Поющий чин

— Как бы Вы охарактеризовали место протодиакона в церковной иерархии?

— Сущность диаконского служения состоит в том, что он является сослужителем при священнике. И прежде всего — помощником при совершении таинств. А служение протодиакона отличается от диаконского тем, что он сослужит Епископу. По традиции Русской Православной Церкви ответственность за порядок Архиерейской службы большей частью лежит на протодиаконе: он при необходимости согласовывает ее детали с хором, чтецами, иподиаконами и священниками.

Проведение Архиерейской службы накладывает на протодиакона и всех его участников особые обязанности. Ведь традиционно наш народ любит в ней особую торжественность, пышность, величавость — все то, что в Архиерейском служении преимущественно отражает идею Церкви как Царствия Божия на земле.

Помимо этого, как и в первые века христианства, диакон отвечает за порядок во время Евхаристии и других служб. Именно диакон призывает прихожан к молитве. Все молитвословия, которые он произносит, так называемые ектиньи — прошения, которые заканчиваются словами Господу помолимся, У Господа просим и другие, — являются, в сущности, призывами к молитве.

— Но ведь протодиакон исполняет функцию не только организаторскую, но и «исполнительскую».

— Вокальные данные для протодиакона очень важны. Причем протодиаконство в Русской Церкви отличается от протодиаконства в других Православных Церквях особым требованием. Русские протодиаконы по традиции должны иметь низкий сильный голос. То есть человек должен быть «в голосе», обладая либо басом, либо баритоном. Традиция эта давняя. В XVII веке, например, у нас находилась делегация одной из Восточных Православных Церквей. И сопровождавший Патриарха архидиакон Павел Алеппский оставил воспоминания о богослужебных традициях Русской Церкви. Так вот, помимо всего прочего он пишет, что «диаконы в России служат вполне благоговейно». И добавляет — «низким голосом». Для него это было необычно. На Востоке, наоборот, диаконы большей частью тенора. Скрещение в нашей певческой церковной культуре традиций Востока и Запада во многом определило самобытность наших богослужений. Смешение различных стилей на русской почве породило особую певческую исполнительскую манеру, в том числе и диаконов. Требования к вокальной стороне их служения довольно высоки. Понятно, что работа над голосом входит и в мои обязанности протодиакона.

— Этому где-то учат?

— Нет, конечно. Существует берущая свое начало с дореволюционных времен общая традиция протодиаконского служения, которой следуют протодиаконы всех епархий. Есть определенные приемы подачи того или иного молитвословия: как должно звучать чтение Евангелия, как нужно произносить так называемую «выкличку» — «Великую похвалу"… Традиция эта существует и поддерживается в Русской Церкви, передаваясь от старого протодиакона к молодому. Ума-разума все набираются на практике. Многому научился от своего предшественника, отца Василия Султанова, и я.

— Говорят, у него был удивительный голос?

— Его уникальный бас, по тембру близкий к баритону, был поставлен от природы и звучал изумительно. Отец Василий обладал практически всем басовым диапазоном — с самых низких нот до самых высоких. Иной раз складывалось ощущение, что его голосовые возможности беспредельны. Имея за плечами тридцатилетний опыт, службу знал великолепно. Потомственный священнослужитель, он принадлежал к большому семейству Султановых. Его отец, Андрей Иванович Султанов — заслуженный протоиерей, рукоположенный еще до революции, многим своим сыновьям сумел передать любовь к церковному служению. Кроме того, все Султановы или пели, или на чем-то играли. Не случайно из такой семьи вышло трое протодиаконов: отец Владимир Султанов служил в Казанском храме Волгограда, а отец Николай — в Самаре.

Отец Василий был чрезвычайно обаятельный человек, в силу чего имел огромное количество друзей — от сына первого секретаря обкома партии до грузчика из речного порта. И все его искренне любили. На похороны Василия Султанова собралась чуть ли не половина города, люди стояли на площади.

Сейчас обмениваться опытом легче: аудиозаписи позволяют познакомиться с манерой и практикой других — московских, питерских, украинских — протодиаконов. В Москве даже проводился фестиваль диаконского искусства. И все же куда ценнее живая традиция. Советы и подсказки старого протодиакона много способствовали моему профессиональному становлению.

— Можно ли говорить о тех или иных «школах» диаконского пения?

— Все относительно. Для москвичей и питерцев характерна строгость богослужений. Обусловлено это тем, что рядом кафедра Патриарха. И все равняются на его архидиакона. К тому же стиль богослужений наших столиц находится под сильным влиянием Троице-Сергиевой Лавры с ее строгим монашеским богослужением. Ектиньи, к примеру, при этом говорятся ровно, бесстрастно. Думаю, отпечаток на такую манеру наложил и мощный бас Константина Розова, служившего в начале прошлого века архидиаконом при Патриархе Тихоне. Богатырского телосложения, он обладал спокойной и сосредоточенной манерой служения, которая производила такое впечатление на его современников, что ему был присвоен особый чин — Великого архидиакона.

Басы украинских и южнорусских протодиаконов более напевны и эмоциональны. Интересно, что нынешний архидиакон Патриарха Алексия II отец Андрей Мазур долго служил в Питере, но начинал в Почаевской Лавре, где его становление, очевидно, протекало в русле «южной» традиции. Но и на его манере, как мне кажется, сказалась московская строгость.

Говорить о саратовской или волжской «школе» сегодня не приходится. Хотя в свое время протодиаконы-волжане были тоже довольно известны. На Нижней Волге, например, некогда «гремело» имя астраханского протодиакона Морковкина. Серьезный был бас.

— К слову сказать, ваша манера исполнения тоже достаточно эмоциональна.

— Все-таки я ученик ныне покойного протодиакона, а у него были такие элементы… Не считаю их лишними. Но стараюсь умерять свои эмоции. Эмоциональность уместна на концертной сцене, где каждый стремится подчеркнуть свою индивидуальность. Но мы-то находимся в храме. Порой, некоторые протодиаконы об этом забывают, увлекаясь внешними эффектами. В результате получается несколько нарочито, неестественно, не молитвенно. Для меня служит уроком эпизод из протодиаконской жизни, свидетелем которого стал, Царство ему Небесное, старейший наш клирик, отец Георгий Лысенко. Увлекающийся поначалу звуком, молодой еще протодиакон отец Василий Султанов, отслужив однажды Архиерейскую службу, подошел к своему отцу — старому, уважаемому протоиерею. Однако вместо ожидаемой похвалы услышал: «Васька, тебе Бог голос дал, чтобы Бога славить, а ты кричишь"…

— Отец Михаил, Вы сослужили не одному Архиерею. Менялись при этом требования к Вам как протодиакону?

— Требования и прежде, и сегодня остаются, в сущности, одинаковыми: Архиерейские службы должны быть красивыми, совершаться четко, а самое главное — без накладок. Все Архиереи, с которыми мне довелось служить, очень серьезно относились к церковному пению, прекрасно отдавая себе отчет в том огромном значении, которое оно имеет в деле проповеди христианства. Владыка Пимен — на особицу. Интеллигентный человек, он хорошо знал и любил классическую музыку, собирал пластинки, был знаком со знаменитыми певцами и музыкантами. И сам любил петь за службой. Часто во время Архиерейских богослужений духовенство пело песнопения в алтаре. На людей это производило сильное впечатление. Не случайно Владыка старался подбирать для кафедрального собора поющих священников. А старые клирики большей частью имели приятные голоса, потому что были воспитаны в другой среде. Нынешнее поколение в музыкальном отношении отстает.

С приходом на саратовскую кафедру Владыки Нектария певчим было существенно поднято содержание. Он любил пение, видя в хорах один из элементов церковного благолепия. А к храмам он относился трепетно, часто повторял: «Если мы небрежно относимся к храму Божиему, значит, и нам от Господа нечего ждать. Если же мы храм стараемся украсить, то и Господь к нам будет милостив». При нем в церкви стала закупаться новая утварь, новые пелены, облачения и прочее.

Возглавивший вновь образованную Волгоградскую епархию Владыка Герман, при котором я служил три года, также очень ревностно относится к богослужениям. Это объясняется и тем фактом, что он ученик Ленинградского Митрополита Никодима (Ротова). А по воспоминаниям, у Владыки Никодима были очень торжественные, радостные богослужения со множеством певцов. В Волгограде, как и у нас, в канун перестройки при кафедральном соборе был набран новый хор из молодых певцов, начался музыкальный подъем.

Владыка Александр много сделал для упорядочивания саратовских богослужений. После двух перерывов, когда наша епархия до восьми месяцев окормлялась лишь временными управляющими, появилась некоторая расхоложенность. Владыка положение исправил. Именно при нем было введено понятие «строгий московский стиль богослужений». Его забота о благоукрашении храмов проявилась в указании, согласно которому церкви были разгружены от множества простеньких икон и иконочек, «украшенных» фольгой. Он велел изыскать хорошие иконы, привести их в порядок и повесить на видных местах.

— Ваши родители были верующими людьми?

— Вот уж нет. Впервые я переступил порог нижнего храма Свято-Троицкого собора летом 1975 года, возвращаясь с Волги со своими друзьями-шестиклассниками. Хулиганистыми были, бабули нас «развернули». Но в мозгу как вспышка запечатлелась необычная обстановка, позолота… Через месяц я зашел туда опять. И началась служба. Пели тогда еще в соборе наши старушки: Марфа-псаломщица, Евдокия-регентша и другие. Пели слаженно, вчетвером на несколько голосов. Вроде незатейливо, но гармония церковного пения меня впечатлила. В следующий раз я очутился в соборе, как сейчас помню, 6 декабря. Попал на полиелейную службу. Расширенный хор и множество свечей меня изумили еще больше. Последней каплей стало посещение субботней всенощной в верхнем храме Троицкого собора. Когда я услышал настоящий хор, протодиакона отца Василия, увидел клир, понял окончательно — буду сюда ходить. Мне было страшно интересно. Хор меня просто раздавил, а храм поразил. Детские впечатления от этой красоты живут во мне до сих пор.

В один прекрасный день, после Рождества, хорошо это помню, у меня в мозгу вдруг родилась отчетливая мысль — люди приходят сюда уже триста лет. Не может быть, чтобы все было зря и напрасно. Бога не может не быть. И я впервые перекрестился. Так состоялось мое обращение.

Регулярные посещения вечерних служб в среду, пятницу и субботу (воскресная — по возможности) не прошли даром. Я потихоньку стал подпевать в те моменты, когда народ пел Богородице, Дево, радуйся, Верую. Вижу, духовенство на меня начинает коситься. Помню как-то вечером, в пятницу перед Великим постом диакон отец Борис Лаврушин (сейчас он ректор Белгородской семинарии), проходя с кадилом в первый раз, приостановился, посмотрел на меня и пошел дальше. Второй раз, когда отец Борис пошел кадить на Честнейшую, он остановился и спросил: «Ты в каком классе учишься?» Я еле прошептал: «В седьмом».- «Петь хочешь, в хоре?». — «Хочу». Меня аж жаром обдало всего. «Приходи завтра на левый хор, скажешь, отец Борис поставил».

На клирос я поднимался, как на Фаворскую гору, боясь наступить на него… Так и стал ходить, петь с бабушками. Два года проходил. Естественно, прислушивался, как поют напротив певцы на правом клиросе. Потом меня взяли и туда. Пришлось изучить музыкальную грамоту по самоучителю. Ведь поначалу я и нот не знал.

— А бабушки, поющие на клиросе, их знали?

— Нет. Но этот недостаток искупался их горячей верой. Клиросные старушки были лучшими представителями тогдашнего сообщества мирян. Им не надо было напоминать о необходимости благоговейного поведения на клиросе. Наоборот, они нас, молодых, к этому приучали, служа поразительным примером преданности своему делу. Образцом совершенства в этом отношении была тетя Нина Барковская, ныне монахиня Неонила в нашем женском Свято-Алексиевском монастыре. Сестра отца Петра Барковского, добрейшего, смиреннейшего священника, служившего в Троицком соборе, она на протяжении сорока лет была в соборе псаломщицей. Не знаю, сохранилась ли сейчас собранная ею на клиросе библиотека, представляющая собою шкаф, снизу до верху забитый гимнографическим материалом: стихирами, тропарями, ирмосами чуть ли не на каждый день года. Пели наши старушки с книг или с этих листочков, написанных тетей Ниной от руки крупным почерком. Мало того, эти тексты переносились на бумагу со всеми ударениями и остановками, какие требовались в процессе пения.

Всех нас, кто пришел тогда в Церковь и пополнил затем ряды духовенства, она выучила читать. Через ее школу прошел и будущий протодиакон отец Олег Дроздов, и отец Сергей Догадин, и отец Юрий Красноперов — все, кто у нас пел на клиросе. После службы оставит тебя, откроет «Часослов»: «Читай». Читаю. «Тут не так ударение стоит». Читает сама. Другое место открывает. И снова разбор ошибок. Так она приохотила к церковному пению многих и многих.

— Но ведь подобные «тренинги» и спевки требовали много времени. Какой же была родительская реакция на ваши многочасовые исчезновения?

— До поры до времени я скрывал свой интерес благодаря тому, что частенько ночевал у своей бабушки, жившей неподалеку от Троицкого собора. Но однажды случилась беда. Мои родители, принадлежавшие к среднему звену областного руководства, узнали о моих «художествах». При их положении — это нож острый. Конечно, были приняты контрмеры. Через уполномоченного по делам религий надавили на Владыку Пимена, и тот был вынужден отказать мне в праве петь в хоре. Разразился большой скандал. Приходили какие-то кэгэбэшники, пытались смутить меня рассказами «о поголовно сидевших попах-уголовниках». Состоялись разбирательства на комсомольских собраниях, хотя я никогда в комсомол не записывался.

— Сверстники всерьез вас осуждали?

— Как ни странно, нет. К Церкви тогда молодежь относилась с определенным уважением. Да ее, в сущности, никто и не знал. Ходили фантастические слухи о том, что «попы шибко умные, кончают по десять университетов, знают по тридцать языков». Ничего негативного вроде того, что можно встретить сегодня… Впрочем, на собраниях одноклассники были вынуждены произносить дежурные речи: как же такое может быть в XX веке, мы не понимаем…

В общем, когда страсти улеглись, я поехал в Энгельс, где потом спокойно пропел два года в хоре Покровской церкви. Пока меня и здесь не обнаружили. Правда, на этот раз шума было меньше. Родители в какой-то степени смирились. К тому же параллельно я устроился в хор Саратовского оперного театра, в котором после возвращения из армии проработал еще семь сезонов. В 1984 году женился, а через четыре года рукоположился.

— Раньше не решались?

— До 1000-летия Крещения Руси это было невозможно. Отец еще работал и противодействовал. Но когда хиротония все-таки состоялась, отношение родителей резко переменилось. Мол, мы сделали все, что могли. Тем более, я уехал служить в Волгоград. В воскресенье состоялась моя хиротония, а уже назавтра я стоял у престола в волгоградском Казанском храме и произносил первую ектинью.

— И все-таки, что же так неудержимо влекло Вас к Церкви? Может, это эстетическое чувство человека, раз и навсегда влюбленного в красоту православного богослужения?

— У меня было ощущение, что тут не обошлось без руководства Ангела-хранителя, чего-то сверхъестественного. Ведь несмотря на то, что я уверовал, сомнения глодали меня еще очень долго. Что я знал о сущности христианства на первых порах? Ничего. Но при этом всегда внутри жила уверенность, что на все свои вопросы я получу ответы. И я их действительно находил. Благо, священники вокруг были грамотные, закаленные в полемической борьбе с безбожниками.

В связи с этим вспоминается случай из богатой церковной биографии уже поминавшегося протоиерея Георгия Лысенко. Как-то у него вышел спор с коммунистом, утверждавшим, что все верующие на самом деле веры не имеют. «Хочешь, я очень просто докажу тебе, что и ты никакой не атеист, а самый что ни на есть верующий человек?» — «Хочу». — «Представь себя в мороз в глухом лесу, рядом с павшей лошадью, а на тебя летит волчья стая. Что будешь кричать? «Карл Маркс, помоги! Революция, обереги!» Как миленький возопишь: «Господи, спаси! Божья Матерь, защити!»

Укрепляло веру и самообразование. Однажды, прочитав залпом «Катехизис» святителя Филарета (Дроздова), данный мне на три дня, я переписал его в тетрадь. Книг не было. Черпали знания даже из атеистических словарей. Я всегда чувствовал, что это мое, что я должен находиться в этой православной среде, что она родная. И чувство это год от года только крепнет.

— Но почему же при Ваших познаниях в литургике, при вашем опыте Вы до сих пор не стали священником?

— Каждый человек должен приносить максимальную пользу на своем месте, занимаясь тем, к чему он призван. Каждое служение в Церкви почтенно и благословлено Богом. Вот придут молодые, тогда и… А молодые придут. Я рад, что у нас сейчас взгляд на церковное пение изменился. Если уделять хоровому делу должное внимание, то и хоры будут работать профессионально. Например, хор нашего кафедрального Духосошественского собора проводит ежедневные спевки плюс выезды и службы, а порой и концерты. Хорошие хоры в Свято-Троицком соборе и церкви в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали». Неплохо поют в Покровском храме. У нас появилась стабильность. В подобной обстановке всегда есть возможность выбирать и воспитывать хороших диаконов и протодиаконов.

— Вы хотели бы, чтобы ваши сыновья пошли по стопам отца, посвятив себя церковному служению?

— До революции в России было потомственное духовенство, то есть отец передавал приход сыну. Наследственность не была обязательной, но ей отдавали предпочтение. А какой будет сын, кто его знает. Конечно, любому отцу приятно, когда сын идет по его стопам. Однако в отношении своих детей я не ставил целью воспитание из них служителей алтаря. Подобный выбор, на мой взгляд, должен быть глубоко осознан человеком. Это призвание.

Знаю, что многие священники ставят себе подобную цель. Но как показывает опыт, она не всегда достигается. Тешу себя надеждой, что я воспитал из своих сыновей хороших христиан. Дальше пусть сами выбирают дорогу. Старший предпочел поступить на истфак. Бог в помощь!

— На его выбор как-то повлияло ваше увлечение историей?

— Безусловно. Я всегда любил историю, особенно историю российскую. Думаю, что сумел передать это чувство и ему. Однако не в меньшей мере меня увлекает любительская астрономия. Люблю на досуге телескопом по небу пошарить. Три года назад смонтировал хорошую 200-кратную машину. А началось все с той юношеской поры, когда я стал разбираться в том, что такое небесный меридиан. Знаете, как это бывает: попалась книжка, проснулся интерес… Восторг от наблюдения небесных сфер остается до сих пор. Ощущение после этого сродни впечатлению от прослушивания хорошего концерта классической музыки, органа. Плюс огромное удивление, изумление. Какие-то житейские дрязги, суета становятся такими мелкими, никчемными. Когда рассматриваешь небо вблизи, видишь отблеск божественной красоты и премудрости. Верно сказанное когда-то: «Творец бывает виден по Своим творениям».

Беседовал Владислав Боровицкий

http://www.eparhia-saratov.ru/txts/journal/articles/01church/80.html