 |
| Вера-Эском | 03.10.2005 |
Иеромонах Игнатий (Бакаев) (п.Максаковка, Республика Коми):
— Что голод наступит, это очень возможно. По радио передали, что в таком большом селе, как Керчомья, осталось пятнадцать коров из нескольких тысяч. Сегодня едем через Сысолу, а там вокруг луга некошеные стоят. Как-то я был в гостях у одной женщины, и приехала ее крестница из деревни. В числе новостей сообщала, что ее родители зарезали корову. Последнюю корову в этом селе, расположенном на юге Коми. Невыгодно, говорят, держать. Эти понятия — «выгодно», «невыгодно» — появились совсем недавно, но их сейчас повторяет вся страна. Вспоминаю в связи с этим, как мы с ребятами отправлялись косить сено за сотню километров от дома, плыли по узким таежным речкам, заготавливали, сплавляли на плотах. Сколько сил и средств уходило на это сено, но мы понимали, что будет корова — будет жизнь. Она ведь, кроме молока и мяса, дает еще и навоз, без которого земля не может обходиться. Будет корова, будет и урожай. И вдруг: «невыгодно». А дальше что? Бегство в город. Свернуть хозяйство можно за неделю, а чтобы восстановить, нужны годы и годы.
Ходил нынче Великорецким ходом, там, на Вятской земле, то же самое творится — поля зарастают лесом. Россия утратила продовольственную самостоятельность и без заграницы уже не может себя прокормить. А это очень рискованная ситуация, когда целиком зависишь от подвоза.
Конечно, надо все делать, чтобы люди возвращались к работе на земле. Недавно услышал, что в Архиповке, за Леткой, монастырь только организовывается, а уже имеет пять коров и вообще сильное хозяйство. Этим Коми не прокормишь, но когда спрашивают неверующие, зачем нам Церковь, можно сказать об этом монастыре. Церковь учит не сдаваться, не отдавать ни пяди земли.
Но возвращение к ней — это, конечно, непростое дело. У нас вот нынче один смех вышел. Посадили на своем огородике картошку и стали ждать большого урожая, даже яму для него вырыли недюжинных размеров. Ботва вымахала… высокая. Копать отправились всем приходом, с ведрами, лопатами. Алексей Федотович на тракторе едет. А картошки… с гулькин нос. Огород в лесу, земля бедная. Получился у нас первый блин комом. В другой раз, думается, получше будет. Уже то, что народ организовался, — хороший задел. Если начнутся потрясения какие-то (голод ведь не враз наступит), православным легче будет какие-то подворья организовать, что-то придумать.
Лет шесть назад у нас в Ульяновском монастыре выступал о. Димитрий Смирнов из Москвы. У него большой приход, где имеется около двух тысяч рабочих мест, есть своя конюшня, поля, засолочный пункт и много чего еще, вплоть до детского сада. Так вот все вместе они там у себя выживали после дефолта. Таких опытов по стране немало, иные приходы подбирают под себя целые совхозы. Есть люди, в том числе священники, им это очень важно, они в этом находят себя. Я к их числу не отношусь, но пытаюсь потихоньку что-то делать, какие-то грядочки разбиваю. Если есть возможность посадить, то убегать от этого грех.
Иерей Димитрий Степанов (г. Шарья, Костромская область):
— Не уверен, что городским людям легко повернуться в наши дни к земле, не замечаю у них особого желания. Разве что в виде исключения. Сам-то я из Костромы, с сельским трудом был прежде не знаком. Но нужда заставила — познакомился, уже будучи священником. Однако редко у кого она есть. Приезжала к нам одна семья из Петербурга, огляделись, попробовали себя и вернулись обратно. Есть и другие подобные семьи, которые ищут другой работы — той, что не связана с полем, грязью. Как были городскими, так ими и остались. Пока можно себе это позволить.
А у нас Шарья хоть и город, но не оторванный от земли, все с детства приучены на ней трудиться — люди старой закалки. У прихода есть пасека, фруктовые деревья, несколько огородов, большой кусок неокультуренного пока поля. Приучаем детей к труду, прививаем любовь к земле. Земля — кормилица, и, действительно, неизвестно, как все может повернуться. Всем приходом выходим в поле. Еще когда храм строили, привыкли вместе работать. Это очень сплачивает, три вещи объединяют больше других: молитва, труд, общая трапеза. Раньше община крестьянская была вместе с тем и церковной. Сегодня эти очаги старорусской жизни остались только при храмах. В молитве и труде познаем себя — кто силен духом, кто с ленцой. Все, что вырастим, — на трапезу, где собирается человек по пятьдесят, не считая детей. Это и постоянные прихожане, и певчие, и странники-путешественники заходят. Деткам из воскресной школы супчика какого сварим, из Детского дома два десятка ребятишек к нам бегают. И на службе постоят, и потрудничают или просто пообщаться зайдут, голодными не отпускаем.
Если случится голод и хлынут из города люди, то у нас что-то уже заложено и можно будет помочь обустроиться, впрячься в работу. Тогда, конечно, не будет уже мыслей, что можно копаться в земле, а можно избежать этого. Сейчас, пока нет острой необходимости, есть варианты в запасе, это расхолаживает.
Иерей Олег Червяков (директор Водлозерского заповедника, настоятель Ильинского прихода на его территории, Республика Карелия):
— Я не знаю, ждет ли Россию голод. Говорят, что есть пророчества, но пророки жили до Рождества Христова, смысл их дара был в том, чтобы предвещать приход Спасителя. Сейчас можно говорить о том, что люди, имеющие духовный опыт, размышляют о будущем, видят просветленными очами что-то впереди.
Но будет голод или нет, а города — это часть всемирного Вавилона, который сейчас выстраивается. Там человеку, ищущему духовного пути, очень трудно противостоять наглой массовой культуре. Замысел Бога о человеке наиболее полно, если говорить о нашей стране, ее истории, проявился в русской крестьянской общине. Через труд на земле обретаются и молитвы, и спасение, только в деревне человек может быть по-настоящему близок к творению Божьему. Здесь он занимает то центральное место в природе, на которое поставлен Творцом. Какое место он может занимать в агрессивной среде городов? Там он просто деталь какого-то бесчеловечного механизма.
У нас в общине есть, кроме коренных селян, и горожане. Они пришли к нам не потому, что их выгнали обстоятельства, ожидание голода или антихриста. Нет, это те люди, что пришли к нам в поисках спасительного пути. Конечно, трудно им привыкать к деревенской жизни, даже селянам трудно, настоящими крестьянами их не назвать. Крестьяне, которые еще не так давно составляли большинство населения России, исчезли как человеческий тип. Есть жители городов, есть жители сельской местности, но крестьян у нас не осталось. Ведь мало в земле копаться, чтобы быть крестьянином. Это и мировоззрение, и уклад, и отношение к земле. Для фермера, например, земля — орудие производства, а для крестьянина — Божий дар. И стоит непростая задача перед каждым из членов моей общины — стать крестьянином. Намного проще стать физиком, сталеваром, плотником.
Условия располагают. Они очень жесткие. Нет дорог, нет электричества, если не будешь, не сможешь трудиться — погибнешь или вынужден будешь бежать. И если в городе для многих православие — это украшение, такое эстетическое прибавление к жизни: можно посетить красивое богослужение, почитать святых отцов — для интеллектуалов это весьма увлекательное занятие, — то здесь все иначе. Здесь все, что написано у отцов, — это реальность. Любовь, необходимость прощать, жить в общине — без этого просто невозможно, друг от друга нам никуда не деться. Появляется новый человек в общине, и хочешь не хочешь, а понесешь его грехи, слабости. И очень быстро выясняется — кто христианин, а кто присвоил себе это имя не по праву. Здесь нельзя убедить себя, что ты верующий, потому что условия жизни таковы, что все время, во всем приходится уповать на Бога. Рядом нет ни больницы, ни даже медпункта, и ты во всем должен полагаться на Господа, испытываешь в Нем непрестанную потребность, не можешь без Него обходиться. И либо становишься через трудности крестьянином и христианином, либо нет.
Конечно, тысячелетнюю культуру, фольклор нам уже не вернуть. Былины мы уже не научимся петь, красиво одеваться и вообще украшать свою жизнь, как прежде. Это культура, которую мы потеряли. Но какие-то простые вещи — трудиться, молиться, понимать, что получить что-то ты можешь лишь по вере и труду, — это можно восстановить, что мы и делаем.
Я не советую ехать в деревню ради одной лишь любви к природе и вообще ради своего удовольствия. Сегодня это путь веры, подвижничества, и нужно отдавать себе отчет — насколько ты к этому готов. Современный городской человек без стержня не может приехать и выжить без самоотречения. Разве что в поселках. А в деревне без молитвы делать нечего. Но в то же время неверна мысль, что городской человек в принципе не может преодолеть себя. У нас в общине городских больше половины. Чтобы научиться всему, нужно просто броситься в эту деревенскую жизнь с головой, отрезав себе все пути отступления. Недостаток умения, физические трудности — это вторично, преодолимо; если есть дерзновение, упорство, смирение, то тебе все под силу. А главное препятствие — оно в уме.
Сам я как раз городской, с Украины. Но полюбил Север еще со студенческой поры и решил посвятить себя тому, чтобы сохранить здесь, в Карелии, хотя бы часть этого прекрасного мира лесов и озер. Взялся за создание заповедника русской жизни, а потом стало ясно: сохранить то, что есть, возродить что-то невозможно без веры, без православия. И так сложилось, что стал священником. Научился и землю пахать, и с лошадью управляться, и плотничать. С Богом все возможно.
