Князь Владимир Палей: «Умереть за Бога, Царя и Отечество»

Честь дороже, чем жизнь

Среди алапаевских мучеников наибольшую известность имеет Великая княгиня Елизавета Федоровна. Еще при жизни она снискала добрую славу не только среди высшего общества, но и среди простого народа. А после смерти Господь прославил ее на весь мир как великую святую. В меньшей степени мы знаем имена остальных восьми жертв Алапаевска.

Сегодня мне хотелось бы вспомнить о князе Владимире Палее — сыне Великого князя Павла Александровича Романова, родном племяннике Николая II. Когда вслед за другими алапаевскими узниками он был сброшен живым в 60-метровую шахту Нижняя Селимская, ему исполнился только 21 год.

Кажется, что можно успеть сделать за такой короткий срок? Что можно было успеть написать? Ведь все справочники сообщают о Владимире Палее, что он был поэтом. И я так же думал, пока не прочитал его книги. А прочитав, удивился, даже не столько тому, какое богатое поэтическое наследие оставил нам молодой поэт, а его стихам, написанным рукой полностью сложившегося мастера, тонкого лирика и мудрого человека, проникающего в самые глубины человеческой души и окружающего мира. Столь мощное и раннее поэтическое созревание в русской литературе было явлено только Лермонтовым.

Известный ценитель словесности, академик Анатолий Федорович Кони еще при жизни поэта назвал его «надеждой русской литературы». Но этой надежде так и не суждено было состояться. При своей жизни Владимир Палей успел выпустить два поэтических сборника. Третья, составленная им, книга так и не увидела свет. Частью она дошла до нас в современном издании «Князь Владимир Палей. Поэзия. Проза. Дневники», выпущенном московским издательством «Альма матер» в 1996 году, где наиболее полно представлено его творчество.

Изучая биографию Владимира Палея, я часто задавал себе вопрос: «А была ли неизбежна его гибель?» Ведь некоторым представителям царского рода Романовых удалось спастись. Живы остались даже его родные сестры — Ирина и Наталья, которым вместе с матерью в 1918 году пришлось бежать в Финляндию, а затем во Францию. Может, ему имело смысл бежать вместе с ними, тем более что Владимир Павлович не имел никаких шансов на законное наследование царского престола. Ведь он был рожден от морганатического брака Великого князя Павла Александровича Романова с актрисой Ольгой Валериановной Пистолькорс, заключенного вопреки закону Российской империи о престолонаследии и воле государя. Когда после революции глава петроградского ЦК Урицкий, проводя перепись членов Дома Романовых, вызвал князя Владимира в Смольный и предложил ему подписать отречение от отца, то он наотрез отказался. А между тем это отречение давало ему шансы избежать черного списка на уничтожение и возможность спасти свою жизнь даже при советской власти. Но только не такой ценой. Владимир был возмущен и, возвратившись домой, сказал матери: «Как он посмел предложить мне такое!»

Присяга

Да, честь для князя была дороже, чем жизнь. Он был воспитан в такой семье, где христианские добродетели и такие душевные качества, как порядочность и честность, ценились выше не только материальных благ и почестей, но и самой жизни. Да и брак его родителей был заключен по любви и явился вызовом всем существующим тогда порядкам. Женившись, они лишились всего: почестей, богатства, регалий — и были вынуждены покинуть пределы родины и уехать во Францию.

28 декабря 1896 года у Павла Александровича и Ольги Валерьевны родился сын Владимир, в 1903 году — дочь Ирина, в 1905 году — Наталья. Это была удивительно счастливая семья. Любовь и радость царили между родителями и детьми. Владимира горячо любили мать и отец, он отвечал им сыновней любовью, находясь с ними в такой духовной близости, что, даже будучи взрослым, поверял все интимные порывы своей души. Об этом свидетельствует его откровенная переписка.

Лишь в ноябре 1904 года Ольге Валерьевне и ее детям от брака с Великим князем был пожалован графский титул и фамилия Гогенфельзен, а в 1915 году — фамилия Палей с возведением в княжеское достоинство. Владимир носил фамилию и титул матери. С раннего детства он начал писать стихи. До 16 лет, пока их семья жила во Франции, писал на французском языке, а переехав в Россию в 1913 году, стал писать на русском.

Такое ощущение, что их возвращение в Россию накануне трагических событий было промыслительно организовано Господом, чтобы раскрыть в князе Владимире и его отце, Великом князе Павле Александровиче, все их положительные качества, дать возможность послужить царю и Отечеству и заслуженно получить от Господа мученические венцы, чтобы быть прославленными в вечности. После возвращения в Россию Павел Александрович из всех членов Дома Романовых был ближе к Царской Семье, жившей довольно замкнуто. Его прежние короткие отношения с августейшим племянником — Государем Николаем II — быстро восстановились. Великий князь был назначен шефом Грозненского гусарского полка, а военным летом 1916 года «за отличие в делах против неприятеля» награжден орденом Святого Георгия IV степени.

Владимир же сразу после приезда в Россию поступает в Пажеский Его Величества корпус. Это было престижное по тому времени военное учебное заведение, из которого выходили наиболее культурные офицеры Русской армии. В 1915 году его производят в корнеты лейб-гвардии гусарского Его Величества полка. После окончания корпуса он уходит на войну, находится на передовой. Служит адъютантом у своего отца, который к тому времени был инспектором войск гвардии, генералом от кавалерии, командиром гвардейского корпуса.

В дневнике 1917 года Владимир вспоминает: «…В марте я уехал в полк… В июне получил корректуру, в августе приехала готовая книга и застала меня в штабе у папа, под аэропланными бомбами. Я был очень горд и даже всплакнул от волнения и радости…»

Уже в первом сборнике явлена душа поэта, устремленного к божественным высотам. Владимир имел сильную, чистую, как у ребенка, веру, и поэтому небеса в трепетном мире его поэзии столь же реальны, сколь и земля со всеми ее искушениями. Вот строки из его письма матери с фронта от 10 марта 1915 года, в которых весь он как есть — пламенеющий в своей любви к Богу и людям, горячо любящий своих родителей и сестер, душа компании, преданный и верный друг, честный офицер, готовый умереть за Царя и Отечество:

«Родная моя мамочка! Какое радостное известие насчет Перемышля, но какой ужас в Дарданеллах!… Только бы нам не проморгать в конце. Слишком грандиозная, слишком пламенная и всеобъемлющая была битва, чтобы кончиться вздором. На прошлой неделе у нас была присяга новобранцев и — довольно, я скажу, неожиданно — наша, офицерская. Все эскадроны собрались в колоссальном манеже. Была дивная, торжественная минута, когда эти сотни рук поднялись, когда сотни молодых голосов выговаривали слова присяги и когда все эти руки снова опускались в воцарившемся гробовом молчании… Ах! Как я люблю такие минуты, когда чувствуешь мощь вооруженного войска, когда что-то святое и ненарушимое загорается во всех глазах, словно отблеск простой и верной до гроба своему Царю души. Мамочка! Я в херувимском настроении после говенья и придумал массу стихов. Как-то лучше пишешь после церкви. Я это совсем искренно говорю — все мысли, все строчки полны кротостью тихого блеска восковых свечей, и невольно от стихов веет вековым покоем икон. Грезы чище, благодатнее, и слова льются проще… Ах! Мамочка! Если бы ты знала, как идеально умно говорил со мной Сашка Павлов перед отъездом. Primo («во-первых» — ред.), он выпил со мной на «ты» (это было в день присяги, мы были оба «под мухой», и говорилось легче), потом отвел в сторону и начал говорить со мной по душам. Ты знаешь, закрыв глаза, я побожился бы, что это говорит папа, так это было просто, искренно, доброжелательно. Я это лучше на словах расскажу… но могу привести одну фразу: «Дай тебе Бог вести себя в полку так, как ты вел себя здесь при моем брате и мне. Тогда ты будешь не только лучшим товарищем, не только лучшим младшим офицером и сослуживцем, а будешь духом самого полка"…Обнимаю, моя родная, тебя тысячу раз, моего папа и девулек тоже. Твой own boy. Страсть как хочу вас видеть!»

«Прости, о Боже, я — поэт»

Религиозность его творчества является основной его сутью, даже нежные любовные строки постоянно перетекают в его лирике к истокам всеобъемлющей любви к Богу и людям.

…Люблю тебя, томясь, волнуясь и рыдая,
В отрадном блеске дня, в безмолвии ночей,
О, фея юная, богиня молодая,
Люблю в тебе я жизнь, и Бога, и людей.

Многие стихи, написанные на войне, звучат как молитвы и также обращены к Богу.

…Молитвы заменив стихами
И веря в Твой безбрежный свет,
Молюсь я высшими мечтами —
Прости, о Боже, я — поэт…

Но о чем просит Бога молодой князь?

Огради меня, Боже, от вражеской пули
И дай мне быть сильным душой…
В моем сердце порывы добра не заснули,
Я так молод еще, что хочу, не хочу ли —
Но всюду, во всем я с Тобой…

…Но, коль родины верным и преданным сыном
Паду я в жестоком бою, —
Дай рабу Твоему умереть христьянином,
И пускай, уже чуждый страстям и кручинам,
Прославит он волю Твою.

Обращенный сердцем ко Христу, Владимир Палей и на войне воюет под христианскими знаменами добра и справедливости. Эта готовность жертвенной христианской смерти ради спасения Отечества и во славу Божью прослеживается во многих его стихах.

Черные ризы… Тихое пенье…
Ласковый отблеск алых лампад…
Боже всесильный! Дай мне терпенья:
Борются в сердце небо и ад…
Шепот молитвы… Строгие лики…
Звонких кадильниц дым голубой…
Дай мне растаять, Боже великий,
Ладаном синим перед Тобой!

Война, поднявшая во всем народе дух патриотизма, рождает патриотические мотивы и в творчестве Палея.

…К народу вышел Государь.
И пред своим Вождем Державным
Толпа одним движеньем плавным
В одном стремленье пала ниц…
И миг сей, созданный толпою,
О, Русь, останется одною
Из исторических страниц…

Или кротко и смиренно:

Себе я не молю ни мира, ни блаженства —
Что бедный мой удел пред честью всей страны!

Большое влияние на творчество Владимира Палея оказал его дядя-поэт, Великий князь Константин Константинович Романов. Они находились в большой и тесной дружбе. Палей долго работал над французским переводом драмы К.Р. (под таким псевдонимом печатался К.К.Романов) «Царь Иудейский». Когда состоялось чтение этого библейского произведения о жизни Христа на французском языке, Великий князь был в восторге от перевода. Он нашел его не только великолепным, но, более того, единственно возможным, так что завещал иные переводы не делать. «Володя, я чувствую, что больше писать не буду, чувствую, что умираю. Тебе я передаю мою лиру», — сказал Великий князь, обняв Владимира. Через несколько недель его не стало.

Смерть Константина Константиновича была для Владимира тяжким ударом. Он привык видеть в нем наставника и учителя, чье мнение для него было крайне важным. После кончины Великого князя Палей особенно сблизился с его другом, академиком Анатолием Федоровичем Кони, с которым, несмотря на большую разницу в возрасте, у них завязалась настоящая дружба. Также Палей был знаком с Осипом Мандельштамом и неоднократно посещал Николая Гумилева.

Князь Владимир Палей принадлежал к поколению золотой молодежи начала века — блестящий, обаятельный, образованный молодой человек с безукоризненными манерами. Судьба дала ему все: ум, красоту, талант, богатство и всеобщую любовь. Но самый щедрый дар — это тонкая и трепетная душа поэта.

Лучшие дома столицы почитали за честь его посещение… Князь Палей был светским и веселым юношей. Часто бывал искушаем, как всякий молодой человек, но Господь постоянно присутствует в его душе. Он целиком предал себя в руки Божьи, уповая только на Его милосердную волю:

Господь во всем, Господь везде:
Не только в ласковой звезде,
Не только в сладостных цветах,
Не только в радостных мечтах,
Но и во мраке нищеты,
В слепом испуге суеты,
Во всем, что больно и темно,
Что на страданье нам дано…
Господь в рыданье наших мук,
В безмолвной горечи разлук,
В безверных поисках умом —
Господь в проклятии самом.
Мы этой жизнию должны
Достичь неведомой страны,
Где алым следом от гвоздей
Христос коснется ран людей…
И оттого так бренна плоть,
И оттого во всем — Господь.

Знамение времени

В декабре 1916 года в семье Павла Александровича произошла трагедия: его сын Дмитрий от первого брака с греческой принцессой Александрой Георгиевной стал участником убийства Григория Распутина. Великий князь Дмитрий Павлович, как и отец, тоже был очень близок с Николаем II, своим двоюродным братом, и его семьей. Он часто вместе с ними жил летом в Ливадийском дворце, а во время войны почти все время находился в ставке при Царе. И вдруг Дмитрий Павлович вместе с Феликсом Юсуповым принимает участие в убийстве «друга» Царской Семьи, которого боготворила Александра Федоровна. Несмотря на мольбы родственников и самого Павла Александровича, Дмитрий был «сослан» — направлен в действующую армию в Персию. Эта опала впоследствии спасла ему жизнь.

Владимир очень остро переживал эти события. Он оказался между двух непримиримых лагерей: в одном его сводный брат по отцу Дмитрий — участник убийства, а в другом — второй его сводный брат по матери — Александр Пистолькорс, который входил в круг наиболее приближенных к Распутину и был женат на родной сестре Анны Вырубовой. Ссылка Дмитрия побудила Владимира Палея написать несколько сатирических стихотворений, высмеивающих мягкость и зависимость императора от волевой и властной супруги. Кроме того, прекрасно владея карандашом и кистью, он рисует весьма злые шаржи на Николая II и Александру Федоровну — гротесковые портреты ему особенно удавались.

И все же отречение императора, которое произошло буквально через месяц, Владимир Палей воспринял как подлинную трагедию. Вскоре дворец Павла Александровича в Царском селе был подвергнут обыску, самого Великого князя заключили под домашний арест, а затем — в Дом предварительного заключения на Шпалерной. Ольга Владимировна металась по Петербургу, чтобы хоть чем-то помочь любимому мужу, но кровавый маховик был уже запущен, и Великому князю уже не суждено было вернуться домой.

В 1917 году Владимир ведет дневник — бесценное свидетельство тех страшных дней, которые поражают зоркостью наблюдений и точностью предвидения:

«1 ноября (по старому стилю) 1917, среда… Узнали от Анны Богдановны, что один священник царскосельский расстрелян, а два или три других арестованы. Это за служение молебнов во время боя и за устройство крестного хода по Царскому. Теперь я себе объясняю жуткий колокольный звон, до боли диссонировавший с еще более жуткой канонадой. Голоса добра и зла! Но что может быть хуже расстрелов — служба церковная в Царском запрещена.

Разве это не знамение времени? Разве не ясно, к чему мы идем и чем это кончится? Падением монархий, одна за другой, ограничением прав христиан, всемирной республикой и — несомненно! — всемирной же тиранией. И этот тиран (безусловно еврей) будет предсказанным антихристом для нас, а для еврейства или псевдомасонства — мессией. Его царство продлится, должно продлиться 3, 5 года. А затем… Невеселые мысли лезут в усталую голову. И все-таки светлая сила победит! И зарыдают гласом великим те, кто беснуется. Не здесь, так там, но победа останется за Христом, потому что Он — Правда, Добро, Красота, Гармония…»

Эти строки написаны в первые дни Октябрьской революции, в которой активное участие принимали «евреи-комиссары», поэтому такое отношение. Пророчество поэта тем более удивительно, что большинство из его знакомых из светской знати, интеллигенции, священнослужителей и даже из дворян, приближенных к Царскому дому, — с восторженностью восприняли первую революцию, в розовом свете рисовали себе радостные картины будущего без царей и самодержавия. Владимир Палей еще во время февральской революции предчувствовал, что это путь, ведущий к гибели.

В эти трагические дни его мучает не столько неопределенность собственной судьбы, сколько невозможность послужить на благо родины. Он пишет академику Кони: «Мы переживаем ужасное время. Потрясены все основы государства, и хочется услышать Ваши мудрые слова — что делать? Как помочь? Как принести себя в жертву погибающей любимой родине?» Не сбежать за кордон, не спасти свою шкуру, а принести себя в жертву во имя спасения родины. И Господь принимает эту жертву, устраивая все для достойного принятия мученического венца.

Предчувствие

В 1918 году выходит второй поэтический сборник Палея, этот благоухающий цветок, расцветший в кровавом кошмаре революции. В нем поэт опять обращается к Богу, вверяя себя Его попечению:

Благой Господь! Я немощен и грешен,
Звучит печаль в молениях моих…
В былые дни я песней был утешен,
Меня пьянил беспечно-легкий стих…
О, дай с порывом мне воспрянуть новым,
Дай в ближнем мне не видеть только ложь,
Дай мне любить и дай мне быть готовым,
Когда к Себе меня Ты позовешь!

Тема готовности к смерти, довольно отчетливо звучащая в первом сборнике, усиливается во втором:

…О, как прекрасна смерть!
Не смутное забвенье
И не покой один могильный без конца
Сулит она в тиши, но — духа возрожденье…

Свое трагическое будущее он как истинный поэт, безусловно, предчувствовал.

Весной 1918 года князь Владимир Палей, три сына Великого князя Константина Константиновича — Иоанн, Константин и Игорь — и Великий князь Сергей Михайлович вместе со своим секретарем Федором Ремезом были отправлены в ссылку — сначала в Вятку, затем в Екатеринбург, а потом в Алапаевск. В последнем письме матери из Екатеринбурга В. Палей описывает пасхальную заутреню в городском кафедральном соборе: «Я весь дрожал, а когда после крестного хода раздалось все более и более громкое „Христос Воскресе“ и я невольно вспомнил заутрени в Париже и в Царском, стало так тяжело, как будто ангел, отваливший камень от гроба Господня, свалил его на меня…»

В ссылке к князьям присоединилась высланная из Москвы Великая княгиня Елизавета Федоровна с келейницей Варварой Яковлевой.

Живя в Алапаевске в Напольной школе, узники словно приуготовляли себя к смерти… В здании школы для них были отведены три большие и одна маленькая комната, в которой поселился князь Иоанн Константинович. Его добровольно сопровождала в Сибирь жена — княгиня Елена Петровна. Через некоторое время она поехала в Петроград навестить детей, но была задержана в Перми большевиками и посажена в тюрьму. Князь Владимир жил в одной комнате с Великим князем Сергеем Михайловичем и его секретарем.

Князья и Елизавета Федоровна работали в огороде, благоустраивали запущенный школьный двор, сажали цветы. Вначале, когда отношение к узникам было более или менее сносным, они ходили в церковь. Потом это утешение было у них отнято.

Жили все во взаимной любви и терпении. Князь Владимир очень сдружился с «дядей Сережей», как он называл Великого князя Сергея Михайловича, и с «тетей Эллой». До ссылки с Елизаветой Федоровной он общался редко, а в Алапаевске практически произошло их новое знакомство и возникла крепкая духовная связь. Каждый вечер все собирались в комнате Елизаветы Федоровны, она попеременно с Иоанном Константиновичем читала молитвы.

Это был своеобразный монастырь, где литургию совершали ангелы, а престол Господень был в сердце каждого обреченного. Среди узников царили любовь, кротость, смирение и прощение. Предчувствуя близкую кончину, они прощались со всеми своими земными привязанностями.

Пред вечностью

Ночью 17 июля жители Алапаевска услышали звуки выстрелов и взрывы гранат. К зданию школы было подброшено тело убитого заранее крестьянина, которого чекисты пытались выдать за бандита, якобы пытавшегося спасти Романовых. Инсценировка была столь груба и беспомощна, что это стало ясно даже самим участникам мистификации — Абрамову и Белобородову.

В ночь на 18 июля узников разбудили и повезли на заброшенный железный рудник, находящийся в 18 километрах от Алапаевска. Чекисты с площадной бранью стали сбрасывать туда живыми свои жертвы, безжалостно избивая их прикладами. Первой столкнули Великую княгиню Елизавету Федоровну. Она громко молилась и крестилась, повторяя: «Господи, прости им, ибо не знают, что делают».

Вскоре Алапаевск заняли войска Колчака. Тела мучеников были подняты со дна шахты. Состоялось расследование преступления. Перед наступлением красных тела мучеников через всю Россию были привезены в Пекин в Русскую духовную миссию и захоронены в склепе у Свято-Серафимовского храма. Кроме мощей Великой княгини Елизаветы Федоровны и мученицы Варвары, переправленных в Иерусалим, они находились там до 1945 года. Когда советские войска заняли Маньчжурию, то мощи мучеников были извлечены из склепа и пропали.

Как стало известно в нынешнем 2005 году, в 1947 году тела мучеников были тайно перезахоронены на православном кладбище близ городских ворот Аньдинмэнь. Само кладбище китайцы ликвидировали после 1988 года. На месте русских могил сейчас находится поле игры в гольф.

В заключение надо сказать, что отец поэта — Великий князь Павел Александрович — был расстрелян в 1919 году в Петропавловской крепости с тремя своими двоюродными братьями. Преданные офицеры из охраны предлагали Павлу Александровичу побег, но он, понимая, что его спасение усугубит участь остальных узников, категорически отказался. Честь для него, как и для его сына, была дороже, чем жизнь…

Использованы материалы Т.А.Александровой из книги «Князь Владимир Палей. Поэзия, проза, дневники».

http://www.vera.mrezha.ru/498/8.htm