Прощай, город!

СПРАВКА

Владимир Сергеевич Мартышин родился в 1954 году. В 1972—1974 годах служил в армии. Работал такелажником на Балтийском заводе. В 1981 году окончил журфак Ленинградского университета и переехал в Москву. Работал в журналах «Водный транспорт», «Советский воин», «Москва». Лауреат премии им. В.А. Гиляровского. В 1986 году признан лучшим репортером Москвы. В 1990-м переехал из Москвы в деревню Кучеры Борисоглебского района Ярославской области. Работал учителем в школе села Ивановское. С 1995 года — директор школы. Разработал педагогический проект «Школа целостного развития». Автор книги «Моя родословная». В 2002 году награжден Губернаторской премией в области образования, в 2003-м — орденом преподобного Сергия Радонежского III степени. Женат, имеет сына и двух дочерей.

— Владимир Сергеевич, изменилось ли ваше представление о деревне после переезда?

— Действительно, в Москве я думал о деревне как о сокровищнице русских традиций и даже русской мысли. Эти представления я составил не из книг, а из собственного детства и юности — я родился и до армии жил в деревне (на Новгородчине и в Ленинградской области). Ко времени отъезда из Москвы у нас уже было трое детей, и в первую очередь мы переезжали ради них. Я чувствовал, как затягивает город и насколько порочна городская суета.

Приехали мы, когда село начинало рушиться. Местные смотрели на нас с недоумением, думали, что мы какие-нибудь неудачники. Их можно понять — со времен коллективизации люди стремились вырваться из деревни в город; хоть в институт, хоть на завод, лишь бы уехать. Оставались либо по-настоящему преданные земле люди (такие и возвращались после института или техникума), либо действительно неудачники, лодыри и пьяницы. Но никому в голову не приходило, что люди могли приехать в поисках смысла жизни. Сегодня русский человек на селе вообще далек от таких размышлений. Увы, мудрый русский мужик становится редкостью. И все-таки мы никогда не жалели о своем переезде и еще ни разу не испытали разочарования, несмотря на то что со времени моей юности действительно многое изменилось. Огорчений много — в первую очередь повальное пьянство народа. Но мы любим и уважаем и этих людей, переживаем за них. И какие бы они ни были, но они просто живут. В больших же городах сегодня ищут не смысл жизни, а мифы, самый распространенный из которых — деньги. Не только злостные сребролюбцы, но и нормальные люди, которым нужно кормить семью, волей-неволей оказываются втянутыми в этот мифический круговорот. Мы же здесь от него избавлены. Нас кормит огород. Деликатесами не балуемся, но погреб всегда полон запасов. Остается время на работу для души, на школу, на строительство храма.

— Как вы пришли в школу, вы же не педагог по образованию?

— Требовался учитель истории. Не знаю, может быть, в московской школе кто-то бы и засомневался, можно ли доверить преподавание выпускнику журфака ЛГУ. Но здесь всего четыре учителя имели высшее образование, остальные предметы преподавали девчонки после 11-го класса. Школа, как и вся деревня, угасала. С дипломом Ленинградского университета меня взяли без колебаний. Стал преподавать историю и литературу. Заинтересовался историей здешних мест и был поражен ее богатством. Из окна нашего дома видна деревня Вертлово, в которой в 1173 году жила княгиня Улита, жена Андрея Боголюбского, участвовавшая в заговоре против своего мужа и убиении его. В этой же деревне в 1185 году жил князь Весель, сподвижник князя Игоря — вместе на половцев ходили. В конце XVI века жил любимец Иоанна Грозного архимандрит Никандр. А сколько святых дал наш край! В двух километрах от нас родился святитель Трифон, основатель Толгского монастыря, прихожанин нашего Ильинского храма. Насчет прихожанина я, конечно, фантазирую, в летописях это не отражено, но другого храма поблизости не было. Поэтому в храме у нас батюшка всегда произносит его имя на отпусте, служим ему молебны и уже написали икону. И кругом… Недалеко от нас в селе Кондаково родился, а затем в Борисоглебском монастыре жил в затворе преподобный Иринарх, в 1612 году благословивший Минина и Пожарского идти на Москву. В Ярославле было покушение на Пожарского, ополчение дрогнуло и стало расходиться. Преподобный, не выходя из кельи, зорко следил за развитием событий и был в курсе всей русской смуты. И он прислал Минину и Пожарскому освященную просфору и записку: «Идите на Москву, и вы увидите победу». Они с Мининым пришли в Борисоглебский монастырь, преподобный преподнес им свой крест, с которым они пошли на Москву и одержали победу. За эту победу Борисоглебский монастырь был освобожден от воинского налога. Такой привилегии была удостоена еще только Троице-Сергиева лавра… Живем среди святынь и не знаем этого! Потому и не привязаны люди к своей малой родине, бегут от нее! И стал я понемногу рассказывать об этом на уроках истории. А на литературе кроме программных произведений читал ребятам отрывки из Библии. Года через три сюда к нам переехали еще две многодетные московские семьи, родители тоже пришли работать в школу. Мы поняли, что не такое образование должны иметь наши дети. Вскоре приехала семья гончаров из Целинограда, мы открыли гончарный кружок. Ввели с 1-го по 11-й классы музыку, живопись, хореографию, в 6−7-м классе — церковнославянский язык, с 1-го по 4-й — красноречие и чистописание, с 1-го по 11-й — отечествоведение и добротолюбие.

— Добротолюбие?

— На этом уроке дети изучают историю русской духовности. Изучают же в школах историю войн и революций, почему же нельзя объяснить детям, что веками помогало русским людям побеждать. Мы никого и никогда не заставляем (да и не имеем на это права) молиться, но объясняем, что в такой-то ситуации, например перед боем, русский человек молился, брал благословение на всякое дело, воскресные дни проводил в храме. Это не религиозная пропаганда, а исторические факты биографии нашего народа. Наша школа многонациональна, у нас учатся и таджики, и дагестанцы, и никто из их родителей ни разу не возмутился, что им навязывают чужую веру. А вот местные три семьи однажды забрали у нас своих детей. Дескать, директор дурак, пугает адом. Конечно, я не пугал, а рассказывал о том, что жизнь временная есть подготовка к жизни вечной.

— Как вам позволили ввести столько новшеств в государственной школе?

— Николай Николаевич Кунаев, бывший тогда директором школы, поддерживал нашу инициативу. А когда приехала комиссия из областного департамента образования, она была поражена подвижничеством наших учителей и не только приняла все наши программы, но и заказала научные разработки. Нам за эти разработки еще и заплатили! Возможно, кто-то не верил, что нас хватит надолго. Ведь часто энтузиазма хватает на два-три года. А мы оказались долгожителями. Уже одиннадцать лет отработали по новой системе. Поскольку наша школа стала экспериментальной площадкой Министерства образования в области духовно-нравственного воспитания, мы по инициативе родителей смогли открыть интернат для детей из православных семей, работающий уже четыре года. К нам везут детей со всей России: из Москвы, Дивеева, Саратова, Тольятти, Ростова-на-Дону, Рыбинска, Углича, Ростова Великого.

— Но у вас не православная гимназия, а светская школа?

— Школа у нас общеобразовательная, но мы ее называем школой, в которой не запрещают верить в Бога. Простой наглядный пример: в пост у нас готовят три блюда — строгое постное, не строгое (многим детям священник благословляет по здоровью послабления в посте) и скоромное для невоцерковленных детей. Каждый сам решает, что ему есть. Это касается и молитвы перед трапезой. У нас никто ни за кем не следит, все равны и уважают свободу друг друга. Это же касается и школьных праздников Рождества, Пасхи. По-другому в государственной школе быть не может. А в интернате для православных детей посещение служб обязательно.

— Сейчас исчезают деревни, пустеют школы. Какая у вас ситуация?

— В 70−80-е годы здесь училось примерно 200−300 человек, когда мы приехали в 1990-м, их было всего 60. В начале прошлого учебного года у нас было 93 ученика. Теперь каждый год количество учеников увеличивается. Продолжаем принимать детей в интернат. Это единственная школа в районе, где количество учеников растет. Не за счет местного населения, конечно. 23 ребенка проживают в интернате. 12 детей приезжают к нам из Борисоглебска. Там две школы по 400−500 человек, но родители специально посылают детей к нам. Много детей из православных семей, переехавших сюда из городов. Больше половины наших учителей и сотрудников — бывшие горожане.

Но вообще положение школ в деревне сейчас сложное. Эксперимент с нормативным финансированием сельской школы не совсем удачен. Выделение средств идет под конкретного ученика. Допустим, в школе учится 30 человек, на каждого выделяется по 12 тысяч рублей в год. И где 300 — тоже по 12 тысяч. Но два ученика или двадцать — к ним должен прийти на урок квалифицированный преподаватель, нужно, чтобы в классе было тепло, светло, были учебные пособия. Даже при найме пастуха в стадо коров учитывается численность поголовья. Нормативное финансирование — это своеобразная удавка на малокомплектную школу, а на селе в России таких школ большинство.

Но мы та школа, которая нашла своего ученика. И у нас очень хороший показатель поступлений. В прошлом году было всего шесть выпускников, одна девочка поступила в Московскую медицинскую академию, другая — в педагогический университет, парень — на факультет иконописи в Московской семинарии, другой — в Сретенскую семинарию.

— Но это ребята из городов. А крестьянские дети воспринимают вашу программу?

— Выпускники этого года — первые, кто учился по нашим программам с первого класса. Вообще местные ребята, несмотря на то что у многих из них в семьях неблагоприятная атмосфера, пьющие родители и т. д., во многом лучше городских. Трудолюбивей, рукастей, крепче физически. Что касается учебы, то, например, краеведение стоит вести только ради местных. Городские этим мало интересуются. Деревенские же ходят на краеведческий кружок, занимаются родословием. А родословная — духовно-нравственная основа семьи.

Но коренных деревенских учеников становится все меньше. Причины, конечно, не только в непродуманных экспериментах, есть более глубокие. Поражает количество 40−45-летних инвалидов. Смотришь, шатаются молодые мужики с утра до вечера без дела. Оказывается, инвалиды. И не после Афганистана или Чечни, и не от производственных травм. Либо врожденное заболевание, либо приобретенное непрерывными возлияниями. Страшная картина!

— Почему же едут люди из городов к этому «страху»?

— Да потому что город — ненормальный конгломерат. Нормальные города — Борисоглебск, Ростов Великий. В таких небольших поселках и деревнях люди друг перед другом как на ладони и поэтому чаще стыдятся совершать неблаговидные поступки. В больших же городах, где соседи по лестничной клетке незнакомы друг с другом, многие уже не совестятся. А основа нравственного характера — стыд — как страх Божий. Именно поэтому все революции и начинаются с объявления свобод и программ «про это».

— То есть вы считаете, что даже сегодня деревенская жизнь чище городской?

— Наверное, поэтому я сюда и приехал. Во всяком случае, жизнь в деревне намного глубже и шире. Помните, Дмитрий Карамазов у Достоевского говорил, что слишком широк русский человек… Сейчас стал слишком узок. Человек, который не ходит по росе, не встает в четыре-пять утра — другой. Все определяет образ жизни. В моей книге «Духовные традиции русской семьи» прослеживается духовная сторона жизни русского человека на протяжении тысячелетия. Перед православными сегодня стоит важная задача — возвратиться не только в Церковь, но и воссоздать условия возрождения, существования духовности. Городской человек по сути не общается с Божиим творением — небом, природой, животными. На мой взгляд, это его беда.

— В прошлом году состоялось великое освящение построенного вами храма. Как появляются мысли о таких стройках?

— По воле Божией. Построили мы его на месте взорванного в 1960 году. Тот храм был каменный, этот — деревянный, но освятили его во имя св. пророка Илии, как и старый. Я даже не помню, когда мы почувствовали необходимость строить храм. Девять лет ездили за десять километров в храм Тихвинской иконы Божией Матери села Павлово, потом три года — еще дальше, к отцу Борису Украинцеву, моему другу. Я все эти годы алтарничал, жена с детьми пели на клиросе. У нас уже много лет в июле проходит Иринарховский крестный ход. Всегда, когда проходили через Ивановское, служили молебны на месте взорванного храма, настоятель Борисоглебского монастыря игумен Иоанн говорил: может быть, придет время, когда здесь будет храм.

— Местные жители в этом участвовали?

— Участвовали и участвуют учителя, в том числе и из местных жителей. Но крестьяне, видимо, как и по всей России, абсолютно равнодушны. Не считают они это своим делом, думают, нам деньги девать некуда. Был даже случай, когда пьяная крестьянка перегородила дорогу нашей машине со стройматериалами. Не будете вы здесь ездить, сказала она. Правда, месяца через два стала здороваться.

— И мастеровые мужики — местные «левши» — не помогали строить?

— Да нет сегодня в деревне мастеров. Приглашал бригаду рубщиков из Марий Эл, местный парень работал у них подмастерьем, постепенно освоил ремесло. Кое-что могли показать и местные старики. Но вообще ситуация как в фильме «Андрей Рублев»: прерваны традиции, в том числе и ремесленные. Приходится восстанавливать их по книгам. На службы ходят практически одни переселенцы из городов, нас здесь обосновалось вокруг Ивановского семей пятнадцать. Местные только сейчас чуть-чуть стали поворачиваться в сторону Церкви, ходят в дни поминовения усопших. Много народа пришло в этом году на Пасху. Дети привели родителей!

— И все же вы верите в возрождение деревни?

— А не будет деревни — погибнет Россия.

— А согласны ли вы с идеей, что будущее деревни за дачниками? Или именно переселенцы из города (так называемые крестьяне в первом поколении) помогут возродить деревню?

— Дачник одной ногой в городе, другой на даче. Так вот, простите, враскоряку и стоит, а нужно двигаться. В свое время дачная политика Горбачева, заботясь о горожанах, несколько пренебрегла крестьянством. Речь идет о скупленных горожанами домах в деревнях. В 90-е годы люди искали дома на постоянный переезд в деревню, но многое оказалось в руках дачников. Именно поэтому к нам настороженно относились долгое время местные жители — думали, что мы дом купим и превратим его в дачу.

Я, например, интеллигент в первом поколении. И в деревню скорее не переехал, а вернулся. И теперь не мыслю своей жизни без нее. Вспомните, еще в конце XIX века 93 процента русского населения жило в деревнях. Говорить о возрождении пока рано, но жить в деревне будут люди, у большинства из которых крестьянские гены. Ну, а что они будут другие… Конечно. Крестьяне, работавшие в колхозах, тоже отличались от дореволюционных крестьян. Но специфика сельской жизни такова, что и сегодня крестьянин обязан жить в том же ритме, по тем же законам, что и сто, и тысячу лет назад. По-прежнему один весенний день — год кормит. Сегодня у меня рабочий вышел опрыскивать борщевик утром! Я ему сказал: «Вечером выйди». Не положено утром травить — пчелы вылетают. Как пчелы успокоились, так можно травить. И мы этого не изменим. Как неизменны и другие законы природы. Пусть крестьянин будет другой, с другой психологией, но без соблюдения этих законов он не выживет. Главное, чтобы крестьянин, как в былые времена, с молитвой сажал, с молитвой поливал и удобрял, с молитвой собирал урожай, а по воскресеньям ходил в храм. И только тогда, несмотря на внешние различия, он будет душой настоящий русский крестьянин.

— Но вы видите конкретные пути возрождения деревни?

— Один из лидеров дворянского собрания — потомок Екатерины граф Николай Николаевич Бобринский на одном из заседаний, куда я был приглашен, предложил создать крестьянское собрание, а мне его возглавить. По его мнению, только на основе приходов может возродиться земля. Но я знал, что сельские приходы в то время состояли в основном из бабушек, и сказал, что разговор неактуален. Сегодня ситуация и в стране, и в приходах изменилась. Многие идут именно по этому пути. Я думаю, будущее деревни за приходскими общинами. В село переезжают многодетные православные семьи. В приходе мы становимся свидетелями настоящей взаимопомощи. Те, кто переехал в деревню раньше, берут под опеку прибывших новичков. И эта помощь бескорыстна.

— Вы занимаетесь огородом и живностью из любви к крестьянскому труду или ради пропитания?

— Мы занимаемся хозяйством, потому что живем в деревне, потому что иначе наша жизнь будет неполноценной. Я никогда бы не удовлетворился ни чисто учительской, ни чисто крестьянской работой. Жизнь должна быть полной, цельной. Лет десять назад я с радостью вставал с восходом солнца, ехал в поле пахать, сеять, и это мне приносило истинную радость. Сейчас я поля засеял травой, и на первом месте у нас школа, интернат, строительство храма, церковные службы. Должно остаться время и на научную работу, и на общественную деятельность. Именно поэтому наш рабочий день длится 16−18 часов. В пять часов нужно подоить корову, в семь начинается литургия, в половине девятого — занятия в школе… Мы, вчерашние горожане, ведем здесь два образа жизни: спать ложимся после часа ночи, как в городах, а встаем в четыре-полпятого, как крестьяне. Но крестьянский труд нам необходим и для здоровья, и для смирения. Истинную радость, конечно, доставляет общение с животными… Года два назад у меня зимой погибли пчелы, и я почувствовал, какой радости себя лишаю — не в поедании меда, а в общении с этими совершенными Божиими созданиями… В этом году снова завел пасеку…

— А молодежь остается сегодня в деревне?

— Практически нет. Те, кто не уехал в город, остались без работы, ездят на заработки в Москву, в Ярославль. Там их обманывают, часто они возвращаются ни с чем. Дело доходило даже до долговых ям. Если мы не создадим рабочих мест, то и последние наши выпускники, которые любят свою деревню, вынуждены будут уехать. Как это сделать? У нас есть пути. Владыка Кирилл, митрополит Ярославский и Ростовский, благословил нас начать с открытия мастерских по производству церковного угля и пошивочного цеха. Надо дать людям работу.

— Ваши старшие дети учатся в городах. Они планируют вернуться?

— Планируют, но им тоже нужна работа. Оба в этом году вступили в брак, и теперь уже все четверо окончили вузы. А вот некоторые из их друзей уже переехали сюда жить.

Во время работы в Москве мы немало странствовали. Когда я был журналистом, объездил всю Россию, был даже на Северном полюсе. Супруга моя, Татьяна Викторовна, работала в Гостелерадио в отделе радиовещания на Финляндию, бывала и за границей. Сегодня она работает в школе моим заместителем по воспитанию. Для нас кочевой образ жизни теперь закончился. Нам даже трудно вырваться на выходной, так как необходимо искать замену на клирос и в алтарь. Но оседлость — это наша цель в жизни. Оседлый образ жизни необходим, чтобы сосредоточиться. А это так необходимо сегодня русскому народу.

Ивановское полностью отражает сегодняшнюю Россию со всеми ее противоречиями. С одной стороны, разрушение и повальное пьянство, нищие старики. С другой — строится храм, развивается школа. С одной стороны, люди, живущие в двух шагах от храма, не знают туда дорогу, с другой — люди, приехавшие за две тысячи километров, чтобы ходить в этот храм.

В Ивановском уже есть небольшая улица из молодых семей. В последние два года сыграли три свадьбы, появились мамы с детскими колясками. Может быть, это признаки возрождения деревни?

Беседовал Леонид ВИНОГРАДОВ

http://www.nsad.ru/index.php?issue=16§ion=9999&article=288