 |
| Православный Санкт-Петербург | Геннадий Чупин | 24.08.2005 |
— Отец Геннадий, расскажите о прихожанах Покровской церкви.
— Прежде всего я хочу напомнить, что в Петербурге в период советских репрессий были закрыты все восемь старообрядческих храмов, и почти 50 лет нам негде было собираться для совершения церковных служб. Выросло два поколения, не знающих, что такое ходить в церковь по воскресеньям, не имеющих молитвенных и обрядовых навыков. Наш храм открылся только в 1983 году. Приход наш, я бы сказал, не совсем обычный: у нас много старообрядцев в первом поколении, а это не традиционно — в большинстве наших храмов преобладают потомственные, коренные старообрядцы. Конечно, и у нас есть люди, которые еще застали закрытие прежних церквей, а большинство составляют более молодые прихожане, моего возраста, которые играют здесь заметную роль; именно они определяют жизнь нашей общины…
— Вы представитель давнего рода старообрядцев, а дед ваш даже был епископом. Расскажите немного о вашем роде.
— Мои предки обосновались в Петербурге еще в первой половине XIX века и, будучи людьми верующими, по-старообрядчески работящими, очень быстро обустроились. Мой прапрадед сюда пришел с одной котомкой за плечами, а его дети уже были видными людьми: один имел посудную лавку и входил в купеческое сословие, а второй держал ямской двор. Ну, а дед мой был инженером-путейцем и регентом в храме на Громовском кладбище: там был огромный старообрядческий Покровский собор… После того как все храмы закрылись, дед был репрессирован и прошел через сталинские лагеря. Впоследствии он был рукоположен во епископа, но не в Ленинграде, потому что здесь не было ни одного храма, а в Кавказской епархии, и переехал в Ростов-на-Дону, дети же его остались здесь… Поколение моего отца росло без храмов…
— Как же вы обходились?
— Кто-то ездил в Москву… Был храм в Псковской области — за 350 км отсюда. Там жил священник, который периодически приезжал в Ленинград для того, чтобы на домах конспиративно совершать необходимые требы. Существовало несколько тайных мест для сбора старообрядцев, где совершались церковные службы; порою туда приглашался священник, и таким образом поддерживалась духовная жизнь. И благодаря этому я получил духовное воспитание.
— А как вы воспитывались, как начинали служение? У старообрядцев есть какие-нибудь семинарии, духовные академии?
— Конечно, азы христианского воспитания я получал в семье. У нас было принято как закон: молитвенное правило исполнять всем вместе. С детства мы строго соблюдали все посты. Храм действительно посещали редко: на зимних каникулах ездили в Москву, а летом — на родину матери, в Смоленскую область, где тоже была наша церковь. О духовном образовании я как-то не думал: получил высшее техническое образование по части механики и оптики, работал по распределению… Но мои студенческие годы совпали с открытием нашего храма. 1982−1983 годы — это было время большого духовного подъема для всех нас. В восстановлении нашего храма участвовало вообще все русское старообрядчество. Я тоже с радостью влился в эту работу и вскоре был избран председателем общины. В то время наша община не имела постоянного священника, и не знаю, как это получилось, но выбрали меня. Поэтому специального духовного образования я так и не успел получить. Что же касается вообще образования в старообрядчестве, то в 1980-е годы было создано духовное училище при Московской Митрополии. Оно готовит специалистов общецерковного профиля: там учат уставу богослужения, истории Церкви, реставрации икон, переплету книг, знаменному пению и т. д. А до открытия этого училища, да и сейчас еще существует практика индивидуальной подготовки: каждый священник на своем приходе примечает способных людей, которых после соответствующей практики рукополагают. И мое духовное образование — это учеба в церкви, на клиросе, а потом уже самообразованием пришлось наверстывать все, что требуется знать священнику.
— Мы говорим: «старообрядчество», «старообрядцы» — но ведь это понятие не единое, не монолитное. К какому староверческому течению принадлежит петербургская церковь во имя Покрова Богородицы?
— Да, старообрядчество разделено на несколько толков, и главное разделение — это поповцы и безпоповцы: те, кто считают, что в наши времена благодати священства уже не существует, и те, кто по-прежнему видит спасение в Церкви, в ее таинствах… Именно к этим, последним, наш приход и относится: к Русской Православной Старообрядческой Церкви, возглавляемой митрополитом Московским и всея Руси Андрианом. Так вышло, что во времена никоновских реформ все епископы, которые поддерживали старый обряд, были отстранены от руководства, и старообрядцы лишились трехчастной церковной иерархии. Каковы были ближайшие последствия тому? Прежде всего: нет епископов — некому рукополагать новых священников, а не будет священников — не будет и таинств, не станет и Церкви. Как тут быть? Первоначально поповцы обходились тем, что принимали к себе «беглых» священников-новообрядцев — тех, кто был рукоположен в новообрядческой Церкви, но решил перейти в старый обряд. Однако, как вы понимаете, это был не выход. И вот в 1846 году после долгих поисков старообрядцы сумели восполнить свою иерархию: епископ Греческого Патриархата Амвросий изъявил согласие быть присоединенным к русской Старообрядческой церкви. С тех пор и по сей день мы храним трехчинную иерархию и имеем священников, рукоположенных нашими собственными епископами. Поскольку присоединение владыки Амвросия произошло в селении Белая Криница, он был назван митрополитом Белокриницким, а тех старообрядцев, что признали его власть, стали называть старообрядцами Белокриницкого согласия. Так продолжалось до 1988 года, когда наше согласие получило официальное название Русской Православной Старообрядческой Церкви.
…Вспыльчивый и увлекающийся патриарх Никон в первые годы своего архипастырского служения любил говорить: «Сам я русский, и родители мои русские, а вера моя — греческая!» В ту пору греки были для него непререкаемым авторитетом в вопросах веры. Но прошло всего лишь пять лет с тех пор, как русские богослужебные книги начали исправлять по греческим образцам, и Никон уже писал одному из своих главных противников, Иоанну Неронову, о служебниках: «Обои-де добры (и старые и новые), все равно, по каким хочешь, по тем и служишь!» Еще через восемь лет, стоя перед судом Восточных патриархов, обвинявших его в уклонении от церковных правил, Никон воскликнул: «Я этих правил не принимаю: их нет в русской Кормчей; а греческие правила печатали еретики!» Но слова эти уже ничего изменить не могли: трещина церковного раскола ползла и ширилась, разрывая на две части живое тело русского Православия.
— Батюшка, объясните, пожалуйста: почему староверы придают такое значение обряду? Каков по-вашему духовный смысл обряда?
— Мы думаем так: чтобы сохранить Православие, его нужно держать очень строго. Помните детскую загадку: сколько камней можно назвать кучей? Вот это — куча, а убрал два-три камня — уже не куча. Как ни странно, с благодатью происходит то же самое: вот полнота обрядов — и благодать присутствует в церкви. Откажешься от нескольких — и благодать уйдет… От скольких обрядов нужно отказаться, чтобы благодать ушла совершенно? Мы этого доподлинно не знаем, но предпочитаем не рисковать, а попросту хранить всю полноту древних обрядов в неповрежденности. Если же говорить о сегодняшнем дне, то сейчас один из основных разделяющих нас моментов — отношение к крещению. На Руси всегда практиковалось погружательное крещение: с тех самых пор, как святой Владимир крестил киевлян, погружая их в воды Днепра. Мы не устаем доказывать представителям Русской Православной Церкви (и католикам тоже) правильность такой практики. Мы и сегодня держим это правило: у нас все люди, независимо от возраста, пола и даже от времени года, при крещении погружаются полностью. В нашем храме создаются условия, чтобы такое крещение можно было совершать — например, купель у нас очень большая, поместительная… Понятно, что без погружения обряд крещения проходит быстрее и со всех сторон удобнее. Но это неправильно — только и всего. Подобная практика распространилась недавно — лишь со второй половины ХХ века, но теперь она очень сильно нас разделяет: мы ни в коем случае не можем признать правильность такого крещения. Мы безусловно приветствуем решения Поместного собора РПЦ от 1971 года, которые были закреплены в октябре 2004 года. Согласно с ними старый обряд признан равночестным, и теперь никто не оспаривает правильность таинств, совершаемых в нашей церкви. Это для нас, конечно, приятно, но взаимопризнания мы, к сожалению, сделать не можем: не можем признать правильность новых обрядов Русской Православной Церкви. Я сказал только о крещении, но существуют и другие различия. Мы считаем, что искажение обрядности вредит духу Церкви.
— Но каким образом? Вот, взять, к примеру, меня. Сам я крестился уже в сознательном возрасте и — полным погружением. Никогда не забуду того поразительного ощущения, которое я испытал тогда… Это был заряд счастья на всю жизнь. Но вот когда крестили моего сына — ему просто побрызгали водой на макушку… Неужели наши крещения были различными? Неужели он, так сказать, «менее крещен», чем я?
— Давайте не будем играть словами, а поговорим вот о чем. Всем известно, что протестанты сделали своим принципом такое утверждение: благодать заключается только в вере, а всякая форма, всякая дисциплина — несущественна. У них и молитва — совершенно произвольна, и образ крестного знамения — какой пожелаешь… И либерализм этот простирается все дальше и дальше: теперь у них и женщины исполняют роль пресвитеров. Наверняка ни один православный человек не признает такое положение вещей правильным. Но, изучая разницу между старообрядческой Церковью и новообрядческой, замечаешь ту же самую тенденцию. Нет слов, она не достигла еще таких масштабов, как в протестантстве и, надеюсь, никогда не достигнет, а все же поползновения в ту сторону есть.
Чтобы зримо представить себе, что пережили современники никоновских реформ, вообразите, что в один прекрасный день вам объявляют: «Отныне вместо „Иисус“ нужно писать „Иешуа“, креститься не трехперстьем, а целой ладонью, крест употреблять только шестиконечный и т. д.» Заметьте, что такие новшества не касались бы основ вероучения, не отменяли бы ни нынешний «Символ веры», ни заповедей Божиих. И все же — какое потрясение для всех нас, даже для самых благоразумных!..
— Батюшка, вы, наверное, бываете в наших храмах?..
— Редко.
-…но все-таки бываете… Как на ваш взгляд, есть ли чисто внешние отличия между нашей и вашей паствой?
— Безусловно, есть. Вот хотя бы в том, что называется «благообразием одежды». У нас отнюдь не принято, чтобы женщины ходили в церкви с непокрытой головой. Более того: если вы зайдете в наш храм, то увидите, что для молитвы люди надевают специальную одежду — кафтан или сарафан. То есть для клирошан такая одежда обязательна, для остальных — желательна. И люди с радостью следуют этому правилу. Что еще? Понятно, что в церковь мы ходим для молитвы. Существует дисциплина: не принято во время службы совершать хождения, разговаривать… Наши прихожане стараются соблюдать это как можно строже…
— Когда я был на последней воскресной службе в нашем храме, рядом со мной стоял молодой человек, одетый… как бы это сказать… довольно экстравагантно. Прическа у него тоже была своеобразная — этакими косичками из свалявшихся до войлока волос… Но он, насколько можно судить со стороны, молился. Если бы такой человек зашел в ваш храм — вы бы его выгнали?
— Нет… Но мы обязательно попросили бы его отойти, встать в притворе, чтобы оттуда наблюдать за службой и чтобы не смущать людей своим видом. Что же касается его участия в службе — целовать крест, прикладываться к Евангелию… Я бы просто попросил его воздержаться, потому что он не является членом нашей Церкви.
— Сейчас среди наших прихожан идут горячие споры о том, что из явлений современной жизни принимать и что не принимать ни в коем случае. А что же старообрядчество: боится оно современности или нет?
— Я думаю, что скорее нет, чем да. Хотя бытует такое мнение, будто старообрядцы придерживаются старины не только в вопросах веры, обряда, молитвы, но и вообще они — ретрограды. На самом деле это не так. Вспомните тот мощный промышленный взлет, который переживала Россия в начале ХХ века: ведь он был вызван именно старообрядцами-предпринимателями. Такие люди, как Морозов, Гучков, Рябушинский, Елисеев, — это представители древних старообрядческих семей. Но они развились и сумели сколотить огромные состояния именно потому, что внедряли в свои производства самые передовые идеи и достижения своего времени. И сейчас мы никак не меньше всех прочих пользуемся всякими мобильными телефонами, компьютерами, интернетом, строительными технологиями, автомобилями и приветствуем все прогрессивные идеи, которые могут улучшить быт приходов или прихожан. Тут нет каких-то запретов. Запреты есть на то, что касается церковного вероучения, заветов святых отцов…
— В решениях Архиерейского Собора Русской Православной Церкви сказано: «Считать важным развитие добрых взаимоотношений и сотрудничества со старообрядческими согласиями, особенно в области заботы о нравственном состоянии общества, духовного, культурного, нравственного и патриотического воспитания, сохранения изучения и восстановления исторического и культурного достояния». Как вы видите это сотрудничество?
— До сих пор какого-то серьезного, значимого сотрудничества с РПЦ у нас не было. Были отдельные случаи совместного участия в выставках, работы в совместных церковных мастерских… Скажем, подсвечники, сосуды мы заказываем в Софринских мастерских… Вот на таком только уровне… Да, нам тоже хотелось бы сотрудничать в решении общесоциальных, государственных задач: скажем, противодействии преступности, наркомании, сохранении того культурного, духовного наследия, которое является общим для нас. В этом плане сотрудничество могло бы быть.
— Но всем же понятно, что идеал нашего сотрудничества — это полное слияние Церквей, преодоление раскола, возникшего три с лишним века назад. На какой основе вы бы видели такое слияние; как это представляется лично вам?
— Что касается слияния Церквей, то об этом, конечно, духовно мечтается и старообрядцам. Но обязательным условием являлось бы для нас не просто признание правильности старого обряда, а — хотелось бы это подчеркнуть! — его исключительной правильности. Если Московская Патриархия начнет возвращать, хотя бы частично, старое богослужение, старый обряд, мы это можем только приветствовать, как приветствуем мы решения Архиерейского Собора 1971 года. А ведь бывало — и нередко, когда на местах (об этом и митрополит Кирилл (Гундяев) говорил в своем докладе) у приходских священников отношение к старообрядцам было враждебным. Я надеюсь, что в ближайшие годы по крайней мере с таким отношением к нам, и вообще к старым обрядам, удастся покончить. Это уже будет шагом к примирению.
— В моем личном отношении к старообрядчеству остается очень сложный — вернее, самый сложный вопрос: что думают старообрядцы о тех русских святых, которые были прославлены уже после раскола? Скажем так: если я принесу к вам в храм икону св. прп. Серафима Саровского — вы ее оставите у себя или нет?
— Я вам скажу, что те решения, которые принимались не старообрядческой Церковью, для нас необязательны к исполнению. К святым можно относиться по-разному. Канонизация Серафима Саровского проведена намного позже разделения Церквей. У нас он не был канонизирован, поэтому мы не имеем оснований считать его святым. Может быть, когда-нибудь мы рассмотрим этот вопрос. Вспомните: РПЦЗ канонизировала царственных мучеников намного раньше, чем это сделала РПЦ; за границей царю уже молились, а здесь это еще считалось преждевременным. Так и мы — пока не считаем Серафима Саровского святымь и, значит, его иконы в нашей церкви быть не может.
— А если, допустим, вы узнаете, что ваш прихожанин держит дома такую икону, — вы как-то попеняете ему за это или нет?
— Я ему скажу примерно то же самое, что сказал вам сейчас. Я скажу, что Серафим Саровский был, возможно, выдающимся человеком, очень добрым, порядочным… То есть ни в коем случае не буду оспаривать и даже обсуждать его личные, христианские и иные положительные качества, — просто напомню, что для нас он не святой, и все.
И все. Какая малость. «Возможно, Серафим Саровский был неплохим человеком». Получается вот какое разделение: с одной стороны — кафтаны для хождения в церковь, погружательное крещение, крестный ход посолонь и даже особая, старообрядческая деловитость; с другой стороны — прп. Серафим Саровский, блж. Ксения Петербуржская, прав. Иоанн Кронштадтский, свт. Феофан Затворник, свт. Игнатий (Брянчанинов) и весь великий сонм русских святых, прославленных после никоновских реформ.
Но вот на что обратите внимание: ценность второй стороны, той, которой старообрядцы лишены, для нас несомненна. Для них так же несомненна — ценность первой. А разве эти стороны друг другу противоречат? Разве погружательное крещение несовместимо с почитанием прп. Серафима Саровского, а труды свт. Феофана Затворника отрицают необходимость дисциплины в храме? Не хватает одного шага, одного поклона друг другу, — и старая, глубокая, до сих пор болящая рана затянется. Каким простым все это видится, и как непросто все это делается!..
Алексей БАКУЛИН
