает ныне многие умы: «Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь, — и тогда откроется беззаконник, которого Господь Иисус убьет духом уст Своих и истребит явлением пришествия Своего того, которого пришествие, по действию сатаны, будет со всякою силою и знамениями и чудесами ложными, и со всяким неправедным обольщением погибающих за то, что они не приняли любви истины для своего спасения» (2 Фес. 2, 7−10).
В этих словах — квинтэссенция христианской исторической концепции. Две силы определяют мировое развитие — Истина Божия и апостасия, богоотступничество. Действие апостасийных беззаконных сил слишком явно ощущается ныне. Удерживающий — несомненно, Православие, полнота Христовой Истины, и та сила, что связана с хранением этого животворящего начала истории человечества. Такою силою в разные эпохи мог быть Император Византии или русский Государь (не просто как конкретная личность, но как персонификация удерживающего), ныне это Русская Церковь, составляющий ее народ Божий.
Обозревая историю нашу, мы можем назвать много случаев, когда народ русский, хотя бы в части своей, изменял своей предназначенности, забывал собственную национальную идею. Промыслом Божиим мы были не раз наставляемы на путь истинный — и явлением великих чудес, и словом и делами великих святых наших, и тяжкими испытаниями. И важно: тогда народ победно выходил из бедствий, ниспосланных ему, когда, пренебрегая всеми суетными стремлениями, он возносил над всеми ими сокровище дарованной ему веры, Православие. Недаром Достоевский называл русским решением вопроса необходимость и возможность поставить правду выше собственной корысти. Правда выше России, то есть: Божие выше кесарева.
Вот что невподъем для большинства теперешних наших патриотов-государственников. Для них все в истории прежде всего предмет неуемной гордыни и повод для превознесения русского начала над всеми ценностями бытия. Для них — Россия превыше всего.
Эту проблему осмыслил полтора столетия назад великий патриот А.С. Хомяков.
Противопоставление понятий смирения и гордыни — едва ли не важнейшая тема философии Хомякова, его духовной лирики. Он ставит проблему особенно остро в связи с судьбою России, богоизбранного народа. Поэт противостал имперскому чванству, гордыне государственников, за что не мог не навлечь на себя неприязни тех льстецов, которые в самообольщении несут, по убеждению православного мыслителя, пагубу истинной крепости народной жизни:
Гордись! — тебе льстецы сказали. —
Земля с увенчанным челом,
Земля несокрушимой стали,
Полмира взявшая мечом!
Пределов нет твоим владеньям,
И, прихотей твоих раба,
Внимает гордым повеленьям
Тебе покорная судьба.
Красны степей твоих уборы,
И горы в небо уперлись,
И как моря твои озеры…
И на это-то вознесение гордынного самодовольства (столь знакомого и человеку рубежа ХХ-XXI столетий) Хомяков отвечает твердо:
Не верь, не слушай, не гордись!
…………………………………………
Всей этой силой, этой славой,
Всем этим прахом не гордись!
Пали многие и славные империи, ибо:
Бесплоден всякий дух гордыни,
Неверно злато, сталь хрупка…
Но что же верно и нетленно?
Но крепок ясный мир святыни,
Сильна молящихся рука!
Бог избирает не гордых, но смиренных (1 Пет. 5, 5):
И вот за то, что ты смиренна,
Что, в чувстве детской простоты,
В молчанье сердца сокровенна,
Глагол Творца прияла ты, —
Тебе Он дал Свое призванье,
Тебе Он светлый дал удел:
Хранить для мира достоянье
Высоких жертв и чистых дел;
Хранить племен святое братство,
Любви живительный сосуд,
И веры пламенной богатство,
И правду, и бескровный суд.
Твое все то, чем дух святится,
В чем сердцу слышен глас небес,
В чем жизнь грядущих дел таится,
Начало славы и чудес!..
Хомяков определенно ставит вопрос о внутреннем соответствии современного ему состояния России — ее богоизбранности, какое для него несомненно:
Тебя призвал на брань святую,
Тебя Господь наш полюбил,
Тебе дал силу роковую,
Да сокрушишь ты волю злую
Слепых, безумных, буйных сил.
Но у кого из ненавистников Руси найдутся столь жесткие обличения российских неправд и пороков? Такие обличения, каких и нынешние патриоты принять не в силах. Богоизбранность предполагает особо строгий суд над собою:
Но помни: быть орудьем Бога
Земным созданьям тяжело.
Своих рабов Он судит строго,
А на тебя, увы! так много
Грехов ужасных налегло!
В судах черна неправдой черной
И игом рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мертвой и позорной,
И всякой мерзости полна!
И.А. Ильин писал о том же:
«Принимать свой народ за воплощение полного и высшего совершенства на земле было бы сущим тщеславием, больным националистическим самомнением. Настоящий патриот видит не только духовные пути своего народа, но и его соблазны, слабости и несовершенства. Духовная любовь вообще не предается беспочвенной идеализации, но созерцает трезво и видит с предметной остротой. Любить свой народ не значит льстить ему или утаивать от него его слабые стороны, но честно и мужественно выговаривать их и неустанно бороться с ними. Понятно, что здесь необходимы: зоркость, правдивость и гражданское мужество. Одним из соблазнов национализма является стремление оправдывать свой народ во всем и всегда, преувеличивая его достоинства и сваливая всю ответственность за совершенное им на иные, „вечно-злые“ и „предательски-враждебные“, силы. Никакое изучение враждебных сил не может и не должно гасить в народе чувство ответственности и вины… Национальная гордость не должна вырождаться в тупое самомнение и плоское самодовольство, она не должна внушать народу манию величия».
Что можно противопоставить всему дурному, что нельзя не увидеть и в нашей нынешней народной жизни? Чем искупить эту «всякую мерзость», о которой писал Хомяков? Православный человек иного не может сказать, как только: покаянием.
О недостойная избранья,
Ты избрана! Скорей омой
Себя водою покаянья,
Да гром двойного наказанья
Не грянет над твоей главой!
С душой коленопреклоненной,
С главой, лежащею в пыли,
Молись молитвою смиренной
И раны совести растленной
Елеем плача исцели!
Чтобы следовать воле Промысла, потребно избыть собственные пороки — в покаянии. А чтобы их избыть, необходимо их сознать — в смирении. Мы же ныне своих пороков сознать не желаем. Мы отвергаем и смирение, и покаяние, важнейшие духовные ценности Православия. Вольному воля, но не следует тогда именовать себя православным народом.
Своего рода тестом на православность может стать восприятие именно православного ответа на вопрос «кто виноват?», какой дал святитель Филарет, митрополит Московский, отвечая Пушкину на то смятенное сомнение в смысле бытия, какое захватило поэта при сознавании темного злого начала в собственной душе. Святитель сказал жестко и недву-смысленно: «Сам я своенравной властью зло из темных бездн воззвал…»
Нам же приятнее свалить все на внешние силы. Враги они и есть враги, однако мы не сможем противостоять им как должно, если не избавимся от собственных слабостей, пороков, обличив их в себе. Вот этому в нынешней патриотической среде идет заметное противление. Поистине, многие наши патриоты сегодня — подлинные союзники наших врагов.
Служение Православию, сохранение его полноты, смирение перед Истиной — вот русская национальная идея. Ибо ничто иное не соединяет человека с вечностью. Осмысляя историческую предназначенность русского народа, Достоевский выразил это идеально емко и точно:
«Не в Православии ли одном сохранился Божественный лик Христа во всей чистоте? И может быть, главнейшее предызбранное назначение народа русского в судьбах всего человечества и состоит лишь в том, чтоб сохранить у себя этот Божественный образ Христа во всей чистоте, а когда придет время, явить этот образ миру, потерявшему пути свои!»
Вот национальная идея народа русского. И сохранять этот народ необходимо, если он тому следует. А не следует — сохраняй, не сохраняй — все равно сойдет с путей истории на беспутье исторической суеты, где будет блуждать, пасомый тайной беззакония, слепо служа ее вожделениям. Да это уже и не абстрактное гадание, а отчасти живая практика последних лет русского бытия.
Назначение России — нести в себе удерживающее начало и противостоять тайне беззакония. Ибо в том решаются судьбы мира.
При этом патриотизм подлинный вовсе не исключает любви и к земле, и к народу, и к государству. Он соборно включает в себя все составные понятия как необходимые ценностные составляющие любви к Родине. Но повторим: смыслом и оправданием народного бытия может быть только служение Православию как делу Христову.
Это становится камнем преткновения для националистической гордыни некоторых идеологов национального самоопределения. Еще Вл. Соловьев проницательно указал путь вырождения всякой национальной идеи: от сознавания народа как носителя вселенской правды — через поклонение народу как носителю некой стихийной силы, независимо от вселенской правды, — к поклонению тем национальным односторонностям и аномалиям, которые отделяют данный народ от человечества.
Именно так деградировала и русская идея. Когда Православие ставится ниже народа, национальное самосознание обессмысливается.
У нас же вера понимается иными патриотами лишь как атрибут народности, религия — как часть культуры. Если же это лишь часть культуры, то и безразлично, какова именно будет эта часть. Поэтому столь активно пытается кое-кто возродить сегодня языческие верования древних славян, видя в них «исконное» русское начало. Такое движение от Бога к бесовщине — не что иное, как полная духовная деградация русского начала.
Неудивительно, что именно проявлением такой деградации стало тяготение к союзу с коммунистами, тянущимися к власти (правда, к счастью, слишком как-то вяло). Коммунисты ведь тоже своего рода государственники (и язычники), не надо лишь забывать, что их идеал — социалистическое интернационалистское (космополитическое) отечество, а не национальная русская держава. Державники, не задумываясь о подлинном предназначении Державы, готовы вознести даже фигуры Ленина и Сталина за их якобы заботу о государственной мощи России. Как-то забывается, что Ленин, откровенный русофоб, убежденно искоренял русский народ, лучшие его силы, что само государство было необходимо ему как вспомогательное средство для раздувания пожара мировой революции, в котором он был готов спалить всю русскую жизнь. На это были истрачены колоссальные средства, перекачанные из ограбленной большевиками России в бездонную пропасть революционной преисподней.
Мощное государство для Сталина же — средство самоутверждения и торжества личной власти, а вовсе не благо русского народа, который он не уставал грабить и гробить ради этой самой власти. Он имел державное мышление, ясно сознавая, что его собственное величие только тогда станет несомненным, когда будет опираться на мощь страны, в которой он осуществлял свое всевластие. Русский народ для него был опять-таки не более чем средством, и расходовать его, когда это мнилось необходимым для достижения личных целей, Сталин не колебался. А что Сталин все же начал заигрывать и с патриотизмом, и с Церковью, так потому лишь, что понял: без такой поддержки его власти несдобровать — а власть для него была поважнее всех революций, вместе взятых (фразеологию же всерьез, как известно, принимать не стоит). Не стоит забывать и того, что уже и после всех реверансов власти в сторону Церкви репрессии против духовенства и верующих не прекратились и при жизни Сталина.
Тут все так прозрачно для уяснения, что диву даешься: как наши радетели государственной идеи во имя народное того не видят? Но не видят же! Само соединение патриотической идеи с космополитической коммунистической идеологией, ныне кое-кем утверждаемое, является обыденным недомыслием.
Питательной почвой для самодостаточной государственно-националистической идеи становится психология ущемленного и ощущающего свою ущемленность «маленького человека». Еще Достоевский (в «Записках из подполья») отметил, что этот человечек внутренне чует себя «штифтиком» и страдает оттого. И мстит, хотя бы в мыслях: пусть мир провалится, а вот чтобы мне каждый день чай пить. В середине прошлого века этому человечку вновь напомнили: он винтик. (А проговорившийся о том и сам ведь комплексовал безнадежно.) Но зато и дали почувствовать: винтик в очень большой-большой машине. Катится большая-большая машина, все сминая на своем пути, а с нею и маленький винтик: все с дороги, не то раздавлю! Банальное самоутверждение.
Путь не создастся, однако, ни у кого впечатление, что идея Империи нами должна быть отвергнута. Имперское мышление — одно из достоинств русского национального самосознания. (А что западники нам его в вину вменяют — пусть их. Зачем на всякий окрик оборачиваться?) Не надо лишь ставить телегу впереди лошади. Великая держава нужна нам ради осуществления того, что Бог думает о русской нации в вечности, а не ради того, что мы мним о себе во времени.
Противостояние (если не раскол) внутри патриотического движения сводится, как уже не раз отмечалось, к противостоянию двух идей: Святой Руси и Великой России. Только Святая Русь соответствует Замыслу, идеал же Великой России в отрыве от промыслительного движения истории — обречен. Снять такое противоречие можно, лишь признав назначение Великой России в служении Святой Руси (правда выше России).
Вот критерий при оценке всякого исторического деятеля. Этого не сознают ныне даже видящие себя православными. Иначе не стали бы возносить, например, такие фигуры, как Иван Грозный, или Петр I, или все тот же Сталин. Ведь именно Иоанн нанес первые сокрушительные удары по Святой Руси, Петр же едва ли не целью своей имел вытравить из национальной жизни все, что связывало народ с его прошлым. ОЛенине и Сталине что говорить? Подобные исторические заблуждения лишь извращают наше национальное самосознание.
Мы должны быть не пассивными свидетелями исторического процесса, но ведущей его силою. Этот процесс промыслительно направляется Вседержителем, и наша предназначенность — сознавание воли Промысла и соработничество ей.
Вдумаемся: отвергающие волю Творца — уподобляют себя тем евреям, что отвергли Христа. И даже хуже того: поскольку евреи, при всех отпадениях своих, все же исполнили Завет и отступили окончательно от Бога лишь после осуществления своей национальной идеи в ветхозаветной истории. Иные русские же изменяют предназначенности своей в самый критический момент, когда речь идет о судьбах мира, ибо не на кого переложить ответственность за удерживающего.
Вообще, при подавлении подлинного национального самосознания всегда объявляется его суррогат — крайний национализм и шовинизм. Мы видим то и в наши дни. «Оказывается, — писал Ильин, — что в сердце человека живет не любовь к родине, а странная и опасная смесь из воинственного шовинизма и тупого национального самомнения или же из слепого пристрастия к бытовым пустякам и лицемерного „великодержавного“ пафоса, за которым нередко скрывается личная или классовая корысть».
И это тем более опасно, что при обнаружении дурных проявлений русского шовинизма противники православной национальной идеи начинают без разбора обвинять всякое русское слово в «черносотенстве», приравнивая его к т.н. «русскому» фашизму. Националисты же в отчаянии обороняются, бранятся, говорят много и верного, но так неумело, что, глядя на них, думаешь, как прав был дедушка Крылов: услужливый дурак опаснее врага. Нагнетание истерии, впадение нередко в удручающее кликушество, неумение и нежелание сознавать историческую вину народа лишь усугубляют и без того нерадостное ощущение времени.
Правда, здесь не обходится без многих провокаций — это несомненно. Например, трудно с уверенностью сказать, откуда направляются нынешние скинхеды, объявленные воплощением «русского фашизма». И в том, что эмблемой своей они избрали знак, слишком похожий на свастику, — результат собственного недомыслия или лукавой подсказки извне?
Важнейший вопрос: сохранились ли те силы, которые способны сохранять Истину и явить миру образ Христов? Повторим: это судьбоносный вопрос для всего человечества. И он теснейшим образом сопряжен с проблемой истинной веры.
Должно признать: идет деградация патриотического сознания, замена его дешевыми суррогатами. Ибо: «Сын Человеческий пришед найдет ли веру на земле?» (Лк. 18, 8)
И все же это не значит, что следует услаждать врага унынием, отчаянием: он того и ждет. Но необходимо смотреть на все трезво. Начать с признания собственной слабости.
Мы обязаны на первых порах познать смысл подлинного патриотизма и жить его идеалом. Вспомним еще раз: Святая Русь была свята не оттого, что большинство были святыми, но оттого, что жила идеалом святости.
Смысл нынешней истории в том, чтобы хоть в ком-то, хоть в немногих сохранялся идеал, соответствующий Замыслу Творца о мире.
Для начала и того достаточно. И это может дать надежду.
Но что же делать? Устремиться на поиски врагов? Искать их особенно и не нужно: они и так на виду. Но главное-то не в том. Вл. Соловьев, осмысляя Достоевского, сумел дать ответ на терзающие нас вопросы:
«Пока темная основа нашей природы, злая в своем исключительном эгоизме и безумная в своем стремлении осуществить этот эгоизм, все отнести к себе и все определить собою, — пока эта темная основа у нас налицо — не обращена и этот первородный грех не сокрушен, до тех пор невозможно для нас никакое настоящее дело, и вопрос что делать? не имеет разумного смысла. Представьте себе толпу людей, слепых, глухих, увечных, бесноватых, и вдруг из этой толпы раздается вопрос: что делать? Единственный разумный здесь ответ: ищите исцеления; пока вы не исцелитесь, для вас нет дела; а пока вы выдаете себя за здоровых, для вас нет исцеления».
Вот что нужно понять: гуманизм (первородный грех, эгоистическое тяготение «все отнести к себе и все определить собою») есть болезнь, несущая все беды нашему страдающему эгоизму. Но чтобы стремиться к подлинному исцелению, необходимо именно понять, что мы больны. А чтобы это понять, нужен верный критерий здоровья. Этот критерий можно обрести только в Откровении Божием, и не в человеческих искажениях этого Откровения, а в полноте Христовой Истины, то есть в Православии. Отвержение Православия неизбежно приведет к прогрессированию болезни и к гибели. Оно (но не абстрактное, а осуществленное в воцерковленном сознании и типе поведения) есть удерживающий. Средоточием этого удерживающего начала ныне является Россия. Именно на Россию Божиим Промыслом была возложена ответственность за судьбу Православия, что русская мысль сознала достаточно полно.
Теперь эта идея подвергается яростному высмеиванию со стороны либеральных носителей зла.
В одном из интервью А. Терца (февраль 1990 г.) тот утверждал:
«Ну, а что касается национальной идеи, мне это не представляется по-настоящему серьезным; все эти разговоры о том, что русские или французы, итальянцы, американцы и так далее считают, что они лучше, что у них настоящий Бог. Во-первых, это оскорбительно для Бога, во-вторых — для самих этих наций. Для меня русский национализм среди верующих — это профанация религии, это унижение религии».
Тут столько путаницы, что распутать мудрено. Попробуем. Национализм — действительно плохо. Национальное самосознание необходимо. Будем точны в словах, если уж мы филологи. Подлинно православные никогда не могут считать, что они лучшие. Худшие. И не скажет русский православный человек, что у него настоящий Бог. Ибо Бог един и нет настоящих и ненастоящих богов. Но есть верное и неверное понимание Бога — в различных религиях. Полнота Христовой Истины — в Православии. Но никакого национального чванства основать на том невозможно: Православие существовало тогда, когда русскому народу еще тысячу лет оставалось ждать своего исторического бытия. Православие — дар нам от Бога, хоть мы того и недостойны. Тут не кичиться следует, а скорбеть о недостоинстве и стараться хоть ненамного избыть его. Сознание же своего служения Православию — как может оскорблять Бога и нацию? Вот отказ от такого служения нас и впрямь оскорбляет. «Бог же поругаем не бывает» (Гал. 6, 7).
Вот что мы видим: православный тип мироосмысления всегда будет чужд и ненавистен гуманистическому мышлению, потому что заставляет отвергнуть основные его принципы.
Мы же обязаны повторять и повторять: назначение России — нести в себе удерживающее начало и противостоять тайне беззакония. Ибо в том решаются судьбы мира.
Так осуществляется Промысл Божий. Он осуществляется посредством соработничества человека с Богом, через соединение воли человека, познавшего смысл своего бытия, с волею Творца — в деле спасения. Христос Спаситель восстановил в Себе, как в Новом Адаме, разорванное единство человеческого бытия. Но человек должен сознательно совершить волевое движение к соединению со Христом. Если он откажется от того, удерживающий будет взят. Для соединения же со Христом необходимо пребывание в Православной Церкви.
Этого ныне не желают сознавать многие, взявшие своего рода монополию на русский патриотизм. Они готовы отстаивать что угодно, только бы утвердить амбициозные притязания на высшую ценность самодовлеющего русского начала, в котором они видят абсолютную самодостаточность. Собственно, это есть национальная (и националистическая) разновидность гуманизма, в котором теперь место человека занимает этническое множество. Идеологами такого мышления являются историк О. Платонов, писатель А. Проханов, скульптор В. Клыков, публицист М. Антонов и др. Их кредо — «Россия превыше всего». При этом даже тогда, когда иные из этих «патриотов» заявляют о своей православности, их вера колеблется на зыбкой грани между абстрактным христианством и язычеством. Таково творчество В. Личутина, например, никогда не понимавшего подлинно не только Православия, но и смысла веры вообще. Есть писатели — самый яркий среди них С. Алексеев, — которые соединяют патриотическую идею с языческим оккультизмом.
Россия превозносится этими людьми как мощное государство, как всемогущая империя. И это мыслится как самодостаточность русского бытия.
Подлинно же выразил русскую идею Достоевский: «Правда выше России».
Правда Христова — вот что важно.
Великий смысл бытия русского начала — в служении этой Правде. Иначе вся история наша обессмысливается, русские самозамкнутся в националистическом чванстве и погибнут со всем миром, спасти который призваны.
Мировое зло обрушивается на Россию именно потому, что в ней еще не угасла православная вера. Не против России просто, но против Православия в России направлена вражда мирового зла.
«Именно удерживающим аспектом русской цивилизации и объяснялась ненависть к нам антихристианской „мировой закулисы“: эта финансовая олигархия видела в России главное препятствие своему мировому господству», — пишет М.Назаров.
Западный мир ныне ясно сознает себя вышедшим за рамки христианства (формальные моменты не в счет, важно, что самосознающее начало на Западе именно таково). Выработано даже специальное понятие — постхристианство. Этот термин вызывает у многих отторжение внутреннее: христианство не может быть уничтожено, избыто, врата ада не одолеют Церкви (Мф. 16, 18). Но сам термин экзистенциален по природе своей: он отражает внутреннее самоощущение человека, его принимающего: ощущение «преодоленности» христианских истин в личной и общественной жизни. Истинно или ложно такое ощущение — вопрос иной, но оно есть, и поэтому термин «постхристианство» вполне характеризует процессы, происходящие в американо-европейской жизни на рубеже тысячелетий. Главный вопрос: включится ли русское сознание в эти процессы? Искусство постмодернизма прямо отражает начало вхождения России в постхристианский мир.
Пророчески предупреждал И.А. Ильин:
«…Всякая соблазнительная и разлагающая пропаганда безбожия и противодуховности есть не что иное, как систематическая работа над выкалыванием духовных очей у людей наивных и доверчивых».
Это и совершается успешно: духовно слепыми легче манипулировать.
Нельзя утверждать, что кризисное, катастрофическое состояние жизни на Земле не сознается многими из тех, кто не утратил способности к трезвому мышлению. Но меры, предлагаемые для предотвращения окончательной катастрофы, мыслятся как следствие собственных рассудочных усилий человечества. Как будто человек живет в безбожном пространстве и должен рассчитывать только на себя. Отвергая Бога-Спасителя, человек все тешит себя иллюзией, что сам сможет стать как боги и — спасти себя сам. Тем человечество обрекает себя на верную гибель. Ибо в безбожном мире — все бессмысленно.
Многие «патриоты», винящие во всех бедах разного рода внешние силы, вывод делают простой: устранить чужеродные воздействия — и жизнь устроится сама собою. Забывается: дьявол силен только там, где человек удаляется от Бога. Не избывши внутренней вины, исправить ничего не удастся: взамен одних недругов, даже если их удастся одолеть, придут иные — и все начнется сначала. На это и рассчитывает враг, заставляя русских играть по его правилам. А поскольку «патриоты» отвергают Православие и соблазняются язычеством, понять такой простой истины они просто не в состоянии.
Отвратиться от этого можно только через покаяние. Но нужно верно сознать смысл этого покаяния. Нужно согласиться с М. Назаровым:
«…Русскому народу надо каяться не перед другими народами и не в „империализме“ или „русском коммунизме“, к чему нас принуждает „мировая закулиса“, стремясь тем самым затушевать свои преступления перед человечеством. Покаяться нам следует перед Богом в измене своему православному призванию, важному для всего человечества. Из этой нашей вины и вытекают все возможные прегрешения перед окружающим миром, которые были от нашего имени нанесены ему нашими поработителями».
Через такое покаяние и укрепление в Православии только и может русский народ повлиять на свою судьбу и на судьбы мира.
Журнал «Москва», 2005 г., N 10
http://www.moskvam.ru/2005/10/dunaev.htm
