 |
| Русское Воскресение | Сергей Лыкошин | 27.09.2005 |
По обыкновению сербские друзья вполне отвечали представлениям о порывистом южнославянском брате: смуглые, горячие, многословные и сердечные в отношении к России и всем русским, они владели инициативой в беседе, бурно призывали к совместным действиям. Чего греха таить, ни они, ни мы не всегда отличались последовательностью и точностью в обязательствах.
Тосты, объяснения в родственной любви, пение русских и сербских песен обыкновенно разогревали наши сердца в застольях и посиделках.
Именно такой заранее представлялась мне вечерняя встреча с еще не известным мне, а только моим друзьям сербским публицистом Драгошем Калаичем. Тем более необычным оказалось знакомство с человеком скорее западноевропейского, чем балканского образа. Безупречная стрижка, подтянутость, короткий взгляд внимательных карих глаз, предельно скупая жестикуляция.
Калаич скорее походил на киноактера или оксфордского профессора-искусствоведа, нежели на страстного, известного своей любовью к исторической России писателя.
Сухой и неспешный в движениях, он являл собой тип аристократа из южной Европы и, кажется, вполне подошел бы в компанию наших мечтающих о Европе полиглотов. Вдобавок ко всему, Драгош практически не объяснялся по-русски и предпочитал говорить на родном языке.
Знакомство вышло неожиданным, но, как показал последующий разговор и долгие годы дружбы и общих дел, совершенно закономерным и для нас, русских сербофилов, необходимым.
Что бы мы знали о сербах и без нашего красавца Драгоша? Последующих встреч в России было не так уж много. Они случались внезапно и ограничивались редакционным общением за столом или в служебном кабинете. Друзьям везло больше. Юрий Михайлович уезжал в Сербию, читал и переводил, публиковал Калаича в России. Эдуард Федорович и Эрнст Иванович выезжали и в Сербию и в Швецию, (где существует большая и монолитная сербская диаспора), проводили совместные встречи, организованные Драгошем и его единомышленниками.
Всемирная политическая конъюнктура девяностых растаптывала славянское братство, свирепо членила югославянское государство, крушила репутации и авторитеты патриотического толка.
Встречались мы коротко. Драгош с болью говорил о происходящем, но в словах его была удивительная выдержка и то, что мы называем присутствием духа и воли. Его оценки звучали твердо, но тактично. Для нас вина русских политиков читалась в тогдашних событиях настолько ясно и очевидно, насколько не оправдывала Россия и мы, русские, надежд сербов. Калаич же никогда не позволял себе резких выражений и оценок в адрес «майки-Русии», тактично недоумевал по поводу нашего отсутствия на Балканах и жестко, неизменно жестко говорил о Соединенный Штатах и их европейских прихлебателях из НАТО и всевозможных союзов и фондов. Его оценки выразительно обосновывались, в них узнавался политик высочайшей культуры и национальной верности. Время и испытания войн добавили седины его голове и грусти взгляду, но выдержка и тонкость натуры сохраняли (?) образ человека независимого и невозмутимого.
На родине, в Белграде, у Драгоша хватало и противников и завистников. Он не поддерживал слишком осторожной, уступчивой политики Слободана Милошевича и оставался прямым сторонником Караджича и Младича в их борьбе за дело православных сербов Боснии.
В 1998 году возникла неожиданная оказия для путешествия небольшой писательской группы в Югославию, на традиционные Белградские литературные встречи. Время стояло неспокойное, в Боснии начиналась охота на лидеров Республики Сербской, и грех было не воспользоваться возможностью встретиться с друзьями. Главными в организации нашей поездки оказались Юрий Лощиц, а с сербской стороны Драгош Калаич — на то врем уже сенатор и советник Радована Караджича. Участие в Белградском писательском мероприятии для нас получилось недостаточно существенным, главным же становилась поездка за Дрину, в горы, в крошечную столицу Республики Сербской, к Караджичу и его друзьям. В Боснии вовсю хозяйничали натовские миротворцы из KFOR, и поездка могла пройти не без осложнений.
Наша встреча с Драгошем в Белграде началась в Русском Доме. Прибывшие из Москвы писатели — Игорь Шафаревич, Эдуард Володин, Юрий Лощиц, Леонид Бородин — были гостями желанными для сербской аудитории, но не для тогдашних сотрудников посольства.
Вечер прошел без рекламы, под сурдинку. Калаич горько сетовал на неразбериху и излишнюю осторожность «официальных лиц». Но и нам и ему становилось все ясней, что политики разрешат югославский вопрос по-своему, не в пользу сербского единства, а потому и присутствие здесь известных и последовательных сторонников сербов — не всем подарок.
Зато видеть Драгоша Калаича дома, да еще в кругу друзей, — радость особенная. В небольшой вилле-квартирке с выходом на террасу-дворик хозяин и его жена творили чудеса гостеприимства.
Веселый и радушный, без тени аристократической сдержанности, он по-юношески радовался встрече, говорил без умолку, объяснял смысл своих авкартин, написанных в манере героического метареализма, тут же рассказывал о семейных кулинарных причудах и достоинствах спроектированной стараниями супруги-архитектора квартиры. Жена больше снисходительно молчала и слушала, но с радушием отзывалась на знаки джентльменского внимания со стороны профессора Володина.
Мы не чувствовали себя скованно в тесноте небольшой гостиной, а Драгош искренне радовался и благодушествовал. О политике говорили вскользь и недолго — предстояла пятисоткилометровая дорога в Пале. Пели песни — как же без песен, покуривали в садике, вспомнили общих друзей и недругов. Заговорили о Ближнем Востоке, провокациях в Косово, экспансии Израиля. Затягиваясь хорошей (плохих не курил!) сигаретой, посетовал на традиционное неуважение славян к своему национальному достоинству.
— Впрочем, — задумался и добавил, — нам особо и не дают о себе напоминать. У малых народов иначе. Я путешествовал лет пять назад по Дунаю. Думал сосредоточиться, поработать в обстановке европейского комфорта. Но не повезло. Стол, по корабельному расписанию, пришлось делить с пожилым представителем народа, обиженного немцами и спасенного русскими в войне с фашизмом. Целую неделю, минимум два раза в день слушал рассказы о геноциде, бедствиях etc. Я молчал или отделывался междометиями вплоть до последнего дня, когда мой собеседник, узнав, что я не австриец, а серб, принялся просвещать меня о судьбе югославских евреев. «В Белграде уничтожили пятьсот тысяч…» И вот тут-то я не сдержался и сказал, что накануне войны в Белграде жило не больше шести тысяч его несчастных соплеменников. Собеседник нахмурился и, выдержав паузу, сухо и гневно ответил: «А вы, оказывается, антисемит».
Калаич пожал плечами и засмеялся. А поэт Зоран Костич с непередаваемой интонацией произнес любимое им сербское «Абсолутно!»
Поездка в Боснию пришлась на мглистые осенние дни. Дорогой, Драгош, сидевший рядом с водителем микроавтобуса, охотно говорил о взаимоотношениях Белграда и сербской провинции. От него я и услышал, что сербы, живущие в провинции, называют белградцев «сербляками», готовыми продаться за пачку американских сигарет и дешевую западную подачку.
Хотя в рассуждениях этих для нас особого откровения не прозвучало. Примерно так же относится российская глубинка — богохранимая провинция — к столичной политиканской мерзости практически повсеместно. Подлинные строители и содержатели государства оказались заложниками предательских намерений прорвавшихся к власти авантюристов и стяжателей.
В «верхах» преданность идеалам национального единства по нынешним временам — явление редкое. Во всяком случае, им не отличаются нынешние «успешные» политики. Эпоха глобализационного террора не случайно обрушилась на сербов. Известна стратегическая ценность Балкан, которые с точки зрения США и Западной Европы не по достоинству принадлежат славянам и грекам. Православие мозолит глаза меркантильных протестантов и практичных католиков. Весь многовековой восточный вопрос зиждется на противостоянии западно-католического и восточно-православного миров. Что и говорить, современные соискатели благ цивилизации легко берут на душу грехи предательства и братоубийства. Вовлечение в миф общемирового рая для избранных, увы, коснулось и славянских стран. Идеалы общинности, веры, долга перед землей предков подвержены жестоким испытаниям.
Тем более ценным и важным становится присутствие в страдающем славянском мире верных и преданных своему отечеству идеалистов. И такие, к счастью, не исчезают, а прибавляются числом и силой по мере испытаний.
Так думали мы, не сговариваясь, о нашем Драгоше Калаиче. Он дорог и Сербии и России вдвойне. Он обладает не только названными достоинствами славянского патриота-идеалиста. Он знает врага досконально, имеет необыкновенное бескомпромиссное политическое чутье. Неутомимый в духовном поиске, изобретательный в выборе пропагандистского тактического оружия, блестящий знаток национальной и мировой истории, он представляет собой тип яркого национального лидера и духовного наставника. К сожалению, такого рода политики работают в одиночку и на износ, не щадя сердца.
Тогда, на берегу изумрудно-зеленой Дрины на известняковых плоскогорьях Боснии мы получили редчайшую возможность видеть и слышать нашего друга, любоваться широтой его политического действия, радоваться природному сочетанию ума, любви к Отечеству и физическому достоинству. Подлинно образец современного православного славянина: воина и подвижника духа.
A ночью в Пале встретились с усталым Радованом Караджичем. Встреча длилась, как нам показалось, недолго — часа полтора, но стоила нашего стремления к ней. Утомленный, как будто опечаленный политическими предчувствиями, но не сломленный романтик — таким встретил нашу делегацию Президент Республики Сербской. Пронзительно грустна осталась в памяти эта полуночная беседа. Караджич держался открыто, говорил без всякой официальности, и время от времени обращался к Калаичу с вопросом или уточнением. Тон их взаимоотношений был откровенно дружеским и, хотя Калаич скромно сидел в самом дальнем конце стола, по всему видно было, что его роль и место в нашем разговоре определяющие. Награждая в завершение встречи ее участников серебряными медалями «Белый Ангел» — высокими боевыми наградами, Радован Караджич шутливо заметил, что в Республике нет еще награды, достойной Калаича. Драгош в тон ему ответил, что за все нам воздаст не Республика, а Бог.
Дух православного стояния за Веру и Родину, смиренная готовность ко всему, что пошлет Господь, твердость в исполнении долга, — все это виделось в Президенте и его друге, избранном недавно в Сенат Республики Сербской. Позже мы узнаем, что, несмотря ни на что, Радован Караджич ктиторствует в кафедральном храме Пале на каждой воскресной службе и общается с прихожанами и духовенством, не таясь и без всякой охраны. Похожие на механических крыс американские бронемашины KFOR меж тем сновали по окрестностям в стремлении отыскать «военных преступников». Хранимый же Богом и народом Президент оставался, и по сей день остается недоступным для оккупантов.
Мир в Боснии и Югославии тех лет оставался подобием миража. Наш микроавтобус пересекал его русско-сербским белым корабликом, оставляя по сторонам выжженные гражданской войной мусульманские дома и сербские могилы, тихий, будто затаившийся быт боснийских поселков. В сельской кафане встретили вдруг русских добровольцев спецзаграждения «Царские волки». Мелькало еловое мелколесье нагорья, серпантин вился вдоль берега величественной, но стремительной Дрины. В поселках близ дороги варили сливовицу, ракию. Огромные акациевые бочки терпеливо ждали своего содержания, дымок костров и пареной браги стелился вдоль промозглых дорог и перелесков. Усатые старики-сербы занимались своим методичным стариковским делом — крутили медные ручки мешалок, установленных над котлами, чтобы днища их не пригорали смолистой сливовой корочкой и не портили вкуса напитка. Мы раз и другой останавливались у бочек по приглашению Калаича. Мы раскуривали по сигарете и прекрасно понимали друг друга. Это был свой, туманный, истерзанный, гостеприимный родной и близкий мир. Мир, в котором нас простодушно любили и ждали, встречали рюмочкой сливовой ракии и куском кукурузной лепешки. Этот мир Боснии уже пережил бомбежки, унижение, пожары, все то, что ожидало Белград и города придунайской равнины. На одном из поворотов пути наш кораблик уперся в брюхатую солдатским мясом и убойным железом мехколонну KFOR. Танки, бронетранспортеры, хаммеры темно-зеленой гадюкой, со скрежетом и грохотом тянулись под дождем по прибрежной дороге, разбрызгивая жирную осеннюю слизь.
В зеленых накидках и сетчатых касках, в полумасках защитных стекол, как нахохлившиеся заморские птицы, в люках и кузовах сидели хорошо знакомые по кино и телехроникам пришельцы из-за океана.
Обогнать колонну было привлекательнее, чем тащиться в ее хвосте. Калаич дал команду водителю, тот добавил газу, а наш друг достал из папки бумажную маску — фотопортрет Караджича, одел сам, и раздал всем спутникам такие же. Автобус с многоликим Радованом обгонял колонну, на него пялились сонные, одуревшие вояки. Из-под гусениц с колеи на стекло летела серая дорожная сырость, но наш Радован был так же весел и невозмутим, как и на той недавней демонстрации, когда тысячи сербов встретили приехавших за Караджичем исполнителей мировой воли такими же вот масками своего вождя. Этот вызов агрессору был брошен народом, имеющим силу и дух сопротивления, любящим своего избранника и не предавшим его.
Тысячи Караджичей закрыли свои лица бумажной маской лишь для того, чтобы сказать миру: каждый из нас — Радован.
Автором этой остроумной издевки и протеста, конечно же, стал наш Драгош Калаич.
Пройдут годы, и каждый из нас будет вспоминать крошечный дорожный эпизод — необычное участие в общем протесте боснийских сербов.
В дни бомбежек НАТОвскими силами Югославии мы создали комитет анти-НАТО, и многие из нас, подобно сербам, одели на грудь круглые мишенеобразные значки с надписью «target «- цель. Вероятно, смысл этого братского маскарада еще не исчерпан и, похоже, в России мы еще не раз обратимся к этому опыту обличения и противостояния силам мирового зла.
«Тамо далеко, далеко от мора, тамо е село мое, там моя Србия…» Далеко ушел ты от нас, наш друг и брат. Гораздо ближе сербские села, горы и города, населенные таким же, как мы простодушным, любвеобильным и немного непутевым народом. Народом, способным на военные подвиги и труды во славу Божию и не умеющим хранить себя, свое единство и совершать «подвиги» самосохранения. Далеко ты ушёл, но близка нам та встреча с тобой.
Не стало нашего Калаича. С его уходом пополнился суровый ряд невосполнимых потерь. Невосполнимых, потому что никто уже не повторит творческий подвиг этого человека. Публицистика Драгоша Калаича — укор той политической галиматье, которая извергается тоннами неудобочитаемой макулатуры. Его небольшая по объему, переведенная и изданная у нас книжица «Третья мировая война» прекрасно свидетельствует о честном даре политика и философа, писателя и аналитика. Бескомпромиссный автор подробно и точно повествовал о причинах постигающей славянский мир катастрофы, деморализующей и разлагающей общественные устои традиционного мира демократии заокеанского образца. Свидетель и исследователь, добротный в суждениях и выводах, страстный, но воздержанный в оценках — Драгош Калаич говорил то, о чем его соотечественники, да и наши тоже, и думать не хотели.
Можно надеяться, что последние книги Калаича увидят свет и в современной России. Нам они, наверняка, будут чрезвычайно полезны в свете горького опыта сербов и их вчерашних братьев-соседей по югославянскому государству.
Война принесла сербам страшную трагедию — потерю исторического края Косова, разрушение древних его православных храмов и монастырей, изгнание и осквернение могил предков. Калаич откровенно и жестко оценивал итоги заселения косовских земель албанцами.
Можно понять правду Иосифа Сталина, обладавшего редкой политической интуицией и видевшего в Брозе Тито врага общеславянской идеи и русско-сербского братства. Трагедия сербов, изгнанных из Хорватии, Боснии и Герцеговины, Косова и Метохии, преданных европейским миром и размозженных физически американским оружием — последнее из кровавых бедствий славян в XX веке. Но последнее ли в XXI?
Воля и вера Драгоша Калаича до последнего часа связывали его с Россией. Любовь сербов к нашему Отечеству общеизвестна и прекрасна своей преданностью и почти детской наивностью. «Майка Русия» — мать Россия — имя спасительной надежды. Можно ли представить, с какой горечью воспринимали сербы наше историческое унижение. Братство Православия связывало и связывает нас потерями национального достоинства, земными крестными муками наших народов. Но если для нас надежда связана только с небесами и собственными силами, то для сербов — русские и Россия — третья спасительная сила. Драгош — рожденный сербом, душой, как он говорил «немного русский, иначе настоящий серб не бывает». Его предпоследняя, самая основательная и укрепительная для нас книга «Россия поднимается» посвящена этой великой спасительной надежде сербов на Россию. Книга эта ждёт перевода в первую очередь.
…Уже нет в живых мужественного Эрнста Сафонова, потерян на заре политических перемен в России незабвенный Юрий Селезнев, ушел в мир иной герой высочайшего дара и интуиции Эдуард Володин. И вот недавно — Драгош Калаич. От нас зависит, чтобы они не были и теперь от нас далеко.
Сентябрь, 2005
http://www.voskres.ru/bratstvo/likoschin.htm
