 |
| Радонеж | Монахиня Елизавета (Крючкова), Наталья Ларина | 04.10.2005 |
Однажды на радио «Радонеж» я услыщала настоятельницу Марфо-Мариинской обители матушку Елизавету. Она просила принести в детский приют при обители старые учебники. И люди откликнулись, в том числе и я. Так началось моё знакомство с матушкой. То, что я узнала о её жизни, думаю, будет интересно и нашим читателям.
— Подзаголовок
— Вы Тамара Фёдоровна?
-Нет, я Сергей Аполинариевич.
Николай Иванович, отец матушки Елизаветы, был настоящим коммунистом, беесеребреником, альтруистом. Как солдат, по приказу партии ехал туда, где был нужен, так что у семьи не было ничего, кроме личных вещей и книг. Всё остальное — казённое: диваны с дырками, кровати с выпирающими пружинами, канцелярские столы. Пришло время и ревностное служение отца, а он был сначала деревенским счетоводом, как самый грамотный, а потом журналистом-самородком, было оценено: его назначили членом коллегиит газеты «Правда». Тем не менее, дочери он сказал: «На работу устраивайся сама, безо всяких протекций».
В Куйбышеве Мая (таким именем наречена она при рождении. Так и звали её вплоть до крещения с именем Мария), работала на телевидении и, конечно же, ей хотелось устроиться по этому же профилю и в Москве. Но без блата, слышала она, сделать это трудно. И вот однажды в молодёжную редакцию всесоюзного телевидения вошла румяная провинциалка, безо всяких рекомендаций, что называется, прямо с улицы. Разговаривали с ней высокомерно, со столичными подковырками, но задание всё-таки дали: пригласить в редакцию знаменитого кинорежиссёра Сергея Аполинариевича Герасимова. Справитесь, сказали ей, будете работать у нас. И вдогонку, как бы между прочим, предупредили: жена его, не менее знаменитая артистка Тамара Фёдоровна Макарова, ужасно ревнивая, услышав женский голос, может и трубку шваркнуть.
Дома напуганная Мая взяла большой ватман и написала на нём подробный сценарный план предстоящего разговора. Выглядело это так. Набираю номер. Снимается трубка. Говорю: «Тамара Фёдоровна?» Голос в трубке: «Да». Я: «Здравствуйте, Тамара Фёдоровна». Она: «Здравствуйте». Я: «Можно попросить С.А.». Она: «:Кто спрашивает?» Я представляюсь. Дальше подробно разрабатывали варианты разговора на случай а) его нет дома, б) позвоните попозже и так далее.
Дождавшись, когда останется дома одна, Мая набрала номер, и хотя весь диалог выучила наизусть, ватман всё же держала перед глазами. Трубку снял сам Герасимов.
Она: «Это Тамара Фёдоровна?»
Он после паузы: «Нет, это не Тамара Фёдоровна».
Она: «Здравствуйте, Тамара Фёдоровна. Это говорит такая-то. Можно попросить Сергея Аполинариевича».
Герасимов держит паузу и говорит: «Минуточку».
-Я, — смеётся матушка Елизавета, она же Мая, она же Мария Николаевна, вспоминая ту комическую ситуацию, — сижу красная, как рак, вся в испарине, мол, всё, мне конец, прощай, любимая работа. Но не успела она повесить трубку, как услышала: «Аллё, Герасимов вас внимательно слушает, не волнуйтесь так, деточка"…
Сергея Аполинариевича так развеселил разговор, что он пообещал непременно придти в редакцию. И пришёл, да не один, а с Тамарой Фёдоровной. Так вот и приняли Марию Николаевну на работу в молодёжную редакцию телевидения.
Читателю, думаю, будет интересно узнать, что именно она, Мария Крючкова, вместе с молодыми коллегами стояла у истоков передачи «Спокойной ночи, малыши, именно они были создателями её, задолго до того, как начала её вести Валентина Леонтьева. И вот уже судьба раскидала их всех, а передача до сих пор живёт…
Со многими выдающимися деятелями культуры работала она на радио и телевидении, но ближе всех ей была Агния Львовна Барто. Человек настроения, экспансивная, она могла ой-Ј-ёй как отругать, если ей сказать хоть малую толику неправды. А без неё в журналистской работе обойтись не легко, частенько приходится хитрить и хитрить. И вот какая история случилась однажды.
Мария Николаевна на радио обычно сама монтировала плёнку. А тут ей сказали: с плёнкой будет работать оператор. И мало того, что он вырезал все паузы между словами, и они посыпались одно за другим, как горох, так он ещё умудрился вырезать целую стихотворную строчку и стихотворение просто потеряло смысл. Мария Николаевна перебрала все корзины, но исчезнувшую строчку «…а сынка на всякий случай…» так и не нашла.
-Сказать об этом Агнии Львовне, — вспоминает матушка, — духу не хватало. Так и слышала укоряющее: «Как же ты, Машенька, так непрофессионально работаешь!» Чего я только не напридумывала! Даже вышла на актёров, которые смогли бы сымитировать её голос. Не получилось. Агния Львовна, как чувствовала неладное, позвонила сама: «Ну как, всё ли у вас в порядке?» Я собралась с духом и трагическим голосом признаюсь: «Агния Львовна, беда». Она встревожилась: «Что такое, что случилось? Ну-ка, рассказывай» И я рассказала. «Какая же ты умница, что сказала правду», — радовалась поэтесса. Она быстро приехала, наговорила пропавшую строчку, и проблема разрешилась. Эти уроки честности, простоты, порядочности выдающейся поэтессы оттачивали мой характер».
Часто, очень часто Агния Львовна оказывалась рядом с Марией Николаевной, когда случались трудности в её радийной работе и помогала ей, как только могла. Её смерть стала для Марии Николаевны невосполнимой потерей. Она побежала в Храм, что рядом с радиокомитетом, а это было очень опасно в то время, и отпела покойную свою наставницу и большого друга.
ДУША СТОНЕТ…
Шёл 1989 год. Всё в жизни Марии Николаевны складывалось удачно: хорошие дети, замечательный муж, интересная работа. Казалось бы, живи себе и радуйся. И вдруг, в какой-то момент она чувствует, что нездорова: на работе ей кажется, что-то случилось дома, а дома — что-то произошло на работе. Одним словом, покоя нет измученной душе.Мария Николаевна побежала в поликлинику, сдала анализы. Всё в порядке у вас, всё в норме, успокаивали врачи, а она продолжала чахнуть.
-И тут, — вспоминает сегодня матушка, — до меня дошло, что я должна креститься. Побежала к священнику отцу Фёдору Соколову, он меня и крестил с именем Мария. Как же мне стало легко, будто я снова родилась. Душа моя пела. И началась у меня совсем другая жизнь. Если раньше уставала на работе, чувствовала постоянный стресс, судорожность, то теперь работала спокойно. И я поняла, что до крещения у меня болело не тело, а душа и умри я тогда, никто бы не понял отчего.
Как человек активный, общественный, Мария Николаевна хотела всех привести к вере. И вот она снова у отца Фёдора Соколова, теперь уже с учителем своей младшей дочери. В храме висела картина Верещагина «Положение во гроб». Тысячу раз видела она её, а по-настоящему увидела впервые.
-Со мной произошло что-то невероятное, — вспоминает она, — чем дольше я вглядывалась, тем сильнее сжималось сердце, чувствую, что сгораю, а глаз отвести не могу. Облечь в слова пережитое невозможно, это было чувство в чистом виде. Я увидела болячки на ногах Спасителя и тянулась к ним, чтобы излечить их. Чувство вины перед Ним просто душило. Я начинала задыхаться, даже как бы закричала а-а-а. И видение исчезло. Но сердце продолжало бухать всю дорогу домой.
Дверь ей открыла дочь, сообщила, что папа ударился о железяку и сильно поранил ноги, они в кровавых ссадинах и чёрных гематомах. Но только Мария Николаевна вылечила ноги мужа, как настал черёд лечить ноги нежданного высокого гостя…
На радио Мария Николаевна делала передачи о нравственности с религиозным подтекстом. Одним из её авторов стал знаменитый епископ Василий Родзянко из Вашингтона. Как только железный занавес рухнул, он приехал в Москву. Личное знакомство они отпраздновали в Большом театре. После спектакля она заметила, что владыка сильно хромает. «Вот купил ботинки, а они почему-то вдруг стали жать», — объяснил он. Поймали такси, доехали до его дома, а он из машины не может выйти. С большим трудом Мария Николаевна дотащила его на второй этаж, сбросила в кресло и быстро сняла ботинки: они были полны крови. То открылись старые язвы владыки, «заработанные» им при оккупационном режиме в Югославии, когда он сидел в каменном мешке. И стала она лечить теперь уже ноги митрополита.
МАТУШКА ЗАХАРИЯ ИЗ СВИНОСОВХОЗА имени КАЛИНИНА
Видение у картины Верещагина не прошло бесследно: теперь Мария Николаевна мечтала о поездке в Иерусалим. Но мало ли о чём мечтается. На дворе стоял 1990 год и до паломнических поездок туда дело ещё не дошло. Но место чуду в нашей жизни всегда есть. «Слушай, Маша, — спросила её сотрудница Мэрии, — не хочешь ли ты поехать в Иерусалим? -Та ушам своим не поверила, шутит она, что ли, но она продолжала. — Сфотографируйся и давай свои паспортные данные». Мечта о Иерусалиме стала явью.Случилось так, что в Иерусалиме Мария Николаевна на такси отправилась в Горненский монастырь. Водитель — араб — высадил пассажиров на каких-то задворках. Представьте себе, тёмная-тёмная ночь, город полностью обезлюдел (как она узнала потом, городские ворота закрыли, потому как начались военные действия между евреями и палестинцами). «Пушки бухают, ружья стреляют, — рассказывает она, — а я иду и иду. Постучалась в дом к какому-то англичанину. „Перелезайте через дувал, — подсказал он, — там как раз и находится твой монастырь“, — подсказал он. Перелезла. Иду озираясь. Навстречу монашка: „Ты как сюда попала“, — удивилась она. Я объяснила „А зовут тебя как? Откуда ты?“ „В крещении Мария. Я из Москвы“. „А я из Пензы“, — продолжала монашка. „Так и я оттуда же! — обрадовалась Мария Николаевна, — может слышали свиносовхоз имени Калинина в Каменском районе“. „Да что ты, — ахнула монахиня Захария, — так и я оттуда же“.
Вот с какого чуда началась поездка в святой город. Мать Захария накормила свою гостью, уступила ей свою постель и сказала: „Я умирать собралась и всё своё богатство отдаю тебе, давай сумку“. Она положила в неё бутылку Иорданской воды, молитвослов, помидоры с огорода, пять яиц от своей курочки, чулки, косыночку. А иконочки попросила передать родным в деревне. Я пообещала, но, забегая вперёд, скажу, что обещание не выполнила. Тяготило это меня ужасно».
И вот, в прошлом году снова посчастливилось Марии Николаевне, теперь уже матушке Елизавете, побывать в Иерусалиме. В Горненском монастыре она поинтересовалась, жива ли матушка Захария. Жива, жива, успокоили её, и матушка Елизавета оставила ей записочку с покаянием.
Перед отъездом в Иерусалим знакомый парнишка — русский американец — попросили её помолиться о болящей раком любимой девушке перед чудотворной иконой Божьей Матери, которая открывает глаза. Мария Николаевна и не слышала о такой, но поручение выполнила.
-В мою бытность на телевидении, -матушка Елизавета делится со мною очень сокровенным, — руководили женщины, случайные выдвиженки, которые любили повелевать и, что называется, крутить верёвки из своих подчинённых. Совершенно невежественные они выбрасывали целые строчки даже из стихов Пушкина. Меня просто трясло от «литературных» споров с ними. И вот я, как человек тогда ещё невоцерковлённый, перенесла эту нелюбовь к женщинам и на Богоматерь. Сейчас-то даже жутко вспоминать о той совершенно безумной ассоциации. Но что поделаешь, был такой эпизод в моей жизни.
Ну так вот, в храме Гроба Господня я подошла к той иконе, у которой попросили меня помолиться, и неожиданно для меня всю перевернуло. На меня глядела великая страдалица с великой любовью, молчаливая, всепрощающая. В какой-то момент её глаза открылись, да так широко, что я обомлела. В них была доброта, смирение, застенчивость, любовь больше, чем земная. Не то, что она простила людей, нет, она на них даже не сердилась. Знала, что всему должно было совершиться. Во всём её облике был космический покой. Я усердно молилась о девушке Саше, первой любви своего знакомого. Потом, через много лет узнала, что она поправилась, вышла за него замуж, и у них родились чудные дети.
Каждому человеку Иерусалим открывается той стороной, которая ему больше всего нужна. Судя по всему, Марии Николаевне необходима была встреча именно с этой изумительной иконой. Она вскрыла её женоненавистническую болячку, и наша паломница вырвала её из своей жизни.
С того памятного момента Матерь Божия, Царица Небесная вошла в её жизнь раз и навсегда.
СВЯТИТЕЛЬ ФЕОФАН ЗАТВОРНИК УЧИТ МАТУШКУ
В 1989 году началась перестройка. В нашу страну поехали иностранцы, русское зарубежье. Россия, как тонущий корабль, стала сбрасывать с себя весь балласт — детей-сирот, пенсионеров. Одним словом, всю социалку. Общественные благотворительные общества тоже позакрывались. Страну наводнили бомжы, безработные. Откликом на передачи Марии Николаевны по радио были мешки стонущих писем.-И вот когда я увидела весь этот кошмар, — рассказывает матушка Елизавета, — стала думать, что же делать, как людям помочь? И подняла я архивы, чтобы посмотреть, как было до революции. И вы представляете, первая же папка, которую я открыла, была о Марфа-Мариинской обители. В тот же день побежала посмотреть этот «объект». Да, да, для меня он тогда был ещё просто объектом. Рядом с ним находился храм «Вознесения». Я к батюшке, не знает ли он о такой обители. «Как же, как же, — обрадовал меня о. Борис, — знаю сестёр, у которых есть даже личные вещи Елизаветы Фёдоровны».
С того памятного дня Мария Николаевна Крючкова прикипела душой к этому «объекту» на всю оставшуюся жизнь. Не день и не два просидела она в архивах, в библиотеках, изучая до мелочей жизнь Великой Княгини и её обители. И твёрдо решила — Марфа-Мариинская обитель должна быть восстановлена. Первым делом надо поставить её на охрану государства, как памятник архитектуры. Дело оказалось не из лёгких, потому как единый комплекс был раздёрган разными организациями. Затем надо было оформить юридическое лицо, от имени которого можно действовать. С согласия о. Бориса зарегестрировала сестричество при храме Покрова и святых праведных Марфы и Марии. И началась подготовка документов, на основании которых в 1992 году мэр Москвы Лужков подписал распоряжение о передаче единого комплекса бывшей Марфа-Мариинской обители сестричеству.
После трудов праведных можно было и отдохнуть — Мария Николаевна берёт на радио, где она тогда работала, отпуск. Вернувшись через две недели, она узнаёт, что её переизбрали и сестричество возглавила другая женщина.
-Почему? — поинтересовалась я.
-Мой журналистский навык всё расковырять и дойти до сути для некоторых сестёр был как кость в горле, — ответила она. — То было время, когда ради квартир поубивали многих одиноких и беспомощных стариков. Я возмущалась, почему картотека стариков разбросана, а не под ключом. Вот таких, на первый взгляд, мелочей было много, и я мимо них никогда не проходила. Бесцеремонное переизбрание меня потрясло. Какие только бури не бушевали во мне. Я себя успокаивала: «Да брось ты всё это, у тебя есть такая интересная работа, хорошая зарплата и чего рвёшься?! Но Господь непрестанно участвует в жизни своего дитя. Ко мне попадает переписка Феофана Затворника с одним духовным лицом. Когда-то его адресат хотел стать монахом, но как человек амбициозный, не простым, а архиереем, создать духовную семинарию, академию и совершить ещё много чего великого. Феофан ему отвечал: что всё от Бога, главное — монашеский путь, а остальное приложится. Тринадцать лет боролся этот молодой человек со своими честолюбивыми помыслами и уехал в конце концов в деревню. Через тринадцать лет он пришёл всё-таки в монастырь и стал простым монахом звонарём. Эти годы были самыми счастливыми в его жизни. А потом Господь стал сыпать ему даже больше того, чего он когда-то хотел. Стал он даже митрополитом.
Прочитала Мария Николаевна эту переписку и у неё как камень с души свалился. Она сказала себе: «Трудись на любом месте, хоть туалеты чисти. Возвращайся в обитель, просись у настоятельницы на любое место».
Прошло немного времени и раздаётся звонок: её хочет видеть Патриарх. За трапезой присутствовали не только русские архиереи, но и иностранные. От волнения есть не могла, а только наблюдала: Патриарх брал вилку, и все за ним брали её, он тянулся к ножу, и все повторяли его жест.
-Вдруг, — вспоминает Мария Николаевна, — с обеих сторон меня толкают локтями: Святейший зовёт меня. Я подошла и ушам своим не верю: «Орденом равноапостольной княгини Ольги награждается Мария Николаевна Крючкова за труды по восстановлению Марфа-Мариинской обители». Я просто онемела от неожиданности и, не приложившись к руке Святейшего, на деревянных ногах пошла на своё место. Когда Патриарх выходил, я попросила у него прощение за свою растерянность. А он ла-а-сково так сказал: «Ничего, ничего, только доведите начатое дело до конца».
Эта фраза Патриарха стала в её жизни самой главной. Она уходит не только со своей любимой работы на радио, но и из семьи. Муж, дети, внуки благословили её выбор и отпустили.
Когда она переступила порог обители, даже вздрогнула: за три месяца, что её не было, все здания, из которых она с таким трудом выселила прежних хозяев, были заняты какими-то сомнительными организациями типа общества «Память». Свободной была одна единственная комната, где Мария Николаевна разместилась с четырьмя сёстрами. И всё началось сначала. Многих трудов стоило, чтобы мастерская Грабаря, как и многие другие организации, снова упаковали свои чемоданы и окончательно покинули территорию обители…
В какой-то момент Мария Николаевна поняла, что благотворительная помощь, которую оказывало сестричество, переименованное в обитель, безусловно необходима, но недостаточна. Статус диаконисс, которым довольствовалась вся христианская Европа, не удовлетворяла душу православных сестёр, они чувствовали, что упёрлись в тупик, Но наверняка такое же смятение переживала и сама Великая княгиня. Мария Николаевна подняла переписку Елизаветы Фёдоровны с профессором Димитриевским и прочла: «…соединиться с Господом уже здесь, на земле"…. Вот он — выход. Мария Николаевна отправилась к Патриарху за благословением на монашеский постриг.
-А разве Великая Княгиня была монахиней? — спросила я.
-Однозначно ответить не могу, — ответила матушка, — семья Романовых во многом окутана тайной. Я тщательно изучила опись её вещей, которую составили после того, как подняли из шахты бренные останки, (поднимали белые, так что наверняка среди них был священник), но нигде не сказано, что на ней был параман, крест и другие монашеские атрибуты. Но и утверждать, что не была в постриге, тоже не могу, потому как к 1917 году она уже поняла, что диаконический путь не вмещает в себя полноту православной веры.
УЧИСЬ, ЖЕНЬКА, УЧИСЬ
Мы сидели с матушкой в беседке во дворе обители, наслаждаясь не жарким летним солнышком. Мимо проехали на велосипедах мальчишки, воспитанники Марфа-Мариинского приюта.-Хорошо бы, — сказала я, — сбросить десятка два лет и помчаться на велосипеде за ними.
-Да я хоть сейчас готова. — мгновенно отреагировала матушка. В моём детстве в каждой школе были лыжи, мячи, брусья, перекладины и другие снаряды. Мои приютские дети тоже имеют возможность заниматься разными видами спорта, даже конным.
Со второй половины дня, когда дети приходят из школы N1323, внимание матушки приковано, в основном, к ним.
-Матушка, — бегут к ней они, — задачу по геометрии решить не можем. А в учебнике ничего не поймёшь.
Она открывает книгу и волосы у неё встают дыбом: она в нём тоже ничего не понимает.
-То ли дело раньше были учебники — простые, доступные, — вздыхает, — вот я вспоминаю учебник по геометрии Рыбкина. Какая ясность, красота доказательств. Я даже обратилась к радиослушателям «Радонежа»: принесите нам старые учебники". И принесли. По ним я детям и объясняю. Понимают хорошо, во всяком случае, ниже четвёрки не приносят. Решаем по Рыбкину, Киселёву, а термины современные потом подставляем. Сейчас мою методу используют и наши педагоги.
-Матушка, — я просто удивлена, — неужто вы помните алгебру, геометрию?
-Конечно, — говорит она, как о само собой разумеющемся. Я получила блестящее образование, хотя училась не в Москве. Судите сами, сейчас на Пушкина и Лермонтова уходит по два-три урока, а мы из изучали чуть ли не полгода. Даже зарубежную классическую литературу проходили и все зачитывались Диккенсом, Шекспиром… У нас был даже такой предмет, как логика. И учили нас образованные люди, интеллектуальный и культурный уровень которых формировался в конце 19 и начале 2О веков. Редко в каком доме не было музыкального инструмента, ставились домашние спектакли и костюмы для них шились из старых штор. После работы семья усаживалась за большой обеденный стол и скудный ужин проходил в разговорах о том, что было в школе, на работе, душевно перебирали все события дня. Эта бытовая культура, конечно же, воспитывала должным образом и детей, и взрослых. Вот я и воспроизвожу по мере сил ту атмосферу в нашем приюте.
И действительно, дети не болтаются без дела, досуг заполнен богоугодными делами. Два музыкальных педагога обучают их игре на различных музыкальных инструментах, пению. Играют они Баха, Бетховена, Сен-Санса… Успехи их так очевидны, что они участвуют даже в концертах вместе со знаменитым оркестром Булахова «Времена года». В свободные часы они сидят не у компьютеров, а читают классическую литературу. И в театры ходят серьёзные, на Островского в Малый. Бывают и в Большом, чуть ли не все балеты пересмотрели. Девочки одеваются в Большой особенно нарядно: в бархатные платьица, красивые туфельки, причёсочки сделают. И сидят не на балконе третьего яруса, а в ложе рядом с Царской. Есть богатые люди, которые держат ложу, но не всегда пользуются ей. Вот матушка с ним и договаривается.
Детская программа, разработанная ею, включает в себя также и получение профессии, затем работы и даже… квартиры.
-Ну это уж совсем невероятно, — мне трудно поверить в услышанное.
-А как же по другому, — она не сердится на моё недоверие, — воспитываем, воспитываем, а потом отправим на все четыре стороны, так что ли? Вот недавно «выбили» двухкомнатную квартиру под Москвой для сестры и брата Ульяновых. Поехала посмотреть. Ба-тюш-ки, кроме бетонной коробки нет ничего, оказывается, сейчас так сдают многие дома. Тогда я обратилась с письмом в ДСК-1 к знаменитому строителю КопелевуВ.Е., очень доброму и отзывчивому человеку. Результат был: квартира полностью готова для жизни, красота в ней несказанная. Вот сейчас Володя закончит колледж,.отслужит в армии, устроится на работу и добро пожаловать в новую квартиру.
Сейчас добиваемся квартиры ещё для одного воспитанника Феди с братом и сестрой. Из Сартавалы они, там у них и жильё. Вот я и думаю предложить продать, а в обмен купить бы нам что-нибудь в Москве ли, в Подмосковье. Федя закончил школу, а потом строительный колледж. Я ходила к нему на все родительские собрания, учителя его всегда хвалили, мол, до чего же замечательный парень. Он вот тут подошёл ко мне и говорит: «Матушка, я очень хочу учиться в институте». Я ему, за чем же дело стало, Федя, учись".Сейчас он работает в ДСК-1, в строительный поступил. А сестра его оканчивает педагогический колледж, будет учительницей в младших классах в школе, где и сама училась. Уверена, замечательный будет педагог.
-Ну, матушка, это уж вы перебираете. И у родных родителей дети не живут так. — говорю я.
-Разве мы не родные? От Адама и Евы. Могу сказать вам без всяких натяжек, я к ним привязана не меньше, чем к своим, а, может, и больше. Вот тут взяла шестилетнюю девочку, которую родная мать заперла в избе и целый месяц отсутствовала, да так и не вернулась. Ребёнок был на грани смерти. Четыре месяца она у нас и только сейчас начинает улыбаться. А тут вчера увидела меня, ручки расставила и как птичка полетела ко мне. Я прослезилась.
Вот Елизавета Фёдоровна грудничков брала. И я бы взяла. Неужто не найдём в Москве кормилиц? Найдём, найдём и молоко проверим. Да денег нет. Гранты просили, не дают, говорят вы организация религиозная, а церковь у нас отделена…
Верующий человек молится перед началом дела и в конце его. Закончилась наша беседа, и матушка Елизавета подошла к иконе великомученицы Елизаветы и инокини Варваре. Повернувшись ко мне, сказала: «Знаете, одно время я стеснялась молиться матушке Елизавете. И всегда обращалась к матушке Варваре: „Матушка Варвара, попроси матушку Елизавету о том-то и том-то“. Почему боялась? Слишком велика моя любовь и почитание. Ведь получается, что я на её месте, а я не могу быть с ней на равных ни в коме случае. Я стою коленопреклоненно и Её святых ног».
