 |
| Фонд «Русская Цивилизация» | Сергей Матвейчук | 09.08.2005 |
Почему власти СССР не сумели разглядеть в предложении Запада типичного «Троянского коня», можно понять только теперь, анализируя Хельсинкский пакт, а также опыт поражений СССР и современной России. Такой анализ, несомненно, нужен, так как мы всё ещё «пасём» того «Троянского коня», хотя из него продолжают десантироваться чужие воины — теперь это воины «оранжевых революций».
Анализ Хельсинкских соглашений и их предпосылок
Советский Союз пошел на этот шаг из прагматических соображений. Первая «корзина» Хельсинкских соглашений предусматривала нерушимость границ, существовавших на тот момент в Европе. У Советского Союза, как ему казалось, появилась возможность увековечить завоевания 1945 года не только де-факто (благодаря превосходству обычных вооруженных сил в Европе эта задача была, казалось, решена навсегда), но и де-юре. Взамен принимались не очень понятные тогдашним советским чиновникам требования по «третьей корзине» — свободное передвижение людей через границы, распространение иностранной печати и звуковой информации, право наций на самоопределение.«Первая корзина» содержала так много приятных вещей (в первую очередь признание ГДР в качестве полноправного государства), что, в конце концов, Брежнев и его коллеги по Политбюро решили проглотить и малопонятный гуманитарный довесок из «третьей корзины». Казалось, игра стоила свеч, тем более что требования «третьей корзины» Советский Союз всеми силами саботировал и минимизировал почти до самой своей смерти.
Иностранная печать для широких советских масс ограничивалась коммунистическими «Морнинг стар» и «Юманите», разрешение на выезд было необходимо вплоть до 1989 года, иностранное вещание на русском языке глушилось до 1987 года. Пришлось, правда, разрешить советским гражданам выходить замуж и жениться на иностранцах, а также воссоединять разделенные границами семьи (об этом в Хельсинкском Заключительном акте были отдельные разделы). Но и это отступление от сталинской семейной политики (при Сталине браки с иностранцами были, как известно, запрещены) было обставлено такими унижениями, что ущерб был, казалось, минимальным.
И все же, как теперь становится ясно, «третья корзина» перевесила первую, хотя в это не верили многие как в советском блоке, так и на Западе. «Заглотнув в 1975 году наживку в виде признания границ в Европе, советское руководство оказалось на крючке, с которого уже не смогло соскочить — считает директор Центра по международной политике Института США и Канады РАН Анатолий Уткин. Когда Горбачев согласился в конце 80-х годов обсуждать на международных саммитах гуманитарные вопросы вместе с разоруженческими и политическими вопросами, этот крючок начал действовать вовсю».
СМИ и джинсы с пепси-колой оказались сильнее танков и ракет
Люди, готовившие Хельсинкские соглашения с советской стороны, большинство из которых уже отошло в мир иной, вряд ли согласились бы с такой оценкой. Андрей Александров-Агентов, главный советник Брежнева по вопросам внешней политики, считал утверждение послевоенных границ в Европе в 1975 году главным достижением своей дипломатической карьеры. Так кто же первым понял, что газеты и радиопрограммы (не говоря уже о джинсах и пепси-коле, речь о которых шла во «второй, экономической корзине») могут быть важнее танков и ракет?Хельсинкские соглашения были частью более широкого процесса разрядки, начавшегося еще во время потепления советско-французских отношений при президенте Шарле де Голле в 1967 году. Следующим шагом стала «новая восточная политика» социал-демократического канцлера ФРГ Вилли Брандта, начатая после прихода к власти в Западной Германии коалиции социал-демократов и либералов в 1969 году.
До Брандта в ФРГ действовала так называемая «доктрина Хальштейна»: названная так по имени министра иностранных дел в правительстве Конрада Аденауэра, эта теория предполагала самую жесткую позицию ФРГ в отношении любой страны, признающей ГДР. С самой ГДР, естественно, никаких дипотношений и быть не могло. Брандт же не только установил с ГДР в 1972 году отношения «на основе равенства и добрососедства», но и улучшил отношения с другими странами Организации Варшавского договора (ОВД), признав отсутствие у ФРГ территориальных претензий в отношении Польши и Чехословакии.
Так был вынут запал из мины замедленного действия, заложенной еще в 1945 году, когда в состав Польши и Чехословакии попали земли, на которых традиционно жило немецкое население. Брежнев и Громыко рассматривали это как укрепление позиций ОВД. На самом же деле эти соглашения ослабляли страх Польши и Чехословакии перед Германией, а значит, ослабляли и их привязку к СССР.
Мирные инициативы Брандта открыли дорогу к Хельсинкским соглашениям. В 1971 году были подписаны соглашения по Западному Берлину и договоры с ПНР и ЧССР, а уже 22 ноября 1972 года в Хельсинки начались переговоры по подготовке к Совещанию по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ, с 1994 года — ОБСЕ).
Как советские лидеры просмотрели угрозу
Сомневающиеся были с обеих сторон. Лидер «Христианско-социального союза» Франц-Йозеф Штраус и в 1980 году называл «несчастьем» признание ГДР — страны, «в которой нет ничего немецкого, демократического или республиканского», а также опасался ползучей агрессии ГДР и СССР. И это несмотря на провозглашенный в Хельсинки принцип отказа от «любого вмешательства, прямого или непрямого, индивидуального или коллективного, во внутренние или внешние дела, подпадающие под юрисдикцию другого участвующего в соглашении государства, вне зависимости от отношений между этими государствами».В СССР оппозиция Хельсинкским соглашениям и разрядке в целом была, естественно, непубличной, но она существовала. Бывший секретарь ЦК КПСС и посол в ФРГ Валентин Фалин, ставший в начале 1970-х одним из главных архитекторов соглашений с ФРГ, вспоминает, что в ноябре 1974 года Политбюро не дало Брежневу полномочий на договоренность с американским президентом Джеральдом Фордом. А министр обороны Андрей Гречко в связи с договором ОСВ-2 обвинил Брежнева в предательстве национальных интересов страны.
Отметим: «коллективное руководство» КПСС подняло скандал из-за вооружений. Гуманитарные «бомбы», заложенные под советскую систему в соглашении 1975 года, казались ему менее опасными, и это отражало замшелый характер представлений Политбюро об информационно- идеологических возможностях Запада.
«Я потерпел неудачу в попытках пригласить советское руководство хотя бы взвесить, насколько наша военная концепция согласуется с меняющейся европейской действительностью. Мои размышления преподносились на фоне информации о проработке в НАТО способов действий на случай антирежимных волнений в Польше, ГДР или в других странах ОВД» — вспоминает Фалин. В наше время такие волнения назвали бы «оранжевыми революциями».
Принятый в 1975 году принцип невмешательства в Политбюро понимали по-старому: предполагалось, что вмешательство — это вооруженное вторжение, шпионаж и т. п. Однако они проглядели, что обязались соблюдать права человека, а подобное соблюдение подразумевает мониторинг. И подобный мониторинг, согласно западной идеологии, вмешательством во внутренние дела не является. А от мониторинга — один шаг до прямой поддержки оппозиционных движений. Технология «оранжевых революций», если верить Фалину, была опробована уже в конце 70-х годов: «Провозглашенный отказ от вмешательства в чужие внутренние дела не мешал атлантистам планировать вмешательство за гранью фола. Шло совершенствование методов вовлечения больших масс населения в уличные демонстрации, расстройства с их помощью структур общественного порядка, а также „мирного“ блокирования в странах ОВД советских войск».
Сейчас, структуры ОБСЕ стали мощным орудием вывода из-под российского контроля демократического процесса и в европейских (Украина) и в неевропейских странах (например, в Киргизии, где главным «контролером» выборов была возглавляемая словенцем миссия ОБСЕ).
Директор института стран СНГ Константин Затулин считает: «Хельсинкские соглашения были нарушены уже много раз, достаточно вспомнить объединение Германии, развал СССР и Югославии, развод Чехии и Словакии. При этом от России требуют все невыгодные ей изменения границ признавать, а о выгодных даже и не помышлять».
Интересен и тот факт, что ОБСЕ становится все более влиятельной организацией, несмотря на то, что одобренная в Хельсинки конструкция европейской безопасности давно уже развалилась.
«Третья корзина» — приоритет прав человека, требование открытости — разрушала тот самый послевоенный статус-кво, который «первая корзина» должна была увековечить. Именно «третья корзина» стала секретной идеологической начинкой «троянского коня», из неё западные идеологи продолжают воспроизводить мутации революционных проектов, для экспорта в государства из своего чёрного списка.
Зачем России ОБСЕ
Некоторые российские политики призывают к выходу России из ОБСЕ. Наверное, такой шаг будет признанием того, что мы не способны дать адекватный ответ на идеологическую экспансию Запада и признаём своё полное поражение. Целесообразнее учиться использовать содержащиеся в Заключительном акте гуманитарные положения в свою пользу. Например, принятый в 1975 году отказ от «прямой или непрямой помощи террористической деятельности или подрывных и прочих мероприятий, направленных на насильственное свержение режима в другом участвующем в соглашении государстве» вполне можно напомнить европейским поклонникам Ахмеда Закаева или американцам, взявшим на работу другого чеченского сепаратиста Ильяса Ахмадова.Россия могла бы использовать свой уникальный опыт государственного устройства, при котором национальные меньшинства практически всех традиционных мировых конфессий имеют высокий статус субъектов федерации и пропагандировать данный опыт с трибуны ОБСЕ. Такая позиция позволяет взять под своё политическое и идеологическое покровительство национальные общины, борющиеся за равноправие со статусными нациями в странах Европы. Учитывая, что наиболее активны сейчас исламские национальные общины, это позволит России поднять свой авторитет в Исламском мире. Даже если такая гиперактивная внешняя политика приведёт к исключению России из ОБСЕ, мы ничего не потеряем, так как всё, что можно было потерять, из-за членства в этой организации, мы уже потеряли.
