Восхождение

Матушка Питирима — новая настоятельница Серафимовской обители в селе Иб

Гора

На горе, что возвышается над Ибом, стоит женский монастырь. Его устроительница — матушка Серафима (Волочкова) — недавно ушла от нас в вечность, оставив горстку осиротевших сестер, по сей день тоскующих о ней. Возле креста на могилке все еще стоят венки. Место здесь очень красивое, с него открывается вид на Сысолу, текущую поодаль, холмистую равнину, усеянную домами, Вознесенский храм, стоящий посреди села. Когда я взглянул с него на дали в последний раз, навстречу двигался закат. Матушка Питирима, новая настоятельница монастыря, помахала нам вслед рукой.

Как поднялась она на эту гору? Несколько часов я слушал рассказ матушки. Что-то записать невозможно — говорят, настоятельница удивительно похожа на свою предшественницу, не внешне, но сразу несколькими особенностями — говорить, вести себя, каким-то заметным сходством в характере.

Слушая ее, я все лучше понимал, откуда пошло и почему не иссякает на свете монашество, как Господь готовит к этому, иногда годами ведет, не давая забыть о цели.

Есть мнение, что в монастырь уходят оттого, что некуда больше идти. Но это совсем не так.

Ленинград-Петербург

Мать Питирима постоянно ухаживает за могилой свой предшественницы игуменьи Серафимы

— Я пришла к вере в середине восьмидесятых годов, — начинает матушка Питирима свой рассказ. — Работала тогда в ленинградском «Интуристе» — председателем профкома. Была коммунисткой, депутатом Октябрьского района трех созывов, членом ЦК профсоюзов. Контора наша располагалась около Александро-Невской лавры, и я в обеденный перерыв часто туда захаживала. Там у меня впервые появилось какое-то покаянное состояние. Сначала просто бродила между могилками, потом стала заходить в собор. Время тогда было не очень хорошее для христианства. Мои гиды-переводчики водили в Лавру экскурсии, поэтому я старалась креститься потихонечку, где-то под полой пальто: прикрывалась им, наклоняла голову и делала это, как мне казалось, незаметно.

В 87-м году наше объединение расформировали, и я, почувствовав себя посвободнее, положила партбилет на стол. Надо сказать, приобретенный опыт работы с людьми в «Интуристе» мне сейчас очень помогает. У нас трудилось около 13 тысяч человек. Социальные вопросы, распределение садовых участков, автомобилей, путевок за рубеж — все это было в моих руках, все это требовало большого напряжения и любви. Нужно было, например, невзирая на должности, разбираться, кто острее нуждается в санатории, вникать в какие-то проблемы, беды. Никто не может сказать, что я брала взятки или была несправедлива, — была честна, если смотреть с мирской точки зрения. А на самом деле… И ложь, и лукавство — все это было. И сейчас перед вами, наверное, лукавлю, чтобы получше выглядеть. Мы редко это в себе замечаем и делаем почти бессознательно.

Но продолжу. Однажды, в 93-м году, я шла на работу мимо Исаакиевского собора и впервые увидела его по-настоящему, во всей красе и мощи, — он стоял передо мной. Собор играл всеми красками, в одну секунду меняя цвет, гранит из серого становился голубым, изумрудным, бордовым. Я стояла, наслаждаясь, и вдруг поняла, что не хочу идти на работу, ноги меня не слушались. Не хотелось видеть снова «новых русских», выслушивать беспокойных клиентов… Кое-как себя заставила дойти и написала бумагу на расчет. Работа интересная была — «Совтур», приходилось ездить по всему миру, и просто так со стороны туда было не устроиться. Но ушла без сожаления и сразу побежала обратно в собор, просидев там до закрытия — больше шести часов. Сидела и умилялась. Казалось, что все иконы, все образа мне улыбаются, Пресвятая Богородица наклоняется ко мне, вокруг — свои, и они рады мне, и я не одна в этом мире, есть что-то выше той маяты, в которой я жила.

* * *

После этого стала чаще ходить в храмы, читать книги. Первым прочла Житие Серафима Саровского. Господь меня укреплял. Один раз почувствовала себя плохо — чем-то отравилась. Вызвала «скорую помощь», но не знала, успеет ли она. Было чувство, что умираю, временами останавливалось сердце. И вот сижу, раскачиваясь на кровати, и слышу, как кто-то говорит: «Радость моя, все у тебя будет хорошо». Открыла глаза, смотрю: старичок согбенный. Спросила: «Кто вы?» Но он исчез. Сестра моя сказала, что никого не видела, а я предположила: «Мне кажется, это святой Серафим Саровский». Потом увидела на иконе тот образ, что мне являлся, и окончательно в этом убедилась.

Когда жить стало не на что, решила заняться немножко коммерцией — тогда многие поступали так же, лишившись работы, спасаясь от нищеты. Ездила за границу, привозила одежду и обувь. Продолжалось это недолго. Поначалу я нисколько не стеснялась, потом стало противно. Не получилось из меня коммерсанта. Несколько больших сумок с одеждой и итальянской обувью раздала прямо на улице. Когда товар закончился, взялась за свои шкафы, решив раздать лишнее. Лишним оказалось почти все.

Со мной и тогда, и после происходило много удивительного. Однажды, возвращаясь с могилки Серафима Вырицкого, я стояла на платформе и ждала электричку. Вдруг какой-то голос мне велел присесть на скамейку. Я послушалась, села, и в этот момент все небо, которое только что было голубым и чистым, начало покрываться с востока до запада сплошной решеткой. Женщина, которая была рядом, стала тоже поглядывать то на небо, то на меня, пытаясь понять — что же я там вижу. А я видела, как распахиваются створки в решетке и в проеме появляется всадник в красной накидке на белом коне, а за ним — конница, но более смутно. То был канун праздника святого Георгия Победоносца. Стало ясно — за мою душу идет борьба, но есть кому за меня заступиться. Потом, когда все исчезло, я спросила женщину на перроне: «А небо все время было такое?» — «Да, а что вы там увидели?» Я ответила: «Да нет, так, ничего».

Прошло несколько месяцев, и 7 сентября 1995 года, то есть ровно десять лет назад, произошло мое преображение. Я этот день всегда отмечаю, дата настоящего рождения для меня с тех пор не существует. Что произошло? Это тонкий вопрос, мне не хочется его обсуждать. Просто буквально в несколько секунд все для меня переменилось: была мирская, а потом меня словно не стало, душа куда-то поднялась, и я потеряла интерес к миру с его разговорами и заботами. Наверное, это был первый серьезный шаг к монашеству, когда я прошлое уже оставила, а оно меня еще нет — не собиралось так легко отпускать, пришлось побороться. Дети говорили, что у меня что-то не в порядке с головой. Что я могла им ответить?

В Америке

В то время нечего было и надеяться, что дети меня отпустят в монастырь, но Господь, продолжая устраивать мою судьбу, помог нам друг от друга оторваться. В какой-то момент пришлось снова искать работу и устроиться в турфирму. Как-то раз меня попросили съездить в Америку, заключить несколько договоров. Почти чудесным образом удалось получить визу — тогда как раз началась война в Югославии, в окна консульства летели бутылки, яйца, и виз никому не открывали. Но как-то все образовалось.

Устроив дела, ради которых меня командировали в Америку, я решила пожить трудницей в Новом Серафимо-Дивеевском монастыре. Он находится в городке Спрингвалей, недалеко от Нью-Йорка. Видите, перед нами стоит большая икона преподобного. В Серафимо-Дивеевском была точно такая же, ее доставили туда наши беженцы после гражданской войны. Пронесли через половину мира.

А дальше случилось вот что. Мой сын занимался бизнесом и, став жертвой каких-то силовых структур, лишился всего товара, взятого под реализацию. Потребовалось вернуть 35 тысяч долларов — это и сейчас большие деньги, а тогда, после дефолта, казались просто неподъемными. И пришлось мне несколько лет прожить в Америке, отрабатывая эту сумму. Трудилась гувернанткой. Сначала попала в еврейскую семью эмигрантов из России, присматривала за девочкой Сабриной, которой исполнилось два года в тот день, когда мы познакомились. Отношение ко мне было теплым. Мы вместе с хозяевами садились за стол, они водили меня в ресторан, возили на отдых в Майами, на Ниагарский водопад. То, что я верующая, восприняли с удовольствием — не потому, что сами верили, просто так было надежнее. Но затем они съехались с родителями, и нужда в моей помощи отпала.

Кое-что начала узнавать и о коренных американцах. Они очень доброжелательные, намного меньше курят и грубят, чем у нас. Жить стараются, если есть возможность, в небольших поселениях по несколько сот человек. Там все машины, которые проезжают мимо, нужно приветствовать, поднимая руку, и это даже мешало мне читать Богородичное правило и Иисусову молитву. Только начнешь, появляется машина. Несколько удивила привычка американцев спокойно забираться в гостях в холодильник и накладывать то, что душе угодно. Но при всем этом люди очень одиноки, соседи между собой не общаются, когда спрашивают о твоих делах — это просто формальность. У нас совсем по-другому, вежливости меньше, но за ней стоит какое-то участие, интерес друг к другу.

Следующую работу я искала недолго. Обратилась в русское агентство, и мне предложили ухаживать за старой иорданкой по имени Ламиха, страдавшей болезнью Альцгеймера. Господь, как я думаю, отправлял меня в эти семьи, чтобы набираться терпения. До тех пор оно как-то не подвергалось серьезным испытаниям. Я позволяла моим подопечным и волосы мне рвать, и пальцы кусать, не противилась, не кричала, не плакала. Дома я училась бы этому очень долго. Можно ходить в церковь многие годы, ставить свечи, подавать записки, стоять литургию, а потом возвращаться домой и опять ругаться. А после Америки приехала другим человеком.

Все то время, что была там, я продолжала двигаться к монашеству. Года за два до отъезда взяла благословение в нашем храме на 97-й стрит носить черные одежды. Не знаю почему, но я, не проживая в монастыре, внутренне ощущала себя инокиней. Не всегда, правда, рассчитывала свои силы. Например, год спала на полу, и однажды мне стало плохо. Смотрю — на мне сидят пять кошек, драных таких, с горящими глазами. Это были бесы. Хотела крестное знамение сотворить, но рука была прижата нечистой силой. Чувствую: конец мне и прошу: «Господи, если не хочешь моей смерти, освободи мне руку, я хочу сотворить крестное знамение». Помощь пришла, бесы исчезли, но на полу я с тех пор спать перестала.

За Ламихой пришлось ухаживать довольно долго, и за это время мы сдружились ее дочерью Лейлой, католичкой по вероисповеданию. Многое нас сближало… 11 сентября во время теракта я оказалась в том районе Манхеттена, где произошла трагедия. Вся округа башен-близнецов оказалась обесточена, и наш поезд в метро застрял, хорошо хоть не под землей — там часть пути проходит на поверхности. Было страшно, мобильники отключились, началась паника. Всем, кто что-то претерпел в тот день, мне в том числе, была предоставлена возможность полгода получать бесплатное медицинское обслуживание. Операции, протезирование, любые обследования в Америке стоят очень дорого, а тут многие тысячи человек смогли поправить свое здоровье. Но горя было много в те дни. У Лейлы погибла подруга, и она очень страдала, много дней плакала, я утешала, как могла.

К моей вере Лейла относилась очень хорошо. Ей нравились мои иконы, то, что я часто читаю Библию. Когда умерла ее мама, она сказала мне, что я для нее теперь как мать, просила остаться. До сих пор мне звонит. Могла ли я остаться? К тому времени у меня было такое чувство, что я в Америке всю жизнь живу. За границей вообще год за три идет, привыкаешь. Но Господь уготовал мне другой путь, не давал забыться и крепко встряхнул. На третьей работе я успела провести лишь 12 дней — дочь моей подопечной старушки проиграла в казино Атлантик-Сити деньги и дом — все, что они с матерью имели. Дочь, кстати, тоже была пожилой женщиной. В следующей семье я пробыла еще меньше — неделю, а потом получила солнечный удар и поняла, что Бог мне больше не благословляет жить здесь. И — «гуд бай, Америка».

На Севере

Выходим с настоятельницей во двор. Накануне ночью она почти не спала, и беседа давалась ей все труднее. Вообще-то она не взыскательная, может дремать где придется, ходить босой по лужам, по снегу. Я спросил: «Зачем по снегу-то?» Матушка рассмеялась, но ответа я не запомнил. Рядом с нами оказалась блаженная девушка, живущая при монастыре, чему-то улыбалась, затем стремглав ринулась исполнять просьбу: найти для меня несколько пустых бутылок — не возвращаться же из Иба без воды из святых ключей?

Рядом возвышался недостроенный храм, скоро приедут мастера из Чувашии, возьмутся за дело. В двухэтажном сестринском корпусе у матушки Питиримы есть мечта разместить в будущем девочек-сирот и калек. Сестрам все равно нужно новое здание. Не сомневаюсь, что все образуется. Сегодня церковное делание — одно из немногих в России, где планы имеют обыкновение сбываться.

Проходим мимо микроавтобуса «Мерседес». Матушка комментирует: «Подарили знакомые по „Интуристу“, только что пригнали из Петербурга. Но нам на нем не поездить, придется продать». Но и этого не хватит, чтобы добыть воду. С водой на горе, хотя внизу бьет множество ключей и течет река, с самого начала устроения обители было плохо. Инокини возят ее сейчас на тележках из-под горы в тяжелых бидонах. В «Бурстрое» матушку Питириму уже все знают, она пообещала туда вскорости прийти и не выходить, пока не скостят неподъемную цену за бурение скважины. Правда, и бурить надо немало — 70 метров.

* * *

— Как же я оказалась в Коми? — продолжает матушка свой рассказ. — Здесь, в Печоре, у меня жили двоюродные братья и сестры. Полвека назад они приезжали к нам в Ленинград погостить, а в Америке почему-то вспомнились мне. Записала я в синодик их имена и почему-то там очень сильно вымаливала, плакала даже. И лишь потом узнала, что как раз в те годы три моих брата один за другим умерли. Эти молитвы стали первой ниточкой, связавшей меня с этой землей.

Затем появилась и другая. Когда собралась уезжать из Америки, зашла в иконную лавку повстречаться со знакомой из России. Сказала ей, что не хочу жить в миру, мне бы в монастырь какой. Она посоветовала Скоропослушническую обитель в Печоре. Их храм сотрудничал с этим монастырем уже восемь лет. Нашли в интернете объявление с просьбой о помощи, стали переписываться, созваниваться, просить молитв, помогать по мере сил.

Вскоре я снова вспомнила об этом разговоре. Когда приехала на родину и пошла в церковь Марии Магдалины в городе Павловске, первое, что бросилось там в глаза, — кружка с надписью «Скоропослушнический монастырь, город Печора». Это заставило задуматься, но окончательное решение я приняла позже и вот при каких обстоятельствах. Отправилась в Серафимо-Дивеевскую обитель трудничать и получила там послушание смотреть за свечами у образа. Прошла неделя-другая. И вдруг я будто очнулась, поняла, что не знаю, за каким образом мне было дано послушание присматривать. Господь словно прикрыл его для меня, чтобы я не заблуждалась относительно значимости происходящего. И я сразу догадалась, еще не видя образа, Кто на нем, что это за икона. Когда убедилась окончательно, что это Божия Матерь «Скоропослушница», сомнений уже не осталось, что мне делать. Написала игуменье Марии Магдалине письмо с просьбой принять меня в монастырь, она дала добро. Я благодарна судьбе, что прослужила год и четыре месяца в этой обители. Узнала, что такое подъем в монастыре, наведение порядка, как работать в трапезной, как проводятся утреннее и вечернее правила, что такое послушания, такие, к примеру, как уборка картошки или сбор грибов. У матушки Марии все настолько выстроено, так хорошо организовано, что это была прекрасная школа.

А настоятельницей Серафимовской обители я стала вот при каких обстоятельствах. После смерти матушки Серафимы владыка попросил печорских монахинь написать автобиографии. Когда прочел мою, заинтересовался. Но что-то смущало, я ведь, хотя лет мне немало, монахиня совсем юная. Несколько раз владыка обращался к моим записям и, наконец, сделал выбор.

Как только я увидела обитель, стоящую на высоком холме, то сразу в нее влюбилась. Здесь не понимаешь, на земле ты еще или уже нет. Здесь она соединяется с небом, и я испытываю тихую радость и покой. Сестры сейчас переживают, тоскуют без матушки Серафимы, но эта не та грусть, что в миру, она переходит в тоску по Богу. У многих горькие судьбы, позади утраты близких, но эта, последняя, наверное, всего острее. Утешаю их, как могу, много беседую. И, знаете, обнаружила вдруг, что чувствую, у кого что болит. Наверное, это естественно — мы очень сроднились и становимся словно одной душой и плотью во Господе.

Неисчерпаемы тайны монашеской жизни и приоткрываются не сразу, а одна за другой. Мне кажется почему-то, что та любовь, что рождается между нами, — она на всю жизнь, что нам придется здесь вместе коротать все оставшиеся годы. Но на все воля Божия.

http://www.vera.mrezha.ru/499/6.htm