Вся моя жизнь — это музыка

Интервью с композитором Вячеславом Овчинниковым

Но было бы крайне однобоко представлять Вячеслава Овчинникова лишь как иллюстратора популярных киношедевров. Это человек глубочайшей внутренней культуры, талантливый дирижер, автор ряда симфоний, опер и балетов, хоровых, вокальных, инструментальных и камерных сочинений.

— Вячеслав Александрович, где прошли ваши детские годы, и как начинался ваш творческий путь?

— Родился я в 1936 году в Воронеже, красивом русском городе с давними культурными традициями, в семье офицера и донской казачки. Во время войны наша семья была отправлена в эвакуацию, мы жили в Сибири и на Дальнем Востоке. Вернувшись в Воронеж, первое время жили под лестницей, т. к. уцелевших помещений, пригодных для жилья, фактически не осталось. Стать композитором мечтал еще с детских лет. Заниматься музыкой я начал в 1945 году, уже закончив первый класс общеобразовательной школы, что по музыкальным понятиям довольно поздно. Музыкальное обучение было платное, но мои родители умудрялись не только содержать четверых детей, но еще и выделять из своих более чем скромных сбережений деньги на наши занятия. Музыкальную школу я быстро обогнал, начал переходить через классы и закончил ее досрочно. Однажды по распределению из Москвы к нам приехал Володар Петрович Бронин, выпускник Консерватории и ученик Давида Ойстраха, который убедил моих родителей в том, что я должен продолжать обучение в столице. К тому времени я уже давно писал собственную музыку, которая часто исполнялась взрослыми музыкантами.

— Тихон Николаевич Хренников называет вас своим первым учеником. Если не ошибаюсь, он был вашим руководителем по классу свободного сочинения в аспирантуре при Московской Консерватории. Как протекало ваше обучение?

— Поступив в Консерваторию, я стал учиться у прекрасного педагога Семена Семеновича Богатырева. Это был человек удивительно одаренный. Он занимал должность декана сразу четырех факультетов. После его смерти на эти места пришлось искать четырех человек. Он умер, когда я учился на пятом курсе и заканчивал я уже у Хренникова. Вместе со мной к нему перешли и остальные из класса Богатырева. Потом, в годы обучения в аспирантуре, Тихон Николаевич был моим руководителем по классу свободного сочинения. Тихону Николаевичу, я очень многим обязан, он постоянно меня защищал, но назвать его своим учителем, я все же не могу.

— Как началось ваше творческое сотрудничество с Сергеем Бондарчуком и почему именно вам было предложено писать музыку к «Войне и миру»?

— Учась еще на пятом курсе, я выиграл конкурс на авторство музыкальной части этого фильма. Был такой тайный конкурс, куда пригласили только лауреатов Ленинских премий. Соревновались Шостакович, Кобалевский с обработкой музыки Прокофьева к опере «Война и мир», Хренников с Хачатуряном хотели делать пополам один «французскую», другой «русскую» часть. У меня к тому времени уже был удачный опыт работы в кинематографе. Я написал музыку к дипломным работам Андрона Кончаловского («Мальчик и голубь») и Андрея Тарковского («Каток и скрипка»), а также к фильму Тарковского «Иваново детство», который стал первым отечественным фильмом, получившим в 1962 году «Золотого льва» — высшую награду на Международном кинофестивале в Венеции. Бондарчук знал мои работы, и, хотя он сам тогда еще не был окончательно утвержден в качестве режиссера, его пожелания учитывались. Он и привлек меня к этому отбору.

Параллельно с «Войной и миром» мне пришлось работать над «Андреем Рублевым» Тарковского (1966 г.), «Первым учителем» Кончаловского (1965 г.), «Долгой счастливой жизнью» Шпаликова (1966 г.). Это был период, когда я буквально жил на «Мосфильме» (не имея тогда еще собственной квартиры в Москве). Но даже когда она появилась, я почти там не обитал — так был занят. Обо мне даже была статья в «Советской Культуре», которая называлась «Добровольное заключение на «Мосфильме». У меня были апартаменты на студии. Я был единственным человеком, который имел свою монтажную. И я всегда, параллельно с режиссером, обязательно делал свой звуковой вариант фильма, который чаще всего побеждал.

— Какая была ваша первая работа в кино?

— В 1957 году режиссер Щербаков приступил к съемкам фильма «Телеграмма», по Паустовскому, с Лидией Смирновой в главной роли. Я тогда учился на первом курсе Консерватории и очень бедствовал. Жил в Дмитровском общежитии, ходил в андроновском большущем зипуне с прогорелым боком и ел за рубль в кафе «Арфа». В результате, один знакомый виолончелист, который подрабатывал в оркестре на «Мосфильме» предложил мне подыскать там работу. А писать для кино у нас всегда считалось зазорным. Ведь в это же время Айгис Жюйрайтис уже исполнял мои сюиты, и они звучали по радио. Но я вынужден был согласиться. Щербаков послушал мою музыку, и она ему понравилась. Для меня же подобная работа была разумным компромиссом — в ней я использовал произведения своих детских лет. Можно сказать, что «Телеграмма», явилась моим дебютом в кино.

— Расскажите, пожалуйста, о вашем сотрудничестве с Бондарчуком.

— Скажу кратко — с Бондарчуком никому не сравниться. Это была колоссальная личность с потрясающей силой характера. Даже те, кто ставил свет на съемках, были проникнуты патриотическим пафосом. Многие работали бесплатно. Что и говорить, до выхода «Войны и мира» нельзя было произнести слово «русский». Всегда говорили — «советский». И то, что Тарковский позволил себе размышлять на «русскую» тему, пусть и с отрицательным знаком, было уже после того, как «Война и мир» это право завоевала. Вот ради такого результата русские люди и старались. Причем, все гигантские затраты на эту ленту (по тем деньгам порядка 100 миллионов долларов), окупились первой же серией, которую посмотрели более 200 миллионов зрителей.

— Над чем вы сейчас работаете?

— В первую очередь над собой, конечно. Я не хочу вылезать на люди и не хочу, чтобы на меня воздействовал наш сильно накренившийся и опасный мир. Иногда вспоминаю самое лучшее, что вспоминается. Как правило, это связано с родителями, с мамой. Много читаю. Так что чукча сегодня не писатель, чукча — читатель.

— Музыку не пишете?

— Вся моя жизнь — это музыка, с ней я не расстаюсь никогда. Сейчас у меня три незаконченных концерта, три оратории и три оперы. Планирую их завершить. Потом, у меня есть замысел — я хочу написать оперу «Война и мир», на основе старых материалов к одноименному фильму. Есть еще один замысел — лермонтовский «Маскарад», кое-что к нему уже написано. Помимо этого я работаю над тремя симфониями и тремя балетами. Написал много романсов на стихи Бунина, Пушкина, Майкова, Наталии Кончаловской, Ларисы Васильевой, но никому еще их не показывал. Их слышали только те, кто бывает у меня в гостях.

— А для кино писать не собираетесь?

— В кино я вернусь вряд ли. Предлагали писать музыку к «Штрафбату» — я отказался. Мне не понравился сценарий, я считаю, что это искажение правды о войне.

— Какова на ваш взгляд ситуация в современной музыкальной культуре, и кого из нынешних музыкантов вы могли бы выделить?

— К сожалению, в последнее время часто приходится сталкиваться с обычными коммерческими играми, к которым я не могу относиться серьезно. Нам показывают ничем не выдающегося музыканта и уверяют, что он гений. Так о нем говорят репортеры, купленные люди, намерено искажающие критерии, при помощи которых вы можете оценить истинное искусство. Они кричат о всяких башметах, крамерах, различных лауреатах международных конкурсов. А подобные конкурсы, в свою очередь, и устраиваются, чтобы потом за счет них можно было самоутверждаться. «Как же это так, я лауреат, а вы меня критикуете?». Но зачастую такое лауреатство ничего не стоит. Очень многие не были лауреатами — ни Рахманинов, ни Крайслер, ни Бетховен. Все это делается с определенной целью — себя показать.

Башмет, например, без конца торчит в каком-то «Вокзале мечты», рассказывает что-то непонятное из своей жизни. Кому она интересна? Она становится интересна только тогда, когда ты сотворил что-то действительно выдающееся. Тогда ты интересен, и тогда мы с любопытством будем слушать даже передачу с пошлым названием «Вокзал мечты». Или тот же самый Крамер, который на скрипке играет, будто поросенка режет. И я всегда удивляюсь: ведь евреи очень талантливые люди, особенно хорошо им дается игра на струнных инструментах. Тут надо отдать им должное. А он играет не как еврей, а как нацист из концлагеря. Конечно, во многом таких исполнителей выручает то, что у нас очень хорошая школа. В данном случае я считаю, что навести порядок в сложившейся ситуации должно государство, и нечего тут прятаться за демократию. Если ты обитаешь один в джунглях, то там ты можешь делать что угодно, хоть с голым задом ходи. Но если ты живешь среди людей, так, будь добр, следуй веками выработанным нормам.

У нас есть и замечательные музыканты, на которых я хотел бы обратить внимание. Скажем, композитор Александр Лебедев, который живет в Симферополе. Я уверен, все, что он ни напишет, будет прекрасно. Вот только было бы хорошо, если бы ему все время хотелось это делать. Есть очень хороший композитор, особенно ярко проявившийся в хоровой музыке — Валерий Кикта. В Симферополе же живет другой талантливый музыкант — Алемдар Караманов. В свое время почти всю его музыку исполнил дирижер Федосеев. Но почему-то она не оставила заметного следа, хотя очень хороша.

Меня часто спрашивают, как надо относиться к музыке тем, кто не получил специального музыкального образования? А я обычно отвечаю, что если вам что-то кажется странным, то все ответы вы найдете в прошлом. Посмотрите, кто из людей великих что нам оставил. Послушайте их произведения, а потом сравните. И все станет ясно.

С Вячеславом Овчинниковым беседовал Ростислав Новиков

http://www.pravoslavie.ru/guest/50 811 133 742