 |
| Московский комсомолец | Священник Александр Мень | 09.09.2005 |
Это отрывки из последнего интервью отца Александра. Он не слишком жаловал моих коллег, если они приходили к нему в своем профессиональном качестве. К тому времени мы были знакомы с отцом Александром довольно давно, я даже был одним из его духовных детей (к сожалению, не слишком прилежным). Может быть, поэтому он сделал для меня исключение. А спустя несколько дней, 9 сентября 1990 года, его не стало.
— Ныне православие в России переживает как бы второе рождение. Однако большинство моих сограждан бросилось в христианство отнюдь не в стремлении обрести Бога. Одни пришли в Церковь из протеста, другие — следуя моде. Вы так не думаете?
— Мой опыт охватывает лишь сельскую церковь. Тех, кто приходит ко мне, следуя моде, очень мало. Большинство приходит по внутренним причинам. Они остаются, они трудятся — и внутренне, и внешне. А те, кто приходит из протеста, вскоре забывают об этом. Протест проходит, а внутренние проблемы остаются. Для того чтобы отплыть в лодке от берега, надо оттолкнуться от него. Потом берег не нужен. Нужно грести себе и плыть. А от чего оттолкнулся, не столь уж и важно.
— Знаменитые слова апостола Павла «Всякая власть от Бога» — можно ли и нужно ли понимать их буквально?
— Власть как определенная структура социума необходима. Антипод власти — анархия, хаос, а хаос Церковью не признается. Власть как некая абстрактная система — она, конечно, от Бога. А конкретно — это уже совсем другое. Власть может идти против совести людей. В том же Писании сказано, что надлежит более слушаться Бога, нежели человека.
— Да, власть может быть и наказанием для людей…
— Безусловно. Господь устроил так, что есть определенный нравственный мир и порядок. Но если к власти пришли нацисты — это не случайное явление, а зло, принятое волей народа. Народ принял нацистов, с удовольствием кричал «Зиг хайль!». Потом, когда люди спохватились, было уже поздно. Так что принцип, исходя из которого власть необходима, а правительство — явление совершенно закономерное, — этот принцип незыблем. Все остальное — утопия. Можно ли представить огромное общество без власти? Допустим, Россию? Ну вот завтра, к примеру, власть ушла, отправилась в эмиграцию. И что же? Полный хаос. Тогда-то и предстоит нам узнать, что власть от Бога.
— Скажите, всегда ли сохраняется тайна исповеди? Мне известны случаи, когда священники предупреждают некоторых своих прихожан: «К этому батюшке на исповедь не ходи…»
— Я не знаю таких конкретных случаев, но тайна исповеди абсолютно свята и неприкосновенна. И священник, который ее нарушил, согласно правилам Церкви, должен быть извергнут из сана. Это очень серьезно. Я не хочу ни на кого наводить тень, мне лично неизвестны такие случаи, когда что-то просочилось через исповедь.
— Но вы ведь знаете, о чем я говорю? Или делаете вид, что не знаете?
— Прекрасно знаю. Но ничего нового здесь нет. До революции официальные инструкции предписывали священникам доносить на прихожан в случае их политической нелояльности. Как обстоят дела сейчас, я не знаю. Лично мне государственные органы не предлагали нарушить тайну исповеди, и я не знаю случаев, когда это кому-нибудь предлагалось. Если же среди моих коллег есть люди, не заслуживающие доверия, то, вероятно, за этим что-то кроется. Но я знаю, как легко в наше недоверчивое время люди могут подозревать друг друга без всяких серьезных оснований. Словом, это надо тщательно проверять.
— Но вы же понимаете, что проверить это практически невозможно.
— В общем, да. Ну как проверить, нарушает ли батюшка тайну исповеди? Не знаю, у меня нет рецепта, но если человек не доверяет священнику, он может пойти к другому. В целом же мне кажется, что проблемы тут нет. Когда мы приходим на исповедь, мы должны говорить о своих грехах, а грехи — не то, что интересует следственные или другие органы.
— Но мы же говорим на исповеди не только о грехах…
— А надо — только о грехах. Все прочее только мешает.
— В последние годы мне не раз доводилось слышать утверждение: «Русский человек может быть только православным». Что вы думаете об этом?
— Мне неизвестно, чтобы в нашем столетии какая-либо народность обязательно придерживалась какой-то одной конфессии. Сегодня миллионы русских людей ни во что не верят. Миллионы русских людей — баптисты и пятидесятники. Еще какая-то часть — католики. Большинство же исповедует православие.
— Что вы знаете об отношении к обществу «Память» Православной церкви?
— На проблему «Памяти» отреагировали два наших выдающихся иерарха: митрополит Ленинградский Алексий (ныне — Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. — М.Д.) и управляющий делами Московской патриархии митрополит Владимир. Смысл их высказываний состоит в следующем: патриотизм — вещь прекрасная, забота о сохранении культуры и памятников старины — тоже, но когда все это приобретает характер откровенного шовинизма, то противоречит основам христианства. Русская интеллигенция всегда отличалась терпимостью и отсутствием шовинизма. Достоевский гордился этой чертой, считая русского всечеловеком, открытым ко всем культурам.
— Это сложный вопрос, отец Александр. У того же Достоевского, как вы знаете, антисемитские настроения были довольно сильными…
— Ну и что? В конце концов, это было его право. В целом же русская интеллигентность означает терпимость и доброжелательность ко всем народам, населяющим нашу многонациональную страну. Это благородная, прекрасная черта, ее необходимо поддерживать.
— Какие надежды вы связываете с сегодняшней ситуацией в стране?
— Я надеюсь только на Бога. А нынешнюю ситуацию я приветствую, потому что она — единственный возможный вариант для выхода нашей страны из кризиса — духовного и материального.
— Вы полагаете, теперь будет легче?
— Я ничего не полагаю, это не в моих правилах. Я просто тружусь потихоньку. И не люблю праздных мыслей. Я надеюсь на Бога: что будет, то и будет. И потом, мне даже физически некогда предаваться таким размышлениям.
— Как вы думаете, долго ли продлится нынешний ренессанс русского православия?
— Это забота церковного руководства и самих верующих. Моя забота — выполнить мой долг перед Богом, перед людьми. Кроме того, назвав происходящее ренессансом, вы, по-моему, не совсем точно выразились. Я бы назвал это по-другому: Бог снова дал шанс верующим. Вопрос лишь в том, как мы его используем. Я хочу сказать, что многое зависит от нас. Бог снова призвал нас. Теперь — наш ответ. Сумеем ли ответить? Сможем ли?..
