 |
| Вера-Эском | Елена Григорян | 03.10.2005 |
Всего лет пять назад между двух «хрущевок» выросла эта красивая, из красного кирпича, церковка. И странно думать, что еще несколько лет назад подворья здесь не было, — так здесь хорошо находиться, как бывает в старых, намоленных церквах. Входишь — и попадаешь с шумной улицы словно лет на сто назад — такая во всем укорененность, покой. Тихо улыбнется тебе, проходя по домотканому половичку, молодая монахиня; матушка Стефанида работает в кабинете — склонилась над письменным столом, лампа освещает четкий профиль. Отвлечешь ее вопросом — ответит со всегдашней своей лаской, да еще и предложит выпить чайку, «с горошевицей». «А что это?» — удивишься диковинному слову. «Это такая каша гороховая густая…» Идешь домой и думаешь, что вот точно так же все было в России очень давно, до всех ее потрясений и бед прошлого века, и радуешься, что это с нами, совсем рядом.
А с недавних пор как бы прибавилось тихого света на подворье — от картин и рисунков, развешенных на стенах. Небольшие акварельные пейзажи, портреты матушек, натюрморты. Спешат ли люди на службу, идут ли домой — невольно замедлят шаг, полюбуются. «Должно быть, рисовали дети, — думала я, — но какие талантливые!» Каково же было мое изумление, когда оказалось, что это работы кылтовских сестер — матушки Софии и матушки Пины. Признаться, я считала, что в монастыре не до живописи — долгие службы, послушания. И что там не принято творчески, по-своему смотреть на мир, изображать «мирское», а можно лишь, следуя канонам, писать святые лики. Словом, целый набор стереотипов вопросами встал в моей голове. «Да у них в монастыре еще работы есть, — улыбнулась матушка Стефанида на мою просьбу рассказать подробнее о рисующих матушках, — поезжайте, поговорите сами».
И вот в погожий сентябрьский денек наши редакционные «Жигули» уносятся в сторону Кылтово. По обе стороны от дороги — все великолепие осени. Зажглась листва, еще неделя-другая — и конец всей красе. То и дело выходят из лесу к своим машинам грибники, ведра их пусты, а лица кислы. Но чем дальше от Сыктывкара, тем веселей смотрят встречные «тихие охотники» — значит, и у нас есть надежда. Где-то между Серегово и Кылтово, Божьей милостью, набрали мы столько грибов, что с трудом донесли до машины. Чего стоил один боровик, эдак на полтора килограмма! Что и говорить — благословенные места, в которые мы попали благодаря рисункам, развешенным на Кылтовском подворье.
Но вот и Кылтово. Дорога идет вверх — и первым открывается крест на ярко-синем, с золотыми звездами, куполе храма. Издалека он выглядит легким, ажурным, а ведь весу в нем — четверть тонны. Когда устанавливали его на Преображение двое смельчаков, все внизу испереживались.
Сестер мы застали на картофельном поле. Картошка уродилась нынче на диво ядреная. Игорь, Михаил и Евгений — сотрудники нашей газеты, как три богатыря, — без лишних слов начинают помогать — носить мешки с картошкой к краю поля (все-таки в нужную минуту привел нас сюда Господь!). Я же отправляюсь искать матушек Софию и Пину. Захожу в сестрический корпус — узнаю по «Зимнему пейзажу» это кирпичное, старой постройки здание с крестом на торцевой стене. Только вошла под его сводчатый потолок, обступили какие-то родные запахи. Так пахло только в одном месте на земле — в деревенском доме моей давно умершей любимой бабушки: картошкой и землей, печкой, укропом и разными травами… Первым существом, встретившим меня здесь, был котенок. Он стал тереться о мои ноги, но, видно, моя намокшая в лесу юбка не понравилась его теплому бочку, и котенок, не переставая мурлыкать, побежал к матушке Софии (на фото внизу), которая как раз вышла из своей кельи. Маленького роста, черный платок повязан под подбородком, кожаный пояс с четками, в милом лице что-то детское. Матушка — одна из первых кылтовских монахинь, живет здесь уже больше десяти лет, помнит еще, как спали в первую тяжелую зиму на полу, согревая друг друга, — ничего ведь еще в монастыре не было, только Бог и желание всегда быть с Ним.
Присаживаемся на скамейку. Котенок уютно пристраивается на матушкиных коленях, а она ласково и кротко смотрит на меня, ожидая вопросов. Мне же так хорошо, что забыла даже, зачем я тут. Матушка сама выручает, протягивая новые работы.
«Это весна в Кылтово, матушка Пина рисовала пастелью. Ей удаются такие нежные переходы тонов, и акварель ей удается, потому что душа у нее тонкая. Вот еще ее пейзажи — осенние, вот наш храм в зимний день. Мы ведь рисуем в основном осенью и зимой, когда работы по хозяйству мало, поля убраны, сено заготовлено… А это моя последняя работа», — кивает матушка на небольшой лист гуаши. Святая София и три ее девочки-дочери. Видно, как долго трудилась матушка над этим листом — таким законченным он выглядит. Плотные, густые и темные тона одежд и смуглых ликов для того так и темны, чтобы глаза казались живыми, прозрачными, отражающими Небо. «А это первая работа матушки Пины — рисунок с натуры», — показывает м. София большой лист. Классический натюрморт: драпировка, поленце и торчащее из его расщелины растение. Узнаю этот цветок: точно такой сорвала я сейчас в лесу, удивившись его мохнатым семенным коробочкам. «Это люпина», — говорит матушка. Радуюсь про себя: и этот цветок с ласковым названием, сходным по звучанию с именем м. Пины, и тот гигант-боровик — все это маленькие Божьи подарочки, своеобразные стрелочки-указатели в сторону святого места — Кылтово.
Пока мы разговариваем с матушкой Софией, неугомонный котенок забрался ей на плечо, а оттуда, цепляясь коготками за платок, — на макушку, а потом стал осторожно спускаться. С котят-то и начала м. София рисовать — хотелось удержать, запечатлеть любимцев.
Между прочим, кошек при монастыре, который сам-то невелик, по меньшей мере, пара десятков, и матушки всех гостей едва ли не первым делом спрашивают с теми же интонациями, какие бывают у детей, подбегающих иногда на улице: «А вам котенок не нужен? Они у нас к песочку приученные…» Когда по субботам или воскресеньям подают к столу яйца и матушки дружно стучат по ним ложками, кошки всей оравой несутся в трапезную, мяукая и пища. «А куда же вы деваете котят?» — спрашиваю я у матушки. «Никуда — мальчики уходят в лес и там дичают, а девочки остаются… Самых приметных, у которых характер есть, мы как-нибудь называем. Есть Мичи, Дося, Пушистик, Веревочка — такой тонюсенький котик вот с такими острыми глазками (тут матушка очень смешно и точно жестом изображает этого Веревочку). А есть еще Кот, который поет — всегда что-то напевает». Матушка даже сделала портрет этого замечательного кота. Он висит на подворье в укромном месте, на кухне. Желтые глаза так и просят у вас молочка. И надпись: «Мяу! Опять постный день!»
Чудесный этот портрет написан той же рукою, что еще пару лет до этого неуверенно зарисовала карандашом котят. Росли котята, росло и умение — благодаря вот чему. Пару лет назад Бог привел в монастырь учителя рисования. Это был пожилой литовец, несчастный и одинокий. Все знали лишь его имя — Данис. В городе у него сгорела квартира, жить было негде, и один добрый друг настоятельницы, знавший старика, попросил матушек присмотреть за ним. Пригласили его в Кылтово, там он и устроился в домишке при монастыре. А присматривать за ним стали как раз матушки София и Пина — скрашивали одиночество беседой, с печкой управляться помогали, горожанин все-таки. А когда увидел он в девушках живой интерес к кистям и краскам, сильно воодушевился. Попросил их нарисовать что-нибудь, да хоть вот этот молочный бидончик. Для первого раза было очень неплохо. И как же радовалось сердце старого художника, когда он увидел, что есть кому передать свое дело и что ученицы его — ангелы земные, чистые сердцем, трудолюбивые. И он теперь не просто небо коптит в деревенской глуши. Воспрянул духом человек.
Забегут, бывало, к нему матушки показать рисунок, получается ли. Поставит учитель на стол работу, отойдет к печке, смотрит, склонив голову набок, потом скажет: «Тут вот поправь, тут». Учил грунтовать холст, работать маслом. Внушал, что прежде надо научиться природу рисовать, тогда и все другое изобразить сможешь. «Данис водил нас часто на этюды, — вспоминает м.София. — Посадит перед какой-нибудь елкой, заставит вырисовывать все ее ветки, все иголочки. Матушка Пина любила это, а я старалась сбежать. Скажет нам, бывало: «А давайте ка-а-ак возьмем этюдники, ка-а-ак пойдем по горам-лесам…» — «Нет, — говорю, — я уж лучше дома посижу, полешко порисую». Как дочерей полюбил старый художник своих способных учениц, и они его вспоминают очень тепло, много он им дал. Пропал Данис как-то вдруг. Заболел, уехал в город полечиться — и потерялся. Никаких вестей больше о нем не было. А роспись иконостаса на Кылтовском подворье, начатую им, пришлось зачищать и приглашать другого художника… Но где бы он ни был, в этом мире или уже в ином, сестры с благодарностью вспоминают своего учителя, печалятся и молятся о нем.
Познакомились мы и с матушкой Пиной (на фото слева), молодой и улыбчивой. Какие они все же разные! М. София — маленькая, светлоглазая, голос звенит колокольчиком, а краски у нее на картинах плотные, земляные, живопись ее какая-то сильная, глубокая. А м. Пина высокая, темноглазая, голос у нее ниже, а ее акварели и пастели легкие, небесных тонов, играющие.
Я спросила еще у м. Софии, как была написана «Матушка с коровой» (см. справа). Так же трогательно и в то же время правдиво и сильно писали и наши «народные» художники — Ефим Честняков, Иван Селиванов. Кстати, оба они были северянами. Матушка ответила просто: «Мы тогда немножко поссорились с матушкой Риммой. И вот я все ходила, думала, что же мне для нее сделать. И придумала: а дай-ка я ее нарисую. А чтобы нарисовать, нужно полюбить. Так и получилось. А корову я все-таки из вредности нарисовала», — смеется матушка.
Матушке Пине тоже удаются портреты. Матушка настоятельница благословила ее нарисовать двух кылтовских схимонахинь — они уже старенькие совсем и обе Марии. Портрет одной из матушек уже готов: какая суровость в ее облике, но в глазах спряталась доброта… «Стареньких легче рисовать, — делится со мной м.Пина. — У них морщинки, как штриховка».
…С высокой колокольни глядим мы на Кылтово, на обнимающие его поля и леса, на стадо коров, равномерно разбредшееся по зеленому еще склону. Видны домишки и их хозяева, что чистят во дворах грибы, виден и длинноухий рыжий пес, которого матушки вылечили от анемии. Везде жизнь, везде родная природа и души, ждущие ласкового, терпеливого возделывания. И везде красота — отсвет Неба, которую надо увидеть чистым взором и подарить в картинах другим людям.
