 |
| Русский дом | Александр Арцибашев | 13.10.2005 |
 |
| Св. прав. Симеон Верхотурский |
Верхотурские земли стали распахивать вскоре после похода атамана Ермака со своею дружиной в Сибирь. Значит, тому более четырехсот лет. Над тайгой денно и нощно висел едкий дым палов. Перво-наперво надо было раскорчевать деляны, собрать камни, и только после этого браться за сошку. Адский труд! Сравнивая сие с тем, как в наши дни крестьяне безжалостно бросают миллионы гектаров старопахотных сельхозугодий, — оторопь берЈт: сами себе подписываем смертный приговор. Могущество России испокон веку держалось на собственном хлебушке. Если бы преподобный Сергий Радонежский, Дмитрий Донской, Александр Суворов, Михаил Кутузов, маршал Жуков ели чужой хлеб, — вряд ли Держава выстояла в кровопролитных войнах, которые ей выпало вести на протяжение многих веков. Нетрудно представить, что ожидает нас в ближайшем будущем при нынешнем состоянии в деревне
Еду в село Меркушино — на родину святого преподобного Симеона Верхотурского и всея Сибири чудотворца. Ранее побывал в хозяйствах Гаринского и Серовского районов. Картина удручающая: фермы развалены, поля заросли кустарником, люди — не у дел, зарабатывают на жизнь промыслом в тайге. Государство отвернулось от деревни, по сути, омертвив многомиллиардные основные средства производства. Восстановить их при нынешнем безразличии властей к деревне — задача просто немыслимая. Кто ответит за это преступление?
Пожалуй, сохранились лишь островки относительного благополучия. Гляжу из окна машины на мелькающие мимо поля ржи, пшеницы, ячменя, овса и на душе светлеет: выходит, не все опустили руки. На пригорке — село. Церковь. Излучина реки. Вид живописный. Читаю на дорожном столбе: Красногорское. Останавливаемся у одного из домов. Перед палисадником играет с десяток загорелых ребятишек. Попросил их кликнуть кого-либо из взрослых. Через минуту у ворот показался паренЈк лет восемнадцати. Лицо веснушчатое, улыбчивое.
— Как называется ваше хозяйство? — интересуюсь у него.
— СПК «Красногорское», — отвечает, часто моргая белЈсыми ресницами.
— А кто директор?
— Николай Романович Кузнецов. Наверное, лет уж двадцать как руководит.
— Далеко контора?
— Рядом с церковью, но там вряд ли кого застанете. Сенокос. Разве что вечером перехватите директора. Он живЈт сразу за школой, любой покажет.
Тронулись дальше. И вновь изумрудные поля, ухоженные пастбища, низинки лугов в белЈсой дымке. На фоне синеющих лесных увалов они выглядели поистине сказочными! Изредка попадались мосты через реки и открывалась искристая водная гладь, манящая к себе свежестью и прохладой. Из-за поворота показались алебастровые стены древнего монастыря, золотые главки церквей. ЗелЈная черепица на крышах строений. У ворот — фигурки монашек в черных одеяниях. Вспомнил: это Костылево — подворье Ново-Тихвинского женского монастыря, что в Екатеринбурге. Хотелось заглянуть в обитель, но солнце клонилось к закату, и надо было торопиться в Меркушино. Проскочили мимо строящейся на берегу Туры деревянной церквушки. ЕщЈ подумал: «Неспроста храм в безлюдном месте».
Вскоре нагнали стадо коров. Два пастуха верхом на лошадях, размахивая кнутами, тщетно пыталися освободить дорогу, а с обочины поднималася пыль. Поравнявшись с одним из ездоков, за спиной которого смешно трясся мальчуган лет семи, спрашиваю на ходу:
— Как вас зовут?
— Сергей Лафазанов.
— С пастбища возвращаетесь?
— Наоборот: с фермы гоним скот в летний лагерь.
— А это — помощник? — киваю на малыша.
Пастух рассмеялся, дернув уздечку:
— От деда ни на шаг
— Пока они курят — я пасу! — звонко выпалил мальчуган, сдвинув строго брови.
Вот также и мы, деревенские пацаны, не чаяли когда-то умчать в ночное и, сидя у костра, часами смотрели на загадочное звЈздное небо. Казалось, нет ничего вкуснее на свете обыкновенной печЈной картошки! Это было маленькое детское счастье: осознавать, что и ты уже помощник взрослым.
— Удивляюсь вашим полям, — продолжаю я разговор с пастухом, — в Подмосковье-то многие хозяйства давно не пашут и не сеют, а тут, на Севере, — рожь стеной стоит!
Собеседник вздернул кнутовищем козырЈк фуражки и смахнул рукавом рубахи пот с медного лица.
— Можно сказать, на последнем издыхании кружимся. Техника, запчасти, горючее — всЈ дорого, а молоко в Кушву везЈм по шесть рублей за литр. Прикинь, куда вывернет.
— Тем не менее, вы не порезали коров, как другие?
— Пока держимся. В Рычкове ферма на двести голов, в Костылеве — на 350, в Лебедеве — на 400. Где ж заработаем копейку, коль весь скот порешим.
Да, терпению российских крестьян нет предела. Лишь десять процентов из них получают какие-то деньги. Сорок процентов довольствуются натуроплатой: зерном, картошкой, подсолнечником, сахаром. А половина — вовсе забыта властями: спиваются, вымирают целыми деревнями. Никому до горемык нет дела. Произошло страшное: русский мужик отвернулся от земли-кормилицы. Почему? Это ещЈ предстоит осмыслить. Чиновники делают вид, что не всЈ так плохо на селе, доклады их звучат довольно оптимистично. Даже Президенту России сумели внушить, будто мы собираем рекордные урожаи: 75−80 миллионов тонн зерна. Между тем, потребность в нЈм у страны вдвое больше. Это знает каждый, кто хоть чуть-чуть разбирается в сельском хозяйстве. Прописная истина: необходимо иметь по тонне зерна на человека. Тогда отпадЈт нужда ввозить в страну импортные говядину, свинину, птицу, колбасы, сыры, молоко, яйцо и другие продукты. На триллионы рублей мы их ввозим! А ведь до «перестроечных» времЈн колхозы и совхозы Российской Федерации производили свыше 130 миллионов тонн хлеба. Память отшибло? США экспортируют зерно, потому что собирают его по 400 миллионов тонн в год. В Китае, при существенно меньшей площади пахотных земель, получают 500 миллионов тонн! Бразилия и Аргентина завалили мир дешЈвой говядиной и свининой. Маленькая Франция даЈт четверть всей сельхозпродукции Евросоюза. Что же мы-то не дадим лада своей деревне?
Принятый два года назад Государственной Думой Закон о купле-продаже земли, увы, не изменил ситуации, наоборот, — подстегнул процесс развала хозяйств на селе. Произошел дичайший передел собственности. У кого есть деньги, хапают целыми губерниями. Без всякого смысла и расчЈта. Лишь бы вложить капитал в недвижимость. Имена новоявленных латифундистов известны. Почему они зерном занимаются? Хлопот меньше: весной посеял — осенью убрал урожай. Вырученные за зерно деньги — в карман, всех — в неоплачиваемый шестимесячный отпуск, — никаких проблем. Отмывают потихонечку миллиарды долларов, А вот желающих заниматься животноводством, похоже, скоро совсем не останется. В коллективных хозяйствах ныне — всего 5 миллионов коров. Меньше, чем у населения на подворьях. Пускают под нож также генофонд свиней, овец, коз. Извели две трети скота. В нелЈгком положении и птицеводство. Производили в 1990 году 2 миллиона тонн мяса птицы, в 2004-м — 1,2 миллиона тонн. Что ж удивляться тому, с какой наглостью проталкивают на российский рынок «ножки Буша» американские экспортЈры? К сожалению, за спиной крестьян очень крупные игроки играют в весьма прибыльную рулетку, а на кону-то — судьба самой России. Такие вот невесЈлые мысли посещали у меня, когда я колесил по Уралу.
Среди здешних хозяйств лидируют ирбитчане. Здесь упрямые руководители наотрез отказались разрушать колхозы. Сейчас тут и надои приличные, и урожаи радуют, да и люди живут, по-человечески. Чего греха таить: в ряде мест, польстившись на большие деньги, кое-кто заложил землицу, обокрав доверчивых селян. Теперь жаловаться некому. Ловкачей развелось, что мошки в лесу. Умудряются даже выдавать импортную сельхозпродукцию за свою: скажем, чуть подсолят тех же бройлеров и на рынок! А куда пропало настоящее молоко? В ходу только сухой порошок, который добавляют и в сыры, и в колбасы, и в кондитерские изделия. Разговорился с одним из попутчиков.
— Раньше в нашем городке, когда приходили на мясокомбинат вагоны с замороженными тушами, — рассказывал он, — со всех предприятий рабочих снимали, чтобы разгрузить рефрижераторы, — сейчас никаких фур, вроде, не видно, а колбасу продолжают гнать. Из чего они еЈ делают? Из воздуха?..
Ну, это не секрет, что иные производители используют при выработке варЈных колбас до 50 процентов различных ингредиентов. Пользы для здоровья от таких «деликатесов», понятно, мало. Но ведь не трогает никого то, что травят нас и наших детей некачественными продуктами.
Что-то надломилось в наших душах в последние годы. Большинство из нас живут одним днЈм, смирились со своей участью. Каждый год население России сокращается на миллион человек. Десять миллионов душ — как не бывало! Молодые женщины не хотят рожать. С кем растить детей? С наркоманами, пьяницами, дебилами? Налицо — пугающая деградация нации… Для кого мы освобождаем Сибирь? Если в 1990 году за Уралом жило 30 миллионов человек, то ныне почти вдвое меньше. Что это, бездумная политика или предательство?
Душа в смятении за судьбы Родины тянется к святым Русской Земли. За духовной поддержкой, укреплением в вере, надежде на исцеление. Святые словно светочи для нашего заблудшего народа. Кто прикоснЈтся к мощам праведников, тот водку уже пить не станет. И материться, прелюбодействовать, отчаиваться тоже. Обязательно найдЈт опору в жизни.
…Меркушино. Издали среди высоких деревьев замечаю сияющие купола собора. Тура в этом месте делает крутой изгиб и завораживает взгляд своей библейской красотой. По единственной улице подъезжаем к площади. Вокруг пустынно. В июле ночи на Урале длинные, и народ рано ложится спать. Выходим из машины. Зной ещЈ не улЈгся — дышать трудно, а может, перехватило дыхание от чего-то другого? Перед нами — величественная церковь Архангела Михаила, которая причудливой галереей соединяет с храмом во имя святого Симеона Верхотурского. Кругом клумбы с благоухающими цветами, мощЈные дорожки, крашенные скамеечки… На глаза накатили слезы: «Господи, дай сил русскому народу прийти в себя от затянувшегося оцепенения! Никто не поможет возродить былую мощь Державы, коль сами не засучим рукава и не возьмЈмся за обустройство своей земли…»
На обратном пути свернули к той деревянной церквушке, что возводилась на крутом откосе реки. Рядом — железный крест. Надпись на плите: «Сей крест установлен в память 400-летия основания города Верхотурья на месте трудов и молитв Святого Праведного Симеона Верхотурского…» По извилистой тропке спускаемся к реке. Заросли ивняка, поникшие от зноя берЈзы, огромные валуны. Метрах в десяти от берега — плоский камень в воде — вдвоЈм уместиться трудно. На нЈм когда-то стоял и молился преподобный Симеон. Янтарные блики скрывающегося за верхушками деревьев солнца причудливо блуждали в наплывающих лЈгких облачках; синева небесного купола с каждой минутой сгущалась и сгущалась, а окрестные заливные луга тонули в сизой мгле.
Уехать и не окунуться в святую воду? Не долго раздумывая, я нырнул с мостков. Семь раз, стоя у Симеонова Камня, уходил с головой в исцеляющую купель, не чувствуя ни озноба, ни страха — ничего, кроме неописуемого блаженства и восторга. Вода как будто сняла все печали и горести, придала новые силы. Наверняка то же самое испытывали и тысячи других паломников, ступавших на этот благословенный берег.
…Совсем стемнело, когда мы подъехали к селу Красногорскому. Нашли дом директора хозяйства Кузнецова. Обыкновенная изба — с подворьем, огородом, садиком. Дорожку к крыльцу перегородила вишня, облепленная сочными ягодами. От теплицы навстречу двинулся коренастый мужчина средних лет. Лицо сосредоточенное, усталое.
— Извините, руки в земле, — сконфузился он, когда я протянул ему ладонь.
— Какими путями в наших краях? Ведь глушь, тайга, комарьЈ. Да и время — одиннадцатый час…
— Так получилось, — отвечаю. — Успел уже в полях побывать, на фермы взглянуть, даже переговорить кое с кем из работников хозяйства.
— Вот как! — вскинул удивлЈнно брови Николай Романович. — Ну, что ж, пошли в дом.
На разговор из сеней выглянула хозяйка — под стать мужу: приземистая, с открытым добрым лицом. С ней — девчушка.
— Любовь Васильевна, — представилась она. — А это старшая внучка Катя. Вот уж не ждали гостей.
Деревенские люди — без утайки, душа нараспашку. За чаем разговорились. Николай Романович был откровенен:
— Плохи дела крестьянские… Вроде бы долгов и нет, но за прошлый за все наши труды получили четыреста тысяч рублей убытка. Казалось бы, экономили на всЈм, но сводить концы с концами не получается. Молоко рентабельно, а мясо «съедает» всю прибыль. Сдавали говядину на Алапаевский мясокомбинат по сорок шесть рублей за килограмм. С этой весны прекратили: ну просто смешные цены… Решили сами торговать на рынке в Качканаре, хотя людей и без того не хватает. Ситуация тупиковая. Раньше, бывало, бычков забирали откормочные хозяйства, а сейчас не знаем, куда их девать. ДешЈвый импорт спутал все карты. Откорм скота — не выгоден. А ведь затраты-то на телЈнка какие! Заплати за искусственное осеменение, спои малышу не менее трехсот литров молока, насчитай зарплату телятнице. Да и корову два месяца корми впустую, пока в запуске. Выручка за мясо не покроет всех затрат. И никто не желает об этом даже слышать. А проблему-то всЈ равно придЈтся решать. Остается экономить только на зарплате, а значит подставлять свою голову.
— В каком смысле? — не понял я.
— Идти под суд. Недавно в Новой Ляле с директора хозяйства Сергея Кузьмича Ушакова взяли восемьдесят тысяч рублей штрафа за то, что не рассчитался вовремя с рабочими. А прокурор — вообще требовал посадить его на пять лет в тюрьму! Через пару недель начнЈтся уборка. Где хочешь, там и бери деньги на бензин и солярку. Прошлый год часть полей так и не сумели убрать, урожай ушЈл под снег. Вот и кумекай — с какого конца прорехи латать.
— За три-четыре тысячи рублей трястись на тракторе или убирать навоз из-под коров — это ещЈ надо поискать охотников! — вырвалось у меня.
Глаза директора вспыхнули:
— Истинных крестьян уже, считай, — и нет. Из тридцати механизаторов, может быть, треть преданы земле — пахари от природы… Другим же — лишь бы день прошЈл… Ничего не надо, кроме бутылки. То же самое и с доярками. Две-три старые работницы — опытные, добросовестные, а остальные — так себе… Вынуждены брать на фермы переселенцев, мигрантов, да ещЈ тех, кто подвернЈтся. Соответственный у них и подход к работе. В Москве кое-кому кажется, что подготовкой кадров для сельского хозяйства вообще не стоит заниматься — мол, трудное ли дело — подоить корову или вспахать поле… Боюсь, спохватимся, когда последние старики уйдут, но будет уже поздно. Детишек жалко: натурального молока не попробуют. Родителям и невдомЈк, что покупают в магазинах одну химию… Вот откуда столько болезней! Все ниже и ниже опускаемся…
— В других хозяйствах также бедствуют? — поинтересовался я.
Кузнецов тяжко вздохнул, встал из-за стола и прошЈл к книжной полке, чтобы взять папку с бумагами. Показал районную сводку:
— Кое-как существуют СПК «Нива» в Кордюкове и «Восток» в Дерябине. В одном — 360, в другом — 280 коров. А больше и некого назвать. Первым развалился бывший совхоз «Верхотурский», что ближе к начальству. Вмиг растащили пять ферм, новенькую сушилку — студенты только-только смонтировали… Потом обанкротились «Прокоп-Салдинский», «Меркушинский"… Отпала нужда и в сельхоз управлении, его сделали межрайонным. А кем руководить-то?
— Вот ещЈ одна напасть в Сибири объявилась — куриный грипп.
— Странно всЈ это: утки из Китая в конце лета… Будто бы птицы занесли заразу. Почему именно в Россию, а не в Японию, Индию, Пакистан, Монголию? Уткам пора на юг лететь, а они чего-то на север двинули. Думаю, тут надо искать другую причину. Ведь только-только отечественное птицеводство стало возрождаться и вот теперь поголовье уничтожается под корень. Опять хлынет импорт…
На грустной ноте закончился наш разговор. Возвращался в Верхотурье и думал: «Пожалуй, сельское хозяйство в стране удерживают пока от полного краха лишь такие подвижники, как Николай Романович Кузнецов. Вот бы кого выслушать Президенту России! Увы, недавно на Госсовете в Калмыкии о бедах русской деревни говорили в основном «аграрии» с асфальта. В пустых советах недостатка нет. А когда придЈт реальная помощь крестьянину?»
