 |
| Правая.Ru | 24.08.2005 |
Доклад «Контрреформация»
Егор Холмогоров:Главный пункт идеологии доклада, спровоцировавший критику и недопонимание — это пункт, который был основан на отказе от примата Левиафана от примата государства над социальными изменениями, над политическими изменениями, над вообще какими-либо изменениями в обществе. Нас за это обвиняли и в либерализме, и в анархизме, поскольку традиционная политическая модель и нашего консерватизма, и нашего либерализма — либерализма даже в большей степени, чем консерватизма — это вера в абсолютное всесилие государства как в агента социальных изменений. Если что-то делается государством, то считается, что делается бюрократией, потому что эта концепция принципиально зациклена на бюрократии. Церковь как политическая модель государством не считается, гражданское общество государством не считается и противопоставляется государству. Зацикленность на бюрократии как на единственном агенте социальных изменений — это то, что у нас попало под удар в первую очередь. Это то, за что нас более всего критиковали.
Кирилл Фролов:
Термин контрреформация для нас — православной части участников этого доклада — очень конкретный. Эта задача формулируется как возвращение России в свой цивилизационный стандарт, и важнейшим объектом контрреформации мы видим ныне существующую Русскую Православную Церковь, потому что другой православной церкви в России не было, нет и быть не может. Церковь и является ключевым агентом контрреформации. Перед ней стоит задача по устроению и собирания земель. Русская Церковь и внутри самой России давно выдвигает концепцию контрреформации. В этом смысле доклад «Контрреформация» стоит в ряду таких консервативных контрреформационных документов, как Социальная Концепция Русской Православной Церкви, Свод правил хозяйствования, документов, которые были выдвинуты Всемирным Русским Собором и которые сейчас рассматривает государство. 21 июня были опубликованы документы о соединении Русской Церкви на Родине и за рубежом. В этих документах расставлены все точки над «i», в том числе прояснился вопрос и о фигуре митрополита Сергия.
Наша декларация преследует как тактические цели предупреждения, так и глобальные цели контрреформации. Поэтому необходимо сейчас указать, какие существуют центры и органы, способные реализовывать этот проект в России. Несомненно, таким органом в Московском Патриархате является Отдел внешних церковных связей, возглавляемых митрополитом Кириллом. С этим ассоциируется идея создания в Московском Патриархате центра XXI века, который будет работать на мировой арене, подобно тому же Ватикану. Этот проект соответствует и проекту контрреформации, и стратегии России в XXI веке.
Почему «Социальная концепция» стала принципиальным документом? Потому что она развязала руки тем активным силам, которые сейчас вступают на общественно-политическую арену. Именно там она была сформулирована, некоторые ее моменты могут быть востребованы. Несомненно, православное интеллектуальное сообщество, которое не мыслит себя вне Православной Церкви (иначе невозможно), должно быть востребовано в контрреформации, в диалоге с государством для его эволюции. Несомненно, оно должно быть в Общественной Палате, иначе последняя станет оранжевым центром. Несомненно, оно должно быть востребовано в формулировании нынешних политических приоритетов — банальной битве за умы молодежи. Те же выступления диакона Андрея Кураева и священника Анатолия Рыбко на рок-концертах — это один из методов этой битвы, это формирование «анти-поры». Пусть даже это будут методы иезуитские — мы не против копирования опыта других, все должно служить результату.
Леонид Поляков:
Во-первых, я бы хотел поздравить авторов доклада «Контрреформация», поделиться восхищением. Я достаточно хорошо знаю русские тексты, и, на мой взгляд, ваш текст можно поставить на одну планку, а, возможно, и выше тех текстов, которые существуют в консервативной традиции России.
Я бы сравнил его с «Россией и Европой» Трубецкого или сборниками, подобными «Вехам».
Созданный текст оказался логичным. У консерваторов во все времена существовала одна серьезная проблема — проблема порождения логичных, рациональных в либеральном смысле текстов. Слабость любого консерватора — это неумение создать адекватный равноценный, но в то же время аргументированный, логичный и последовательный текст.
В чем я вижу эту идеальную консервативную логичность?
Во-первых, текст «Контрреформации» — текст одновременно и оборонительный, и контратакующий. Первое условие консерватизма — ничего не придумывать заново. Этот принцип выдержан абсолютно точно. Вы либо защищаете, либо нападаете. Причем, нападение сильнее, что тоже нормально. Вспомним Берка, как он громил якобинцев.
В тексте, однако, существуют, на мой взгляд, два неоднозначных момента. Во-первых, я отчетливо слышал запах Веймара, а во-вторых, у меня большая проблема с политической конвертацией того, что вы воспроизвели как ритуал. Откуда Веймар?
Если посмотреть, что получается вместо 300-летнего реформизма, то здесь можно говорить лишь о тезисе об освобождении власти от западнического плена. И манифест кончается этим призывом «Опять государь». Опять человек хочет быть самым главным европейцем. Но его надо остановить, надо предложить ему альтернативу.
Интересно в документе понимание нации. Нация мыслится как нечто такое, что человеку нужно осознать, кем он может стать. Но это все проекты. Консерватор, в соответствии с классиком методологии консерватизма С. Хангтингтоном, это человек, реализующий устои. Не создающий некую идеологию, а именно защищающий устои. Но этих устоев нет: нет своей русской власти, нет России, нет нации. Нация реально спивается и каждый год уменьшается на миллион. Получается классическая ситуация Веймера.
Это типичная консервативная революция. Если это повтор, то возникают те же проблемы — осмысленного механизма самоубийства цивилизации.
Я задам несколько вопросов, на которые хочу слышать ответы. Вопрос первый. На него, кажется, еще ни один консерватор не ответил. Готовы ли вы и способны ли произвести конкурентоспособную экономическую теорию? Конкурентоспособную в смысле противостояния с либеральной доктриной. В известном тексте Хайека «Почему я не консерватор?», когда он объяснял, что быть правым в Америке это не то же самое, что быть консерватором, он написал, что у консерваторов просто «нет мозгов создать реальный экономический текст». Не статейную экономику, а реальный экономический текст. В вашем тексте я увидел ссылки на то, как в 90-е годы произошел большой провал из-за того, что либералы не так действовали. Надо было взять несколько отраслей, они бы потянули за собой экономику. В этой критике, к сожалению, отсутствует инструментальный подход. В консервативной парадигме не заложена способность создавать конкурентоспособную экономическую парадигму. А без этого будем маргиналами, как всегда были в России. А оперировать будут реформаторы.
В докладе есть ссылки на то, что вместо монетизации надо было придумать негосударственные социальные фонды помощи. Но знающие люди расскажут, что когда шел проект о негосударственных пенсионных фондах, тогдашний председатель фонда, а ныне министр, делал все, чтобы угробить появление негосударственных пенсионных фондов. А кто сейчас платит в частный фонд накопительную часть пенсии? Есть такое замечательное высказывание в философии: Истина, она истинна настолько, насколько сам философ выполняет свои формулы.
Где партийная машина, куда вы зальете топливо? Оно очень эффективно. Я повторяю, я не нашел ни одной трещинки. Абсолютно гладкий точный текст. Где партии, которые возьмут это? Может быть, проект ХСС при ХДС? В том смысле, что ХДС уже есть — «Единая Россия» реализует либерально-консервативное направление. Но ХСС при ней должна быть. Ведь можно попробовать?
И последнее. Одна очень серьезная вещь. Важно, чтобы честное резкое, но правильное слово, сказанное не вовремя, не убило потенциальную реализацию проекта. Намечающийся тотальный правый «драйв» очень легко конвертируется в слова, которые могут быть просто погребены под серьезными обвинениями, что, собственно говоря, и превратило Веймар, возникший как защитная реакция, в нацистский третий Рейх. Гитлер пришел, как охранитель. Это важный урок.
Глеб Павловский:
Первый возникающий вопрос — о субъекте и рамочных намерениях. Доклад, во всяком случае формально, позволяет не ставить перед авторами вопросов относительно языка, рефлексии и стиля.
Начну с того, что мне нравится. Первое — идея сбережения постоянной политики, как восстановления подтачиваемого, изнашивающегося, коррумпированного государства, восстановление актуальности нации. У нас нет необходимости прибегать к полярным схемам. У нас всегда в политике боролись две методологии. Одна из них обычно стартовала, но, в конце концов, проигрывала. Это методология восстановительная, методология обращающаяся к тем или иным истокам и требующим их восстановления и их истинности начал. Она всегда присутствует в политике. Но она же несет самые тяжелые жертвы в активной среде. Затем уступает место прогрессистской идеологии, последний раз это произошло в перестройку.
Вторая мысль — формула процесса реформы. Я ее заметил еще в начале 90-х. Появилась не реформа, а процесс реформы. Если вдуматься, эта идея связана с глубоким расизмом. Не этническим, а политическим расизмом. Она связана с предположением о том, что есть нации, настолько поврежденные и потерявшие форму и облик, что они лишаются права на существование. Им может быть изменена предметная форма, путем подбора инструментов мягкой колонизации, навязывания формы, предложения возможных форм. Но данная идея основ цивилизации маргинальна и не рассматривается. Это некая постоянная евгеника, евгенизация. В зависимости от развития медицины и философии медицины, дальше идет генная модификация. Носитель этого видения становится человеком другой расы. Уже не играет никакой роли, кем он был этнически и какую веру он исповедует.
В конце концов, приходит кто-то и говорит, что есть окончательное решение. Беслан, например, есть такое окончательное решение. Мое устойчивое мнение, что русские в XXI веке становятся оптимальным объектом или субъектом, который удобно изолируется, удобно описывается изолирующими понятиями. Так же, как фашисты полагали, что еврей нуждается в Освенциме. Так и тут, русские нуждаются, но у них не получается. Надо им помочь. В какой-то момент просто появится идея, что России как мировой цивилизации для того, чтобы сохранить свое мировое качество, освободившись от оболочки, будет легче без самой России. Без государства, без Церкви, без всего, что обременяет.
Назрел момент, когда мы можем говорить о себе. К этому готовы люди разные, не только консерваторы. Меня настораживает идея создания манифеста для самого консервативного клуба, обращенного к самому себе. Все позитивное, что здесь есть, я тоже подметил — например, очень связный язык. Но у нас нет двигателя. Оборонительная проблема в каком-то смысле решена. Дальше начинаются вопросы. Мы знаем, куда не надо ходить. А что там происходит? Нет инструментов. У нас ослаблен, но заметен рациональный страх перед юмористическими процессами «оранжевой» революции. Страх, пробирающий до дрожи внутренней. У нас развитие действия на самом интересном месте обрывается, как томик А. Кристи, и дальше путь абсолютно бесперспективен, обрывается сам доклад. Но ведь очень хочется двигаться дальше. Сущность нашей претензии к революциям состоит в том, что они на самом деле недостаточно радикальные в качестве форм активно практикуемого традиционализма. Они политтехнологичны, слишком политтехнологичны. Надо восстанавливать начала. Нельзя договорится по поводу начала, но решиться надо. Поскольку Россия существует в двух видах несуществующих форм — это православная империя и советская власть — выбирайте, что мы восстанавливаем. Не какую форму, а те начала, которые мы восстанавливаем. Или называйте другое, но это самый опасный маневр. Когда называют те начала, которые хотят восстановить, то незаметно соскальзывают в некий прогрессизм, а далее — и в расизм. Нужно сохранить единый образ, жесткую охранительную установку. Консервативная традиция не существует как традиция. Есть консервативная литература, есть консервативная традиция. Она не разработала для себя инструментальную лексику и терминологию. Без этого, когда мы начинаем ее обсуждать, мы вынуждены идти к врагу и занимать у него, выпускать свой словарик.
Константин Крылов:
Я постараюсь прояснить, что за жанр использован в докладе и кому доклад адресован. Первое. Все, что пишется консервативными интеллектуалами в течение последних веков, укладывается в жанр известной записки о повреждении нравов России. Это жанр, обращенный к власти или ее фантому, т. е. к кому-то, кто прочтет, и, обладая достаточными полномочиями, этот текст примет хотя бы к сведению. В нашем тексте важно то, что он с этой традицией решительно порывает. Кто бы ни был его адресатом, но это определенно не власть, не ее фантомная фигура. Я допускаю, что, может быть, власть — «матушка Императрица» — прочтет и оценит. Но делается это не для нее.
Второе. Традиционный адресат любого интеллектуального продукта — это то сообщество, которое на данный исторический этап играло роль эксперта. Начиная от сообщества дворян и заканчивая современным пьяным сообществом. Здесь этот этап принимался в расчет, но не жестко. Данный текст не претендовал на то, чтобы стать очередной разменной картой в текущей интеллектуальной игре. Хотя такое его использование возможно.
Третье. Есть такой жанр, как обращение к народу. Мифологема народа — не власть, лишенная власти, ресурс для тех, кто выйдет во власть. Для народа это был бы жанр прокламации, и мы хотели этого избежать.
Очертив круг тех, для кого этот текст представляет возможный интерес, но не был предназначен изначально, вернемся к тому, кто мог бы им заинтересоваться. Начнем с гражданского общества. Это не слишком удачный термин. В современном российском либеральном дискурсе разговор о гражданском обществе напоминает разговор о конвертируемости валюты. Т. е. как о чем-то хорошем, но недоступном. С одной стороны, его искусственно пытались создавать, еще раз демонстрируя невозможность и идеальность гражданского общества, с другой, гражданское общество вполне реально.
Гражданское общество по определению — это люди, которые доросли до интеллектуального совершеннолетия, а именно до осознания своих интересов, определенного представления о согласовании их с общественными хотя бы в простейшем их выражении. В данном случае гражданское общество представлено довольно пестро. Мы — начиная от могущественных и старых и заканчивая молодыми — являемся представителями гражданского общества, так как выражаем свои политические идеи и не являемся структурными единицами власти. Этот текст писался для нас и для таких, как мы. Это единственный возможный адресат. Писать нужно для себя. Это перенесение точки зрения с предполагаемого кого-то — власти, народа или эксперта — абсолютного Другого — на друг друга.
Язык документа. Как только мы начинаем смещать точку зрения на себя, мы избавляемся от двух попыток — попытки стилизации и попытки отвращения. Мы писали на языке, который старались сделать понятным для себя. Такой подход, в итоге, оказался продуктивным. К тексту приложен словарик, содержащий критику реформистского словаря, начиная от слова «застой» и заканчивая словом «отсталость». Этот словарь — некий успех, ибо мы «сняли крышечку с рассматриваемого нами механизма и раскрутили его колесики».
Это наш язык — язык русского образованного, интеллектуального слоя, который провел достаточно много времени в беседах о языке, умеет относиться более-менее критически к словам. Четкое осознание того, что за словами стоят интересы, в том числе и интересы самого читателя. Понимание того, что это неизбежно. Определенный фетишизм, собственно, но это язык более-менее осознающих себя неглупых русских людей, которые сейчас есть в России.
Мне кажется, что та картинка вертикальной иерархии, которая была потрепана реформистами и которая мечтает восстановиться, сама по себе не очень верна. Это отдает «чаадаевщиной». Эта картина вознесенного Папы-солнца и спускающейся вниз иерархической лестницы, которая заворожила в свое время «того» Чаадаева. В чем ломанность этой картинки? Истинно консервативное мышление никогда не должно придерживаться той карикатуры на вертикальные иерархические системы, которую нам предлагает реформистское просвещенческое сознание. Это именно карикатура. Вертикальная иерархия традиционного сообщества всегда является вторичной.
Что касается консервативного целого. Первичное в католичестве — это сообщество, а не сам Папа, который сообществом и был вознесен. Все вертикальные иерархии — это произвольный плод системы горизонтальных связей, которые в свое время сделали возможной и доступной католическую реформацию. Начали ее делать простые честные люди, которые хотели остаться честными католиками. В дальнейшем их деятельность получила одобрение, но это произошло после достижения ими относительных успехов.
Аркадий Малер:
Доклад «Контрреформация» является первым и пока единственным коллективным интеллектуальным продуктом консервативного совещания, которое было собрано из очень разных людей. Мы были объединены перед общей угрозой «оранжевой» революции. Сам доклад — это доклад не столько идеологический, сколько технологический. Вопросы о том, к какому времени вы хотите вернуться, неадекватны. Неадекватны и вопросы об экономической программе. Дело в том, что в консервативной парадигме, в отличие от либеральной и марксистской, экономика играет жестко подчиненную роль по отношению к культуре, идеологии. Она не основана на экономизме. Хотя в консервативной парадигме существуют свои экономические теории. Но экономизм не является характерной чертой и сущностью консерватизма. Я могу задать вопрос либералам, почему они не предлагают развернутую контррелигиозную систему? Хотя на самом деле, она у них есть, как у нас есть экономика. Это противостояние языков, типов сознания. В одном сознании вопрос о том, как мы живем, а в другом — как обустроить подъезд. Не надо к этому докладу предъявлять вопросы масштабно философского идеологического характера. Он преимущественно методологический.
Для чего он необходим и какую проблему он решает. Ситуация, которая складывается в патриотической среде, выглядит катастрофически. Патриоты — это для кого Россия все, а остальное ничто. Есть две формации, которые противостоят друг другу. Попытка преодолеть это противостояние решает этот доклад. Первое, это формация старых патриотов, которых подавляющее большинство. Они живут сознанием, что существующее государство РФ абсолютно не легитимно. Их отношения с этим государством не может быть положительным. Весь смыл дальнейшей русской истории заключается в том, чтобы это государство прекратило существовать и было учреждено новое. С этим классом формации государство никак не работает, их просто игнорируют.
Вместе с этой генерацией, она наилучшим образом представлена в газете «Завтра». У них на первой странице написан фантастический проект. Пишет человек от КПРФ, что нужно всем собраться в Шушенском. И оттуда возвращать русскую консервативную революцию. Что в ответ на эту формацию порождается?
Появилась новая формация людей, которые обладают властью, люди из администрации президента, например, которые утверждают новый идеологический вид. Мы живем в прекрасной стране с идеальным экономическим и политическим режимом. У нас все очень хорошо. Мы продолжаем русскую историю. Все подлинно русское. Любой, кто так не думает, в лучшем случае агент Березовского. И когда этим людям говоришь, что их считают нелегитимными, существуют миллионы людей, которые готовы их физически уничтожить, они удивляются — «почему, ведь все нормально». Ярчайшим примером такого сознания является проект «Наши». Происходит конфликт. Взаимной связи у них не происходит. Если вторая генерация будет вести себя так же, то «оранжевая» революция неизбежна.
Как методология контрреформации решает вопрос с преодолением этих двух формаций? Первое, это вопрос о легитимизации государства. Наше государство при любом режиме легитимно. Это сознание очень сложно привить тем, кто считает, что к 91 году у нас был аврал, который должен быть забыт и т. д. Вторая проблема — проблема реализации государства с необходимыми социальными делами.
Идея контрреформации, изложенная в этом проекте — это самый гуманный, мягкий, щадящий путь русской консервативной революции. Без крови, чтобы и те, и другие остались довольны. Хотя полноценная программа контрреформации, но такая задача не ставилась, предполагает новый Собор, создание нового ордена, индустрии реформационной. Речь идет о том, что есть надежда исправить все в нашей стране без крови.
Михаил Ремизов:
Хотелось бы рассказать о своем видении доклада «Контрреформация». Уже не раз отмечалось, что реконструкция феномена российского реформизма является прообразом изложения позитивных социальных изменений. Мое ощущение значимости доклада прямо противоположное: важной репликой является этика, направленная на деконструкцию российского реформизма. Позитивная часть методологии социальных изменений нуждается в гораздо более серьезной проработке. Важно отметить, что же представляется зерном в этой позитивной части.
Логика доклада, в значительной степени, либертарианская. Зададимся вопросом, зачем нужны модели государства? Одна из этих моделей исторически была применена в России. Государство приняло фигуру «первого европейца», как агента организации, даже гуманизации общества, и под залог этой воли осуществляло управление косной и недочеловеческой массой. Это текст русской истории и ее неотъемлемая часть. Разрушив эту модель государственной легитимации, мы оставим государство ни с чем. Пока мы не предложили четкой однозначной модели легитимации государства в России.
Однако, я убежден, что такая модель есть. Эта легитимация очень проста — государство есть благо тех исторических мега-проектов, от реализации которых зависит существование нации, как исторического сообщества, и цивилизации, как сообщества религиозного. Что представляется особенно важным в изложенной методологии контрреформации?
Действительно, отказ от этатизма, на мой взгляд, не является последней ставкой русского консерватизма. Возможно, есть люди, настроенные этнократически, которые скажут, что окончательно разочаровались в российской государственности, так как она не выполняет свою функцию. Но с этим согласиться нельзя. Отказ от этатизма не является последней ставкой консерватизма, но является тактически оправданной ставкой именно сегодня. Почему?
В некотором смысле это идеология определенной социальной группы, тех самых консервативных интеллектуалов, которые создают гражданское общество, исполняющее роль государства. Мы не можем выполнять полицейскую или надзирательную функции, но где-то восполняем функцию государства. Это происходит, прежде всего, в таких областях, как идеология и консолидация. Здесь мы восполняем вакуум государства. В этом состоит философия консервативного гражданского общества, которая является философией определенного этапа большой русской реконкисты.
Несколько слов по поводу отсутствия экономического дискурса. Я понял, что это одна из проблем, которая «с черного хода» касается и сути обсуждаемой проблемы. А именно той проблемы, которую выразили в трех словах — «надо стать нацией». Какая связь?
Сказали, что проблема провала экономических реформ связана не столько с ложной экономической модели, а с определенным провалом институтов. Сравнительный анализ экономических трансформаций показывает, что везде сохранились сильные институты, которые способны обеспечить функции государственности. Так или иначе, результат положительный.
Консерватизм — это анализ неэкономических предпосылок работы экономики. Экономический дискурс либерализма не имеет отношения к реальной экономике. Это связано не только с некомпетентностью реформаторов, но и во многом с методологией. Потому что этот дискурс абстрактный, ориентированный на экономически направленного человека. Консерватизм выходит за эти рамки благодаря тому, что ориентирован именно на реальность. В этом и заключается его сила.
Что касается проблемы реформаторства, то задача в том, чтобы обеспечить максимальную ликвидность ресурсов власти. Это и есть пресловутая проблема «вещи-капитал». С точки зрения экономического языка, мы не можем эту проблему не только решить, но и сформулировать. Путь решения этой проблемы связан со становлением политической нации. Что такое политическая нация?
Это определенная система солидарности между элитой и населением. Это такое состояние, при котором национальная элита существует, т. е. существуют те, кто остается в момент смены власти. Это ситуация, при которой обладатели равного капитала видят рамки распределения своего капитала внутри государства. И второе. Это система солидарности по отношению к собственному населению. Для того чтобы это было возможно, мы должны преодолеть тупик отчуждения, который в русской истории был связан с реформистским самосознанием власти, как «первого европейца». Задача стать политической нацией. Остается вопрос — кто такой патриот?
Патриотами называют себя все. Мы должны понимать патриотизм не как эмоциональное состояние, а как определенную политическую опцию. Причем, опцию не бесспорную, сложную, отстаивающую несколько сложных тезисов. Это готовность отстаивать предельные рамки лояльности. Сегодня патриотизм — это позиция на грани экстремизма. Патриотизм — это убеждение в том, что существование государства как реального интегратора общества и представителя его целостности есть миф, благодаря которому государство стало суверенным. Патриотизм является контригрой по отношению к логике глобализации. Сегодня все это в совокупности является направлением к формированию патриотического движения, которое противостоит реальным агентам деционализации России.
И последняя ремарка. Я считаю, что у нас есть возможность быть полноценными консерваторами, несмотря на, казалось бы, отсутствие устоявшихся ценностей. Ведь существует «проектный консерватизм». У консерватизма нет идеалов, потому что идеал это не есть форма отношения к жизни. Консерватор должен раскрывать ту систему ценностей, которая уже действует. Если у нас нет своих интересов, то мы должны принимать существующие. Мы должны строить и оперировать действительными силами. Проектный консерватизм возможен. Да, консерватизм был в Германии, но провал Рейха был не из-за консервативной составляющей. Нужно понять простой урок: диктатура не может мыслить себя как постоянное состояние. Диктатура должна понимать, что она переходное состояние.
У нас, в итоге, есть два варианта перехода формы: это или консервативная демократия, или консервативная монархия.
