Православие легким не бывает

Сегодня в рубрике «Беседа с пастырем» мы предлагаем нашим читателям интервью с настоятелем саратовского Свято-Троицкого собора иеромонахом Пахомием (Брусковым)

Настоятель саратовского Свято-Троицкого собора иеромонах Пахомий (Брусков)

— Современный человек плохо представляет себе, что такое монашество. Зачастую, когда слышишь слово монах, то первая возникающая ассоциация — это отшельник, затворник. Но в реальности мы видим совершенно другие примеры. Скажем, Вы священноинок и при этом настоятель собора. Ваша жизнь по большей части на виду: это и регулярные богослужения, и не прекращающаяся второй год реконструкция храма, и субботние встречи с прихожанами, и воскресная школа… Получается, время вносит свои коррективы в жизнь монашествующих?

— Монашество по своей сути — это, скажем так, «величина постоянная». Его сущность всегда в одном — в стремлении человека к максимально полному служению, посвящению себя Богу. Это путь самоуглубления и в то же время приближения к Богу через сокровенное покаянное делание. Но, говоря о монашеской жизни в ее видимых проявлениях, надо помнить слова святителя Игнатия Брянчанинова, который называл иночество барометром христианской и общественной жизни. Меняется общество — меняется и монашеская жизнь. Чем многопопечительнее жизнь в миру, тем больше попечений и у нас. Чем немощнее современные христиане, тем немощнее и мы: ведь в монастырь человек приходит не откуда-то, а из того же мира, — таким, каким он успел сложиться, живя в нем.

— Представляли ли Вы, принимая монашество, что потребует от Вас этот выбор, — не сокровенной молитвенной жизни, а такой вот, общественной деятельности?

В каком-то смысле можно сказать, что монашество противостоит миру, полному грехов и соблазнов. И ступают на этот путь люди, не желающие жить по безбожным законам мира, готовые на бескровное мученичество ради Христа. Но вместе с обетом Христу монах дает и обет служить Церкви Христовой, что подразумевает послушание своему настоятелю, своему Архиерею.

Монах — это не просто человек, служащий Богу по каким-то своим личным, внутренним принципам. Многое от него просто не зависит. Церковная жизнь выдвигает порой такие требования и надобности, которые инок, как член Церкви, должен нести, даже ущемляя свои духовные интересы. Стал по определению Священного Синода настоятель Подворья Троице-Сергиевой Лавры в Москве Епископом Саратовским и Вольским — и часть нашего братства последовала за ним. Понятно, что нынешняя, «приходская» действительность сильно отличается от той жизни, которую мы вели в обители. Теперь мне приходится исповедовать, проповедовать, строить, заниматься массой других дел, например изысканием средств, то есть не тем, чем бы я сам хотел, а чем послушание, сама жизнь заставляет.

— Остается ли при этом время и «место» для собственно монашеского делания?

— То, что остается, — это обычно вечерние часы, когда «трудовой день» уже подошел к концу. Выполнение монашеского устава здесь в полной мере, конечно, невозможно. Вообще жизнь общежительного монастыря — это напряженный труд. Представьте: суточный богослужебный круг у нас в монастыре составлял восемь часов. Восемь часов только совместной молитвы. Плюс к этому — время на послушание по хозяйственной части, келейное правило, какое-то время на сон и трапезу. Кроме того, каждый из нас учился в Семинарии на заочном отделении. Приходилось трудно, но при этом жизнь была подчинена определенному ритму, что давало возможность для большей внутренней собранности, цельности. Сейчас, к сожалению, все совсем по-другому.

Но помогает мысль о том, что если уж я оказался на этом месте, то значит, на то воля Божия. А как же может быть иначе? Ведь я приехал в Саратов не по своему хотению, не в поисках «вольной приходской жизни», а потому, что этого потребовало мое монашеское послушание, мое служение Церкви. И думаю, что хотя и трудно бывает мне как человеку, который сформировался в монастыре, но все-таки от каких-то вещей Господь Сам меня оберегает и покрывает…

— Значит ли это, что и Ваш выбор монашеского пути можно объяснить Промыслом Божиим?

— Думаю, что все, происходящее в нашей жизни, — по Промыслу Божию. А что до меня, то я воспитывался не в религиозной семье, с детства в церковь не ходил. Но со временем стал интересоваться: а что же там происходит? И как-то, оказавшись в одном из храмов, был очень увлечен всем, что там увидел… Стал приходить в храм чаще. Пришла пора зрелости, а вместе с ней естественные вопросы: что такое человек? Что такое его жизнь? Что в ней самое главное? Каков, наконец, смысл человеческого существования? Ответ найден был далеко не сразу. Шли внутренние борения, искания. И в какой-то момент чудесным образом я открыл для себя, что такое Православная Церковь. У меня появились друзья-единомышленники, я стал воцерковляться. И тогда ответ на многие волновавшие меня вопросы нашелся: человек живет в этом мире как личность только в том случае, если есть Господь, если между Богом и человеком возникают определенные взаимоотношения. И когда после окончания вуза пришла пора делать свой жизненный выбор, я понял, что безраздельное служение Христу, то есть монашество, — это именно то, к чему всю жизнь стремилась и чего искала моя душа.

Я не считал себя достойным служения в священном сане, мне даже и думать об этом было страшно, образ пастыря представлялся мне неким недостижым идеалом. Но, открыв для себя монашество, я в общем-то и не помышлял ни о священстве, ни о чем-либо другом. Мне привлекала монашеская жизнь сама по себе.

— Вы постоянно находитесь в гуще приходской жизни и строительных заботах. Что требует больших усилий — реконструкция храма или «строительство» прихода?

— Вы знаете, был в истории Русской Церкви такой знаменитый мировоззренческий спор, которые вели в конце XV — начале XVI века так называемые иосифляне, — сторонники преподобного Иосифа Волоцкого, и нестяжатели, — последователи преподобного Нила Сорского. Первые настаивали: Церковь, неся бремя миссии, должна обладать имуществом и земельными угодьями, что позволяло бы строить храмы и содержать школы… Вторые утверждали, что монашеское, церковное служение вообще не должно быть связано с какими-то «материальными ценностями», так или иначе привязывающими к себе, опутывающими множеством сетей. Их идеалом была пустынническая жизнь, проповедь миру, основанная на уходе из мира. Церковь мудро разрешила эту полемику: оба угодника были причислены к лику святых.

И вот про себя могу сказать, что налицо некое «раздвоение личности». По своему внутреннему устроению отношу себя к последователям Нила Сорского, но и с Иосифом Волоцким трудно спорить. Ведь что такое православный храм? Это всегда нечто очень торжественное, величественное. Посмотрите, с чего начинается обращение русского народа к Православию. Послы князя Владимира, побывавшие в константинопольском храме Святой Софии, вспоминают: «Не знаем где — на земле или на небе — мы находились». И потому, с моей точки зрения, духовную жизнь человека трудно отделить от того, что условно можно было бы назвать «внешним качеством» церковной жизни. Нельзя сосредоточиться только на людях, а о храме при этом совсем забыть, надеясь, что он как-то «сам простоит».

Только задумайтесь, что такое Троицкий собор для Саратова? Сколько людей прошло через него, сколько здесь судеб переплелось, сколько слез пролито. Это же не может быть просто отброшено в сторону. Когда начинают говорить: «Зачем тратиться на церкви, надо строить храм в душах людей», — это значит, что, скорее всего, не будет ни того, ни другого.

И тут возникает еще одна насущная проблема. Людей надо не просто в храм привести, но и суметь в нем оставить. А храм в Православии — это всегда центр церковной жизни. Община ведь не на пустом месте собирается. И я стараюсь открывать людям красоту собора не только как архитектурного памятника, но и как частички красоты Церкви Христовой: красоты богослужения, красоты духовной жизни. На самом деле, настоящая церковно-приходская жизнь может строиться только в храме и только вокруг богослужения. Если в храме не будет хорошей службы, то и прихода никакого не будет. Поэтому одна из самых приоритетных задач, на мой взгляд, — это правильная организация богослужения: благоговейное служение духовенства, хорошее пение, тишина и порядок в храме.

— Есть люди, для которых духовные переживания и дисциплина — вещи несовместимые. Не раз приходилось слышать, как люди в качестве оправдания своего нежелания посещать храм называют строгость царящих в нем порядков.

— Давно известно: формирование нравственности человека, не говоря уже о его духовном возрастании, может полноценно совершаться только в том случае, если человек решается на определенное самопонуждение. Если мы стремимся к подлинной духовности, к правильно устроенной приходской жизни, то надо начинать с азов, например, с того, чтобы люди не разговаривали в храме, но зато научились внимательно слушать, что говорит священник — с амвона или у аналоя на исповеди. Не случайно же и младенца начинают кормить сначала грудным молоком, а потом уже более твердой пищей…

Только когда человек поймет такие основополагающие вещи, ему можно пытаться объяснить что-то еще. И лишь после этого — говорить о складывающемся приходе.

— А каким Вы видите свой приход в идеале?

— В идеале приход — это семья. Хотелось бы, чтобы храм стал для приходящих в него людей родным домом, чтобы они чувствовали ответственность за него. В том числе и за то, в каком состоянии он находится. Приход не «эти вот батюшки», или Епископ, или Патриарх, приход — это мы все вместе: я, вы… Приход — это часть Церкви Христовой, Тела Христова.

Но, конечно, и в рамках такого представления о приходе возможны разные варианты: каждый выбирает свой храм сердцем — так, как выбирают друг друга супруги. Было, скажем, приходом и наше московское Подворье Лавры (ведь каждый монастырь является сегодня еще и приходом). И некоторых людей утомляли наши долгие службы, так что они уходили. А другие, наоборот, ехали на Подворье с другого конца Москвы, ради тех же самых служб. Мне, с тех пор как я открыл для себя Церковь, открыл для себя Господа, очень хочется поделиться этой радостью — открыть красоту Церкви, ее богослужений для всех. И именно благодаря уставному монастырскому богослужению это удавалось в максимальной полноте.

— Идеал — приходское завтра, а что сегодня?

— Восстанавливаем камни, «восстанавливаем» сердца. Приходится начинать с элементарного. О дисциплине я уже говорил. То же, к сожалению, можно сказать и об исповеди. Люди не умеют исповедоваться, не умеют доверять. А ведь исповедь — то, с чего начинается церковная жизнь. Вера — это и есть прежде всего доверие. Впрочем, я, безусловно, понимаю, что священник это доверие должен еще как-то внушить людям, заслужить, наконец. А это непросто. От него для этого требуется жертвенность, бескорыстие… В конце концов, грубая по форме, но верная по содержанию русская поговорка многое объясняет: «Каков поп, таков и приход».

— Как Вы относитесь к сетованиям на то, что в храмах могло бы быть и больше молодежи? Дескать, будь у ребят объединяющее их дело, они бы тянулись к вере охотнее. Да вот беда: священники не уделяют молодым необходимого внимания…

— Священник должен быть открытым для любого человека. И мне в свое время в церкви тоже порой не хватало какой-то заботы. Хорошо помню это чувство. Поэтому, когда я вижу в нашем соборе нового человека, стараюсь по возможности уделить ему внимание… Но все же нельзя выделять работу с молодежью в особую область внутриприходских отношений. Мол, «необходимо всех занять интересными проектами, потому что коль не будет конкретного дела, то молодой человек и церковного порога не переступит». А если завтра храмы снова закрывать будут и вся наша церковно-общественная деятельность свернется, мы что, сразу покинем Церковь? Нет.

Знаете, если бы в тот момент, когда я пришел на монастырское Подворье, мне объявили, что впереди ожидается работа в Интернете, миссионерские поездки по сибирским рекам и волейбольные игры со студентами Московского университета, я не уверен, что остался бы там.

Самая действенная проповедь — это всегда богослужение. Вот то, что объединяет людей вокруг храма. Кто не открыл для себя, не понял смысла церковных служб, тот в храме действительно не задержится. Никакие послушания и работы не заменят верующему человеку храмовой молитвы со всем ее поразительным богатством.

И потом, самое главное в христианстве можно понять и ощутить только в том случае, если человек углубится в себя, заглянет в свое сердце, захочет в нем что-то изменить. Увлечение же внешней деятельностью может привести разве что к тому, что принято называть неообновленчеством, модернизмом, или, наоборот, к борьбе с ИНН и новыми паспортами.

— Вы знаете, что до последнего, то народ сегодня зачастую бдительно следит за пастырем: снял ли священник со стены церкви старую икону, пользуется ли мобильником — все это свидетельствует, по мнению сторонников доктрины «народного Православия», о его недостаточной преданности христианству.

— Нельзя так, нельзя. Вот говорят: «Народ — хранитель Православия благочестия». Но находим ли мы этому подтверждение в практической жизни? К сожалению, далеко не всегда. Ведь для того, чтобы сегодня с полным основанием повторять известную фразу XVII века: «Ныне Московское царство всех благочестием одоле», у народа должно быть понимание Церкви, развитая церковная культура. Чтобы действительно являться хранителем духовного наследия и материальных раритетов, надо знать, что ты хранишь. Даже в музей работников берут лишь после окончания вуза. Только после этого им доверяют иконы. А у нас в храмах можно встретить образа, почерневшие не в силу их древности. Нет. Их чистили лампадным маслом или просто сожгли. В иных церквях додумались обновлять позолоту киотов аседолом — известным средством для надраивания пряжек ремней. Встречаются и более радикальные варианты. Например, зачистка киотов ножами…

— Тогда возникает закономерный вопрос: можно ли всерьез говорить о народе-богоносце после стольких лет атеистической диктатуры?

— Мы обязаны восстановить прерванную традицию. Ведь и во времена Крещения Руси у наших праотцов за спиной, кроме доморощенного славянского язычества с его жертвоприношениями, тоже ничего не было. Но с помощью Божией умудрились, научились. И сегодня для обретения потерянного нам надо тоже очень много узнать, многому научиться. В противном случае все сведется к тому, чтобы ставить свечи и писать записки. Это ведь нехитрое и понятное для большинства занятие.

А настоящая церковная, духовная жизнь гораздо глубже и совсем не так проста. И нельзя ее искусственно упрощать, нужно, напротив, стараться помочь людям дорасти до нее.

— Иными словами, нельзя допускать той примитивизации, которая приводит к обмирщению.

— Да. Надо, дескать, поставить свечку — поставлю, надо раз в год причаститься — нет проблем. Можно и платочек иной раз поносить. Но сделать над собой усилие, от чего-то отказаться — извините. И зачем стоять на богослужении три часа, когда можно час или полчаса? Ведь, действительно, по большому счету, пропеть пять стихир или одну — по сути одно и то же. Но когда на эти пять стихир человек останется наедине с Богом, в его душе, глядишь, что-то да и произойдет.

— Не секрет, что люди склонны компенсировать недостаток знаний собственными домыслами, принимающими порой форму суеверий. Например, о храмах «чистых» и «нечистых». До Вас продолжают доходить подобные фантазии?

— Уже нет. Мне кажется, ситуация изменилась. Появилось много прихожан, чья вера является осознанной. Ведется и постоянная «разъяснительная работа». Любое явление в Церкви, вызывающее вопросы, людям необходимо неустанно объяснять. Почему нужна земля при чине погребения? Многие этого и по сей день не знают. Стараемся растолковывать. Но еще случаются диалоги вроде недавней беседы с одной женщиной, озадачившей меня просьбой «приземлить» мужа. Так, дескать, велела сделать ей бабушка. А оказалось, что речь идет об отпевании супруга.

— Один прихожанин Троицкого собора как-то жаловался мне на резкую замену старых священников молодыми. Скажите, такая кадровая политика как-то учитывает мнение прихожан?

— Да я и не припомню, чтобы из наших старых священников кто-то вдруг пропадал. А молодежь действительно появляется — это закономерно. Что касается переводов клириков вообще, то они связаны с епархиальными нуждами. Сегодня церковная жизнь увеличилась в своем объеме, открываются новые храмы. Архиерей решает, кого оставить на одном приходе, кого перевести на другой.

Если же у человека сложились со священником по-настоящему доверительные отношения, если священник является его духовником, то ведь можно за ним и в другой храм перейти. Это общецерковная практика. Тем более, Саратов — город не такой уж и большой.

— Как-то мне встретилось такое высказывание одного почтенного инока: «Если бы в то время, когда я собирался стать монахом, я узнал, что меня ждет впереди, я бы монашество не принял. Сейчас, прожив в монашестве многие годы, я понимаю, что никакой другой лучшей жизни себе не хотел бы». Вы с ним согласны? Пошли бы Вы сегодня в монахи?

— Теперь я, безусловно, больше знаю о церковной жизни, реально представляю все трудности монашеской стези. Но и сегодня я бы не отказался на нее вступить. Сделав однажды сознательный выбор, было бы странно от него отрекаться.

— Но ведь не может же на Вас не давить огромный груз ежедневной ответственности за доверившихся Вам людей, за капитальную реконструкцию собора, для которой необходимы миллионы рублей. Любому человеку приходится расплачиваться за подобное напряжение, как минимум, здоровьем.

— Здоровье закончилось вместе с постригом. И слава Богу. Наши недуги нас смиряют, лишний раз доказывая, что без Господа мы ничего не можем. Когда чувствуешь себя почти инвалидом, отчетливее понимаешь: ты нужен только Отцу своему Небесному. И это поддерживает, утешает.

Православие легким не бывает. В жизни всегда надо чем-то жертвовать, как правило, — собой. И только так мы можем понять, что такое Божественная благодать, которая «немощная врачует и оскудевающая восполняет».

Беседовал Владислав Боровицкий

http://www.eparhia-saratov.ru/txts/journal/articles/01church/62.html