 |
| Реконструкция Чечни | Евгений Степанов | 23.09.2005 |
О.Ш.: Завершение холодной войны положило конец глобальному противостоянию в мире. С другой стороны, увеличилось количество «мелких» локальных конфликтов и войн в разных частях света. Связаны ли эти явления?
Е.С.: Дело в том, что конфликтология — это не узкое специфическое направление, оно не может быть узким, это надо себе отчетливо представлять. Какую бы сферу общественной жизни вы ни взяли — особенно хорошо видно сейчас, — там обязательно возникают, находят какие-то свои пути разрешения и завершения конфликтные ситуации, причем достаточно острые, многочисленные и разнообразные. Нет такой сферы, где бы конфликтность не была представлена. Этим приходится заниматься буквально всем, это есть во всех общественных процессах. Это первое.
И второе, что еще более сложно и значимо для понимания общественных процессов: в какой бы сфере ни возникала конфликтная ситуация, — сейчас конфликтологи понимают это все больше, более того, это понимают все, кто оказывается причастным к подобной ситуации, — даже если она выглядит сначала как порожденная только определенными обстоятельствами, скажем, какими-то экономическими процессами, но когда вы начинаете этим конкретно заниматься, оказывается, что там наряду с экономическими факторами, которые действительно вызывают эту конфликтность, работают множество других факторов. Например, тот же самый этнический. Если вы не учтете в реальной ситуации наличие среди конфликтующих субъектов представителей каких-то этносов, вы можете многое не понять в их действиях. Нужно учитывать, что они принадлежат к определенному этносу, к определенной этнической культуре, к определенным традициям.
Больше того, это только один из аспектов. На самом деле, оказывается, что множество таких факторов приходится учитывать: политическую ситуацию, международную ситуацию, сплошь и рядом надо учитывать, как складываются международные отношения и как они влияют на вот эту экономическую ситуацию, которая обнаружила конфликтность.
Какой бы конфликт вы ни взяли, требуется учесть множество работающих на конфликтность факторов. И позитивно и негативно работающих, то есть и обостряющих эту конфликтную ситуацию, а, может быть, где-то ее сглаживающих, смягчающих. И это конфликтологи, опять-таки, должны учитывать. Поэтому любой конфликтолог, начинает ощущать себя специалистом во многих направлениях, ощущает необходимость в знаниях и подготовке по этим разнообразным направлениям. Это так называемый междисциплинарный подход — учет самых разнообразных факторов.
Это необходимая преамбула, чтобы ответить на ваши вопросы и дать общее представление о том, чем занимаются конфликтологи.
Теперь давайте перейдем к вопросу с этой точки зрения, с точки зрения общей характеристики конфликтологического подхода. Так вот, оказывается, что, во-первых, завершение Холодной войны не положило конец глобальному противостоянию, а наоборот, породило новые противостояния. Если раньше эти противостояния имели вид «блок против блока», союз государств против другого союза государств, то когда исчезла та другая сторона, оказалось, что тут же та сторона, которая сочла себя выигравшей, начала стремиться диктовать все всем. А это уже немалые конфликтные ситуации. Если вам диктуют, неизбежно возникают конфликтные ситуации. Поэтому конец глобальному противостоянию вовсе не был положен. Противостояние просто было переведено в другую форму. Это сейчас и фиксируется теми специалистами, которые занимаются глобальными проблемами.
С другой стороны, увеличилось количество мелких конфликтов. Это и говорит о том, что конфликты перешли в другую форму. Если раньше блок противостоял блоку, союз союзу, то теперь каждая, сторона вынуждена противостоять тому, что ее не устраивает, или тому, что ей навязывается новым мировым лидером.
Почему произошел такой переход? Прежде стороны отчетливо выставляли себя противниками, они открыто говорили об этом, но ведь надо искать возможность сбалансировать ситуацию, чтобы не допускать обострения или доведения до еще одной мировой войны. Сейчас, когда активное навязывание другим своей позиции перешло к мировому лидеру, получилось, что такая стратегия противостояния продолжается — конфликтологи называют это продолжением «культуры войны» или конфронтации. Это означает, что способ действия по отношению к противоположной стороне следующий: продавить свой интерес и отставить другой интерес, представить его менее важным, незначимым и вообще не учитывать его. Эта конфронтация продолжается, и этот способ взаимоотношений, практически традиционный в истории, к сожалению, продолжает существовать.
Для конфликтологов это особенно важно зафиксировать. Они говорят: до тех пор, пока будет так продолжаться, эта культура войны или традиция конфронтации, противостояния, продавливания своего интереса, движения к урегулированию конфликта, позитивные движения происходить не будут. Чтобы они происходили, нужно как раз переходить от способа принуждения других, насилия, продавливания своих интересов к согласованию, к сотрудничеству, к партнерству, к сбалансированию этих интересов, к взаимному учету и взаимному уважению сторон. Вот это должно быть общей ориентацией в поведении в конфликте.
О.Ш: Но это ведь традиционно западный, европейский подход. А тут мы имеем дело с кавказцами, с людьми, которые уважают силу…
Е.С.: Оказывается, что даже и для Кавказа это работает. Нам привычно представлять, что там естественно возникают конфронтации, что там это традиционная ориентация. На самом же деле, сами кавказцы, даже чеченцы, что видно даже по московской чеченской диаспоре, не чужды этим идеям. Вот, к сожалению, недавно ушедший из жизни Джабраил Гакаев, один из лидеров диаспоры, говорил о том, что традиции чеченского народа не обязательно предполагают конфронтацию, жесткое продавливание — нет, сплошь да рядом у них все наоборот: преобладает ориентация на то, чтобы договориться. Иначе, они понимают, можно довести ту же кровную месть до того этапа, где каждая сторона будет страдать резкого противостояния.
О.Ш.: Это же очень важный момент, поскольку очень сильно влияет на стереотип: на Кавказе мы должны присутствовать прежде всего как сила. Значит это не обязательно так?
Е.С.: В том-то и дело. Они так ставят вопрос: у нас есть две традиции, нельзя абсолютизировать и говорить, что есть только одна из них. Во-вторых, как объясняет Гакаев, и с чем мы согласны: возникновение чеченского конфликта было обусловлено тем, что с двух сторон была ориентация на конфронтацию. Все пытались навязать свое решение.
Более того, сошлись так называемые конфликтогенные личности, то есть личности, ориентированные на конфликт, конфронтацию. Такими жесткими людьми были и Ельцин, и Дудаев. Один военный, понятно, что он был ориентирован на военное решение проблем. Но и Ельцин также оказался конфликтогенной личностью. Он был готов чуть что противопоставить себя и жестко продавливать свою позицию. И это сказалось на конфликте. Именно потому, что с обеих сторон было выбрано конфронтационное поведение, вместо того, чтобы постараться договориться… Хотя некоторые фиксируют, что была попытка Дудаева договориться, и Ельцин оказался даже более конфликтогенным, чем Дудаев. Он не пошел на разговор, не принял Дудаева в Кремле, отказался принять. Тем более что его подталкивали наши военные, подталкивал Грачев, к тому, чтобы показать, кто хозяин, у кого сила.
О.Ш.: А вот что вы скажете, наш сегодняшний президент — еще более конфликтогенный человек? Спрашиваю в контексте прогноза развития чеченской ситуации.
Е.С.: Наш сегодняшний президент подхватил эту ситуацию. Он с одной стороны, вынужден действовать в окружении не от него идущих мотивов, учитывать заданные ориентиры. С другой стороны, мы видим, он хочет все-таки найти что-то среднее: с теми, кто жестко за конфронтацию, за продавливание своего интереса против общероссийского, не иметь дела и стараться иметь дело с теми, кто более компромиссен. Более того, он все больше передает таким людям контроль над ситуацией в Чечне. Поэтому можно сказать, что Путин не конфликтогенный человек на уровне личности и на уровне ориентации.
Другое дело, что получается, что не получается. Не все последовательно реализуется, с точки зрения нахождения какого-то согласия. Однако процесс идет, потихоньку, не торопясь, но идет.
Надо еще зафиксировать, что президенту стараются противодействовать многие силы, здесь и нужно учитывать эти разнообразные факторы. В том числе это и международные силы.
Валерий Александрович Тишков, директор Института этнологии в своих работах о Чечне так и ставит вопрос: что все это было запущено не только конфликтогенностью личностей, отношений, ориентиров, но международным влиянием. Так называемые эксперты изначально все время ориентировали, провоцировали именно к такому противостоянию. Это происходило из-за реализации принципа «разделяй и властвуй»: разделишь, противопоставишь — тогда можешь оказать влияние.
О.Ш.: А когда это происходило? Какие страны, по вашему, стояли за этим — Англия?
Е.С.: Англия в том числе, конечно. Но, прежде всего, Америка. Она же заявила, что весь Кавказ, в том числе и Северный, — это сфера ее интересов. А раз это сфера интересов, то они старались там действовать. Надо было оказывать влияние. А чтобы оказывать влияние, и нужно было развести, противопоставить и тем самым получить возможность продавливать свои интересы.
О.Ш.: Многие эксперты давно уже заводят речь о возможности большой войны на Кавказе. Как вы оцениваете такую перспективу?
Е.С.: Это как раз в духе того, что я сейчас говорил. Это как раз в духе этого. Здесь ведь развитии именно так и происходит: есть силы, которые стараются мобилизовать противостояние, обострить его, обеспечить то, что в конфликтологии называется эскалацией, нарастанием остроты. Это доказывает влияние. Ведь мы сплошь и рядом сталкиваемся с тем, что нам что-то стараются навязать: международное сообщество, Европа, Америка. Они стараются навязать свои ходы по разрешению этого конфликта. Россия сейчас, может быть, даже отошла от решения этой проблемы, а если отошла, значит, свой интерес отставила, — дала свободу чужим интересам. К сожалению, международное влияние в этом кавказском вопросе сказывается достаточно сильно.
Не было пока что ни одного заседания Европейского союза, которое обошлось бы без обсуждения чеченского вопроса. Как будто это их вопрос, а не внутрироссийский. Это очень характерное проявление вмешательства в дела. Более того, реализуется такая точка зрения, что Россия должна отойти, а мы должны это решать. Они, конечно, будут решать так, как им это представляется необходимым.
Поэтому не исключено, конечно, что ситуация будет не такой уж безоблачной. Потому что у нас эта прежняя тенденция решения конфликта есть, соответственно и действия под эту тенденцию происходят определенные, в том числе со стороны международных сил.
Больше того, сейчас мы видим, что чеченский вопрос имеет тенденцию к перерастанию в более широкий кавказский — Дагестан уже начинает приобщаться к этому. Была попытка с самого начала его приобщить к чеченским событиям, вторая война началась именно с того, что его пытались притянуть через чеченский регион, локальное поселение чеченцев. Так что не исключено, что этот локальный конфликт расширится до более широкого.
О.Ш.: На ваш взгляд, это будет выгодно внешним игрокам, поскольку в обостренной ситуации легче вмешиваться?
Е.С.: Да, это будет выгодно, особенно выгодно. И совершенно верно: так проще вмешаться и проще провести свои интересы так, как они рассчитывают. Хотя тут, конечно, палка о двух концах, потому что хаотизация процессов и их внутреннее напряжение, как показывает история, далеко не всегда оказывается в пользу тех, кто это поддерживает. Сейчас мы с этим столкнемся во все более широких масштабах. Достаточно сказать, что тот же самый Ирак, на который рассчитывали и который планировали переориентировать США и блок близких к ним государств, он ведь сейчас их тоже напряг. Не только там обострилась конфронтация, но и на их территории. Чем больше таких процессов конфронтации на местах они будут стараться усилить, тем больше и для них будет усиливаться напряжение. Поэтому здесь тоже более сложная ситуация. Это отрицательно скажется не только на России, на ее состоянии, но и на всем глобальном пространстве, именно потому, что эта стратегия конфронтации, стратегия продавливания своего интереса пока что господствует.
Господствует, несмотря на то что, в принципе, в конце прошлого века попытка переориентировать международные отношения, даже межличностные отношения на так называемую культуру мира была. Эта концепция культуры была разработана ЮНЕСКО и принята ООН в конце прошлого века, на перепутье тысячелетий. И даже двухтысячный год, не знаю, насколько вы знаете и помните, был объявлен годом культуры мира. Программа была принята на международном уровне. По всему миру было объявлено, что 2000 год — это год культуры, чтобы закончить прошлое тысячелетие, хотя бы прошлое столетие, которое дало такие мощные разрушительные, губительные вооруженные конфликты. И начать новое, другое тысячелетие. Они даже приняли на основе этой концепции культуры мира декларацию, что первое десятилетие нового тысячелетия, столетия нужно объявить десятилетием культуры мира в интересах детей планеты. Новые поколения должны по-другому ориентироваться, действовать, взаимодействовать между собой.
Когда это было принято, никто от этого формально не отказался, но в реальности идет не реализация этой культуры мира, а наоборот, культуры войны, традиционного способа решения проблем, который сплошь да рядом никакого решения не дает.
О.Ш.: А если рассмотреть к примеру тибетско-китайский конфликт, тактику ненасилия со стороны Далай-Ламы — может быть, это как раз и есть другой тип решения конфликтов?
Е.С.: Да, Далай-Лама ориентирован по-другому, у него несколько другие принципы и подходы. Действительно, там сказывается так называемая толерантность в отношениях, ориентация на соглашения, на достижение какого-то сотрудничества, а не на противостояние, тем более все более жесткое, доходящее до вооруженных столкновений. Да, это есть, хотя тут более сложная ситуация. Если одна сторона хочет этого, а другая нет, то не получается. Нужно, чтобы обе стороны хотели этого результата, соглашения. Тогда, конечно, начинается эффективное движение навстречу друг другу, и в конце концов находится решение, устраивающее всех.
Поэтому, с одной стороны, действительно, в Тибете есть такое побуждение перейти к другим способам урегулирования конфликтов, но это не значит, что это всеми принято и тем самым становится эффективным. В том-то и дело, пока эта тактика балансирует. Где-то все-таки удается продвинуться в этом плане, а где-то не получается, потому что другая сторона хочет навязать. Так провоцируется противостояние.
О.Ш.: А как можно охарактеризовать сегодняшнюю ситуацию в Чечне — это конфликт, это война?
Е.С.: Война — это тоже ведь конфликт, который решается вооруженным способом именно на почве жесткой конфронтации, продавливания своего интереса вплоть до уничтожения противника и его интереса. Собственно, война — тоже форма конфликта, крайне острая и крайне разрушительная. Другое дело, что слово «война» можно и не употреблять, под войной обычно имеется в виду нечто другое, хотя есть понятие гражданской, внутренней войны, когда друг другу противостоят вооруженные силы. Но в принципе войной считается противостояние какому-то внешнему противнику. Противостояние жесткое, вооруженное, но — внешнему противнику. То, что происходит у нас, гражданской войной также назвать нельзя, потому что, в принципе, сплошь да рядом нет ни классового, ни собственно этнического противостояния. Скорее всего, это более точно можно назвать вооруженным конфликтом, то есть почвой этого противостояния не является противоборство с внешним противником, потому что он как раз и происходит ради того, чтобы не произошло отделения. С одной стороны происходит борьба за отделение, а с другой — борьба за контроль над собственной территорией и ресурсами этой территории.
Ведь смотрите, что получилось. Сначала Татарстан объявил о своей особой самостоятельности, хотя он не провозгласил полное отделение от России — это было невозможно: Татарстан окружен российскими регионами. С Чечней более сложная ситуация, она все-таки на пограничной территории, но когда они, вслед за Татарстаном, попытались объявить самостоятельность, им не дали этого сделать, и тогда пошел весь это процесс обострения, эскалации этого конфликта. Кстати, еще до этого много раз на том же Кавказе это уже было апробировано. Когда Азербайджан, скажем, не разрешил большей автономии Карабаху, те тоже пошли на дальнейшее обострение. Сепаратизм стал более острым. Это был пример того, что произошло потом и в Чечне.
Отсюда стремление усилить контроль на собственной территории. Когда тогдашний центр не выполнил требования местных элит, местного руководства, они обострили ситуацию до предела, до требования отделения от России. Война, собственно, тогда и началась, тем более при международной поддержке, и это ускорило процесс. Этому же помогли и действия самого центра, который вдруг оказался способным вооружить своего противника собственным вооружением.
О.Ш.: С точки зрения конфликтологии, за все эти десять лет — как можно оценить, были ли моменты, когда конфликт был близок к завершению, или наоборот, все это время процесс только усугублялся?
Е.С.: В том-то и дело, как я уже говорил, что поскольку на протяжении этих десяти лет до недавнего времени не было поиска среди чеченцев тех, с кем можно сотрудничать, заключать соглашения, эта конфронтационная ориентация не позволяла оценивать, что что-то такое в настроениях менялось. Имеются в виду те, кто руководил этими процессами. Настроение самого населения сейчас довольно серьезно поменялось. Люди, конечно, устали от всего этого, многие, разумеется, пострадали, так что сейчас уже не такое жесткое противостояние.
Если говорить о первой и второй чеченской войнах, то надо еще учитывать, что эта конфронтационность сказалась следующим образом: стремление федерального центра заключить с мир с тем противником, который тогда был, было воспринято противником как собственная победа. К чему привело Хасавьюртовское соглашение? Вроде бы договорились о чем-то, вроде бы согласовали. Но все это было использовано только для того, чтобы произошла передышка, чтобы за время этой передышки подготовиться к еще более острым действиям, к тому, чтобы все-таки продавливать свое. Недаром вторая война началась с того, что попытались подключить Дагестан.
Но и настроение за это время, пока Хасавьюртовское соглашение действовало, если вы помните, было в таком духе: «давайте подготовимся окончательно, чтобы уйти. Вроде бы мы на половину добились этого, но не окончательно». По итогам Хасавьюрта этот вопрос был просто на время отложен. Ну вот, давайте добьемся. Именно на это сориентировались чеченская элита и чеченское руководство — подготовиться к еще большему, и, наконец, обеспечить реализацию своего интереса.
Больше того, там даже были парадоксальные вещи. Не знаю, насколько это учитывали и обсуждали. Тогда же подключили соответствующим образом ориентированную, получившую заказ интеллигенцию, чтобы показать, что чеченская культура — это древняя культура, может быть, самая древняя. Там доходило до того, что даже пытались доказать, что она не только древнее русской культуры, но даже древнее античной. Кроме того, доказывалось, что дух чеченцев таков, что он сильнее духа любого другого народа. На это тоже была ориентация. Недаром тогда была заставочка на местном телевидении, которое уже контролировалось чеченской элитой «нам равных нет, мы всех сметем, держись, Россия, мы идем».
Естественно, из этого ничего не могло выйти кроме второй войны и новой ситуации перемены отношения, когда переговоры были уже невозможны. Совершенно логичным был отказ от переговоров с противником и только поиск тех, с кем можно сотрудничать. На это потом сориентировались, и сейчас это реализуется.
О.Ш.: А какие прогнозы развития ситуации вы можете сделать?
Е.С.: Сейчас очень важно, как совершенно правильно говорил Джабраил Гакаев в одной из секций на нашей конференции… приведу заглавие его доклада, оно показательно: «Русское население — фактор стабильности на Северном Кавказе». Чеченец, один из лидеров диаспоры, говорит о том, что надо русское население не выталкивать, а наоборот, с ним надо взаимодействовать, надо укреплять это сотрудничество, потому что от этого всем хорошо.
О.Ш.: Теперь его уже придется возвращать, его там очень мало осталось…
Е.С.: Действительно, сейчас это выталкивание идет, но он так и ставит вопрос: благополучие Чечни зависит не только от чеченцев, чтобы все контролировали, но именно от этого взаимодействия. Русские помогали процессу укрепления благополучия Чечни. Правда, так сказать, были и какие-то огрехи, он тоже об этом говорит, но это и нужно учитывать, чтобы снять эти противоречия. Например, почему, чеченцы оставили себе только сельскохозяйственные функции и строительные функции? Почему они не участвовали в нефтяной отрасли? Тогда получалось так, что чеченцы могли принять эти предприятия, потому что они расширялись, укреплялись, требовались рабочие руки. Однако чеченцы предпочитали быть безработными, но не идти туда, и так получилось, в чем виновато и руководство того времени, что 30% людей в Чечне было в сельском хозяйстве без работы. Там работы не находилось, а сюда идти они не хотели.
О.Ш.: О каком периоде вы говорите?
Е.С.: Перед перестройкой. В момент перестройки была эта ситуация: 30% населения без работы в сельском хозяйстве. Была четкая ориентация на сельское хозяйство или на строительство. В итоге в целях выживания происходила миграция в другие регионы и развитие криминалитета на месте. И то и другое расширялось. Миграция в тот момент была очень сильной, прежде всего, в прилегающие регионы, в те области, где можно было выполнять сельскохозяйственные или строительные функции. Но все это не могло, к сожалению, снять этого напряжения. Ведь из этих 30% подавляющее большинство составляла молодежь. Это тоже о многом говорит. Недовольство активных, имеющих энергетический потенциал рук и голов было удобной почвой для распространения идеи о независимости. Вот нас ставят в такое положение, давайте возьмем все в свои руки, и сами решим эту проблему: заберем все себе, возьмем контроль над всеми нашими ресурсами.
В итоге этого стремления к контролю получилось то, что получилось. Вытолкнули тех, кто хотя бы как-то мог работать над этим, резко упало все производство, особенно нефтепереработка. От этого многое было потеряно: если посчитать финансовые убытки и уровень спада, результат будет просто жуткий. Чечня же поставляла три четверти авиационного керосина. На всю Россию, на весь Советский Союз. Представляете себе, какой мощный фактор их благополучия был утерян? Они выбрали такое, конечно, совершенно неадекватное по своим результатам, направление действий.
Поэтому сейчас, как мне кажется, чтобы поменялась ситуация, нужно именно сотрудничать, не усиливать межэтнические противоречия, не выказывать претензии друг к другу, а наоборот, искать союза, который бы всем давал перспективы нарастания благополучия, нарастания финансового, рыночного развития. Это, по-моему, главный сейчас путь к тому, чтобы в головах начало восстанавливаться, что это сотрудничество тогда было благополучным и сейчас оно тоже сулит много перспектив.
Ведь даже если представить, что произойдет отделение, все равно они будут вынуждены кого-то привлекать, приглашать специалистов. И что для них это будет лучше — это тоже сомнительно, поскольку тогда они все равно попадут в зависимость, и очень серьезную зависимость от внешних сил.
О.Ш.: Но, кажется, сейчас мы уже прошли тот этап, когда шли разговоры об обретении независимости…
Е.С.: Да, сегодня об этом речь уже не идет. Остались только некоторые экстремисты и их эмиссары, особенно те, которые сегодня действуют на Западе.
О.Ш.: То есть конфликт уже преодолел свой пик?
Е.С.: В этом смысле, да. Сейчас явно происходит движение к ослаблению, к нейтрализации, к урегулированию. Но чтобы это действительно происходило, надо предпринимать дальнейшие шаги с обеих сторон, именно в этом плане: в плане налаживания сотрудничества. Сейчас было бы неправильно делать упор на том, чтобы передать весь контроль чеченцам, но агрессивно навязывать свою позицию было бы тоже неправильно. Необходимо именно сотрудничество, согласование, партнерство — эти принципы сейчас должны быть основными ориентирами. Тогда процесс двинется дальше.
Больше того, Дагестан сейчас показывает, что если движения в этом направлении происходят, то не только Чечня, но и другие национальные территории оказываются подвержены этой опасности, опасности возникновения и развития внутренних конфликтов в вооруженных формах. В Дагестане тоже сейчас повторяется, что есть расчет на противостояние, на конфронтацию, на продавливание своих интересов, на расхождение среди населения. Это совершенно ложная надежда. Сейчас и другие республики тоже начинают к этому приближаться. Выталкивание русского населения происходит неуклонно, и лучше от этого не становится. Там все больше тоже начинается разделение на тех, кто поддерживает дальнейшее сотрудничество, не акцентирует внимание на межэтнических расхождениях, и на тех, кто хочет большей самостоятельности, которая вроде бы даст им в руки больший контроль. Это расхождение сейчас явно начинает проявляться и в других национальных регионах Северного Кавказа.
Поэтому общая тенденция сейчас такая: нужно, чтобы и русское население показало свою эффективность, готовность эффективно сотрудничать ради общих интересов и общей пользы, и чтобы эта этническая, этнополитическая настроенность на самостийность, самостоятельность, отделенность снималась, ослаблялась. Ведь это не случайно, это поддерживается, еще раз скажу, внешними силами, внешними факторами. «Разделяй и властвуй» — здесь это тоже работает и работает сейчас достаточно четко. Недаром сейчас стали уделять все больше внимания тому, откуда идут эти настроения, как они поддерживаются, какие организации этому содействует, кто эти организации создает и финансирует. Сейчас этому уделяют все больше внимания на государственном уровне и правильно делают.
Ольга Шляхтина
