 |
| Общественный Комитет «За нравственное возрождение Отечества» | Роман Вершилло | 30.09.2005 |
Джексон с документальной точностью воссоздает книжное повествование Дж. Р. Р. Толкиена. Когда смотришь фильм, в какой-то момент понимаешь, что П. Джексон не просто любит данное сочинение Толкиена. Он любит книгу как таковую, но уже не понимает ее, не понимает, что язык книги совсем иначе устроен, нежели язык кино и театра.
Именно с ограниченностью языка кино в сравнении с литературой связаны удачи и неудачи фильма Джексона. Его пристальное внимание к тексту «Властелина колец» оборачивается безразличным вниманием к достоинствам и недостаткам. В результате идейные и художественные провалы Толкиена предстают как под увеличительным стеклом. В этом и состоит одновременно и удача и неуспех фильма.
Для российских зрителей «Властелина колец» неизбежна одна параллель. Это, конечно, киноэпопея «Война и мир», снятая Сергеем Бондарчуком почти за полвека до трилогии Джексона.
Как «Война и мир», так и «Властелин» — не совсем кино. Может быть, это гораздо лучше, чем кино, и, все-таки, это не кино в обычном понимании. Меня лично поразил тот факт, что я могу смотреть фильм П. Джексона не целиком, как обычный фильм, а по частям. И даже просматривать по пятнадцать минут перед сном. А ведь это прямая аналогия с чтением!
Сама возможность такого членения заложена в природе книжного текста, который делится на главы, книги, части. Никто не ожидает, что человек за один присест прочтет «Ярмарку тщеславия» или «Пиквикский клуб». Но это как раз не значит, что литература есть нечто рыхлое и несвязное: «почитал, полистал и бросил». Нет, литература обнаруживает такую непрерывность в этой прерывности, которая и составляет для нас суть литературы. Литература — это история, это, если угодно, судьба, и она существует независимо от земной ограниченности личной человеческой истории. Ведь только для распадающегося сознания Фоменко-Носовских история не существует по той «причине», что Фоменко-Носовский не живет одновременно во все моменты истории.
Кинематограф — другое искусство, нежели литература, и в нем действуют иные законы членения и монтажа. С помощью этих художественных приемов создается иная непрерывность, иное — нежели в литературе — целое. Конечно, и кино также исторично, как всякий плод человеческой культуры, но это иная история, история изживающая самое себя.
Сегодня утрата чувства истории отражается в военно-политических авантюрах в стиле киношных «Звездных войн», когда безграмотная американская команда разрушает целые государства, не чувствуя никакого «сопротивления исторического материала».
Утрата чувства истории выражается и в заметном упадке интереса к литературе. Интуитивно ощущается, что большие книги сегодня непонятны как жанр. Для каждого толстого тома уже требуется нелитературное обоснование, как в случае с «Архипелагом ГУЛАГ». И, напротив, сегодня более всего понятен детектив, единственный литературный жанр, который построен по законам кино.
Фильм «Властелин колец» идет в обратном направлении, и он создан по правилам литературы. Надо признать, что на этом пути Джексон достигает большой убедительности с помощью очень бедного набора собственно кинематографических приемов.
Джексон, в отличие от Бондарчука, догадался, что в литературо-кино нельзя снимать узнаваемых звезд. Актер в таком кино не главное действующее лицо. Скажем, Бондарчук сыграл в своем фильме Пьера Безухова. Это наилучший Пьер из возможных, но в кино он всегда будет «Бондарчуком», как Болконский — «Тихоновым» и т. д.
В общепринятом смысле во всей трилогии «Властелин колец» есть только одна актерская работа — это Шон Бин в роли Боромира, погибающего, правда, уже в первой части. Это вызывает разочарование и даже раздражение: для одного из самых дорогих фильмов в истории не нашли звезд первой величины! Потом понимаешь, что звезды даже есть, особенно это касается женских ролей (Лив Тайлер и Кейт Бланшетт), но и они сняты не как звезды, и это сделано очень последовательно в духе общей эстетики литературо-кино.
«Непортретны» и чудовища, которыми фильм Джексона просто кишит. Чудища сделаны режиссером предельно тщательно, но без внимания к тому, как они устроены внутри. А между тем и в глубокой древности художникам было известно, что внешний вид и движение живого существа зависят от устройства его скелета, не говоря уже о мышцах. Все эти тролли, орки и прочая нечисть двигаются как попало, и этим подчеркивается, а не скрывается, что они — только оболочки, поверхность, созданная при помощи компьютерной графики. В этом отношении фильм Джексона совсем не детский, поскольку ребенку как раз было бы всего интереснее: а что внутри у тролля?
Что же Джексон предлагает взамен актеров, актерской игры и осознанной анимации? Он прибегает к некой неопределенно символической кинописи, чередуя общие эпические и пейзажные планы — с крупными планами, где показывается лицо того или иного героя, причем почти всегда в анфас. И вот это лицо довольно долго по меркам кино вглядывается в вас с широко раскрытыми неподвижными глазами, с минимальной актерской игрой. Взгляд проникает сквозь вас и уносится в пространства какого-нибудь Гондора или Мордора, в прошлое или будущее. В этом же ряду находится и дематериализованный взгляд Саурона, и палантиры-телевизоры, и источник Галадриэль.
Эти претендующие на многозначительность приемы начинают в конце концов надоедать, поскольку непонятно, что ими символизируется. Они имитируют обычный киноязык, или даже являются новым языком, иной выразительностью, для которой у зрителя еще нет воспринимающего органа.
С другой стороны, во «Властелине» прекрасно показана технологическая сторона войны. И за это надо сказать спасибо режиссеру, поскольку он увидел промышленную сторону в романе Толкиена, причем именно увидел, а не придумал. Конечно же, Толкиен был современником войн нового века, и в его сочинение технология проникла, пусть и, так сказать, контрабандой. Джексон даже развил по-своему эту сторону, показав биотехнологические фабрики по производству орков.
Мы сказали, что фильм, снятый Питером Джексоном, высвечивает литературные недостатки книги Толкиена, и самого Толкиена, как мыслителя. Это прежде всего заметно в отношении религиозного содержания «Властелина колец».
Толкиен, как известно, был ревностным католиком и специалистом по мифологии. Он сознательно исключил из своего сочинения все упоминания о Христианстве и о какой бы то ни было религии вообще. И несмотря на это Христианство в его книге присутствует, как некая точка отсыла (point of reference), но не точка отсчета.
Это ненормальное и даже невозможное положение об истории без религии реализовано в фильме Джексона уже без всякой отсылки к Христианству. Толкиеновский мир, достоверно воплощенный на экране, прекрасно обходится без религии. Если в книге религия, так сказать, «блистает своим отсутствием», то в кино — создание Толкиена тускло заблистало и без всякой религии. И, понятно, что виновата в этом отнюдь не Христианская религия, а изначально ложный подход автора. Устранив, и тем унизив, Христианство, мы не заставим человека к нему стремиться, а только создадим новую породу людей, чем-то похожую на толкиеновских орков.
В книге Толкиена вроде бы много положительных ценностей: государство, семья, дружба, любовь, верность долгу. Но уже здесь возникает вопрос: как это все соотносится с главной интригой вокруг «кольца власти»?
Очевидно, что кольцо является центром тяжести всего повествования и поступков героев. И здесь происходит удивительное дело. Если бы в книге присутствовала религия, то она стояла бы выше как отдельных человеческих достоинств, так и этой внешней власти кольца. Религия давала бы такую точку опоры для героев, которую не могла бы поколебать никакая сила и никакая власть.
Теперь же оказывается, что этой власти и силе никто не конкурент, и выше нее нет совершенно ничего. Здесь скрыт еще тот подвох, что власть и сила — далеко не одно и то же, и власть имеет нравственную или правовую санкцию, а сила есть сила без всякой санкции. В мировоззрении Толкиена это смешивается, надо признать, самым ненатуральным образом. У него получается, что кольцо не только имеет силу, но и власть над своим обладателем. И это уже не тот случай, когда «доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю» (Рим. 7:19). Джексон методически демонстрирует, как самые милые и положительные персонажи чудовищно преображаются при прикосновении и даже мысли о кольце власти. По мысли автора и режиссера, злая власть кольца в том и заключена, что заставляет хотеть того, что не должно.
В книге Толкиена хорошие человеческие (хоббитовские) качества — верность, дружба, братство — побеждают злую власть кольца. Но с этой точки зрения главным героем, как книги, так и фильма, является Сэм Гемджи, кстати, очень весомо сыгранный Шоном Астином. Только он неподвластен власти кольца, поскольку в одном из драматических эпизодов берет кольцо у Фродо и возвращает без всякого затруднения. И опять же: неподвластен власти или силе? Если силе, то его заслуги нет почти никакой, как для дерева нет заслуги, что оно не намагничивается. А если власти, то это и есть конец истории. Надо было Сэму надеть кольцо, и стать единственным благим Властелином колец.
Наконец, мы переходим к главному недоразумению в книге Толкиена. Хотя все действие происходит среди королей, королев, подлинных наследников престола и вообще торжествует монархический легитимизм, тем не менее власть по своему существу для Толкиена есть зло. Если отбросить прикрывающие эту мысль соображения и изображения, то мы имеем дело с вполне либеральным взглядом на государство и общество.
Здесь уже не идет речь о власти зла над миром, а о том, что сама власть есть зло, и кольцо власти зло по самому существу, и стремление к власти — это зло. Но что же тогда добро: добрые душевные качества? простая крестьянская жизнь? свобода?
В фильме Джексона даже с большей силой нежели у Толкиена показано, что власть победила в конечном счете всех, и Фродо и Бильбо отправляются в страну блаженных не только опаленными властью, но и нравственно побежденными ею.
Перед этой властью не может устоять ни «волшебник» Гэндальф — он всячески избегает малейшего соприкосновения с кольцом, ни «фея» Галадриэль. Так кто же остается на земле, после того как они покидают ее? Сэм, который недоступен для власти и силы кольца, и король Арагорн, также методически ускользавший от кольца на протяжении фильма.
Только в мире вне власти может процветать семейная и государственная жизнь — таков итог фильма Питера Джексона. Этот убогий вывод содержится и в книге Толкиена, но со всей очевидностью его выявил только фильм.
Почему же мы говорили о значительности дорогостоящей кинотрилогии? Потому что она эпически живописует очень интересный мир: где нет религии, где нет власти, где, тем не менее, якобы процветает государство и семья, где мирно сосуществуют разные роды существ. Когда на экране появляется слово «конец», такой либеральный и мультикультурный мир оставляет после себя неприятный осадок.
Наверно, потому что это мир, в котором мы живем.
