Крах патриотизма — начало восстановления страны

И обращение здесь к фигуре А.И.Солженицына является обстоятельством не только закономерным, но и очень симптоматичным. Дело в том, что Солженицын является одним из тех, кто боролся с коммунизмом, но после развала СССР не усомнился в правильности этой борьбы. Если Владимир Максимов и Александр Зиновьев нашли в себе мужество признать, что «метили в коммунизм, а попали в Россию», то Солженицын не только не признал как минимум неоднозначности своей деятельности, но и, более того, в сентябре 1990 года многомиллионными тиражами издал брошюру «Как нам обустроить Россию». В ней он выдвинул и подробно обосновал необходимость распада СССР ради создания «Российского Союза» — невнятного квазигосударственного образования, размеры которого могли быть и меньше нынешней РФ: «Не крупный Российский Союз нуждается в примыкании малых окраинных народов, но они нуждаются в том больше. И — исполать им, если хотят с нами…».

Не будет преувеличением утверждать, что доктриной Солженицына была буквально запрограммирована и чеченская трагедия: «Так и горские кавказские народы, пред революцией столь отличавшиеся в верности российскому трону, вероятно ещё поразмыслят, есть ли расчёт им отделяться». Очевидно, Александр Исаевич давал им полную возможность поразмыслить, но не призывал как-либо удерживать: мол, а если с нами не хотят, то и опять: «Исполать им…».

Таким образом, главный вклад Солженицына состоит в проведении двух равно разрушительных для России («большой» России в границах 1990 года, а не части России в виде нынешней Российской Федерации или какой-нибудь ещё меньшей Московии или Русляндии) идей: антикоммунизма (в ситуации, когда коммунизм выступал базой КПСС — «скрепы» государственности) и русского национализма (в ситуации, когда русские удерживали Россию-СССР через свой анти- и сверхнационализм).

И знаковость фигуры Солженицына состоит в том, что его антироссийская идеология обсуждается сегодня патриотами национал-консервативного направления в качестве одного из краеугольных камней своего патриотизма. Так, Борис Межуев заканчивает свою статью «Александр Солженицын и русское Будущее»: «России и „русскому национализму“ следует кардинальным образом переработать свой идеологический инструментарий, и, полагаю, для этого дела многие идеи Солженицына окажутся вновь востребованы».

Такое привлечение Солженицына в качестве духовного учителя России, вполне понятное со стороны того же телеканала «Россия», со стороны таких умных и безусловных государственников, как Межуев выглядит чудовищным — столь же чудовищным и вопиющим как и провозглашение скульптором Клыковым адмирала Колчака «верным России» и установка ему пятиметрового памятника в Иркутске.

Речь, разумеется, идёт не о том, что Колчак или Солженицын «плохие». Вовсе нет — они, вне всяких сомнений, крупные и яркие люди, достойные самого серьезного внимания в российской истории.

Речь идёт не об оценках Солженицына и Колчака, а о странном состоянии сознания наших современников.

В одном случае безусловный государственник Межуев считает само собой разумеющимся, чтобы Россия востребовала «многие идеи Солженицына» — безусловного антигосударственника.

В другом случае державник, ультрамонархист и подчёркнутый почитатель Николая II, более того, один из тех, кто наиболее активно требует покаяния «всего русского народа» за цареубийство, — ставит памятник и безоговорочно прославляет одного из отказавшихся (если не попросту предавших своего Государя и Главнокомандующего) в феврале 1917 г. от монархии и Николая II военачальников.

Напомню, что именно высшие военные чины принуждали и принудили тогда императора к отречению. И хотя командующий Черноморским флотом Колчак телеграмму с требованием отречения не отправлял, но, по его собственным словам, с мнением других «согласился безоговорочно» и потом пояснял: «Переворот этот я, главным образом, приветствовал, как средство довести войну до счастливого конца» и «Для меня было ясно, что монархия не в состоянии довести эту войну до конца и должна быть какая-то другая форма правления, которая может закончить эту войну».

Ещё раз укажу, что я не осуждаю здесь Колчака. Я вывожу за скобки достаточно достоверные свидетельства прямого антимонархизма Колчака, его возможную более глубокую роль в антицарском февральском перевороте 1917 г., не говоря уже и о его более чем неоднозначной по отношению именно к России роли в гражданской войне и о влиянии иностранных держав на его политику, прежде всего, США.

Я не про Колчака. Мне приходится указывать на ту странность, что монархист поднимает на знамя антимонархиста, одного из участников февральского антимонархического переворота.

Что означают подобные чудовищные странности? Они являются показателем абсолютного кризиса и даже краха патриотизма в России.

Что ж, время пришло.

Патриотизм окончательно перестал быть содержательным понятием сразу после того, как правящий класс начал вторую чеченскую войну. Показательным стал в те дни жёсткий спор Чубайса и Явлинского, в котором Чубайс представил идеологию либерал-патриотизма и выглядел патриотичнее любого записного патриота. Затем патриотическая риторика была полностью перехвачена и ассимилирована Крёмлём. В настоящее время мы имеем дело с несколькими клонами патриотизма — и Аркадий Малер прав, указывая на то, что нынче патриотизмов стало много и что при этом «будучи контрарными по отношению друг к другу» патриотизмы эти «равно ложны в своей изначальной посылке».

Прав Малер и в том, что «за период напряженной эволюции РФ-идеологии сложился целый класс новых патриотов, патриотов правящего класса, идеология которых может быть названа «патриотизм-РФ». Не ошибается он и в определении сущности этого высокопоставленного патриотизма: «Патриотизм-РФ — это патриотизм всех тех случайных и временных форм, в которые обернулось российская государственность после распада СССР».

Именно таков, в частности, патриотизм Владислава Суркова, который в интервью журналу «Spiegel» предельно понятно и личностно определил основу этого патриотизма, пояснив, что смерть СССР для него была, очевидно, «началом прорыва к демократии и гражданскому обществу» и что он лично от краха Советского Союза «испытал огромное облегчение, как будто удалось сбросить со спины огромного паразита».

Но это и есть по существу позиция Солженицына, который за 15 лет до откровений Суркова писал про необходимость этого самого «облегчения»: «Я с тревогой вижу, что пробуждающееся русское национальное самосознание во многой доле своей никак не может освободиться от пространнодержавного мышления, от имперского дурмана, переняло от коммунистов никогда не существовавший дутый «советский патриотизм» и гордится той «великой советской державой"… Держать великую Империю — значит вымертвлять свой собственный народ. Зачем этот разнопёстрый сплав? — чтобы русским потерять своё неповторимое лицо? Не к широте Державы мы должны стремиться, а к ясности нашего духа в остатке её…… И так — ещё больше распрямимся от давящего груза «среднеазиатского подбрюшья"…».

Это и есть, по удачному определению Сергея Кургиняна, «уменьшительный русизм». Это, наконец, и есть суть русского национализма.

Так что указанные странности обозначают полный крах патриотизма, в состав которого теперь уже вмещено всё что только можно — вплоть до прямого антипатриотического патриотизма и подобных ему прикрывающихся обязательным ныне к исповедованию патриотизмом извращений.

И национализм, особенно «русский национализм», среди этих извращений занимает сегодня первое место.

Поясню.

Можно сколько угодно, как это делает Межуев, сетовать на то, что «и Соловьев, и его нынешние последователи довольно упрощенно понимали и понимают национализм».

Но подлинная проблема состоит в том, что отсутствие у многих патриотов ясных представлений о субъекте и целях развития страны по необходимости замещается идеологией, которая, как предполагается, будет иметь массовый отклик и хоть каким-то образом (пусть и самым кривым) вызовет «в массах» («электорате», «населении» и т. п.) ответное чувство, и на политической арене нарисуется хоть какой-нибудь, пусть самый завалящийся, субъект.

Если эту проблему не удерживать, то, действительно, остаётся лепить идеологический Голем национализма и брать его за неимением иного на вооружение.

Этот вынужденный ход ведёт ко многим вредным для страны последствиям.

Во-первых, национализм, равно как и классовый подход (что лежит в основе вульгарного марксизма), является идеей вчерашнего и даже позавчерашнего дня. То есть подобные конструкции являются не мыслительными средствами организации восстановления и развития страны, а чистой воды эрзац-идеологиями.

Но именно эта вторичность и даёт возможность национализму выступать в откровенно провокационной и антироссийской функции — ведь именно против этого накликиваемого национализма, Глеб Павловский довольно удачно сконструировал антифашистскую идеологию и создаёт в настоящее время целый антифашистский фронт, например, настраивая на антифашистскую волну движение «НАШИ».

И технологически Павловский абсолютно прав. Но беда в том, что и националисты, которых Павловский с удовольствием, с оттяжкой и по справедливости выделывает в фашисты, и сам Павловский своими играми патриотов стирают любую мало-мальски осмысленную повестку дня.

Во-вторых, цепляние за национализм усиливает очевидную идейную пустоту патриотизма.

И патриотизм, и субъект окончательно сводятся к переизобретённому в начале XXI века политическому флогистону — к «Нации» (непременно с большой буквы!), что наиболее поэтично представлено в заклинаниях Егора Холмогорова: «Нация это совокупность людей живущих на определенной территории, являющихся или желающих быть гражданами одного государства, объединенных общей историей и решимостью продолжать эту историю дальше, то есть общими планами на будущее. То есть в случае России Нация — это те, кто живет и хочет дальше жить в России, которую свою судьбу связывает с её судьбой и кто именно во имя этой будущей судьбы желает самостоятельно, без подсказок из-за рубежа, определять дела страны и государства». А «национальное государство, это государство, которое существует ради Нации, в ее интересах и под ее высшим суверенитетом».

Почему именно нация становится у националистов абсолютной идеей — совершенно непонятно. Почему на место нации с большой буквы нельзя подставить просто народ? И что вообще изменится от того, что будет принято данное слово — пусть и с большой буквы?

Неужели, скажем, Егор Тимурович Гайдар или Анатолий Борисович Чубайс не подходит под данное определение члена нации? Да и кто вообще добровольно или даже под нажимом выведет себя из столь благородно сколь и абстрактно заданной нации?

И кто такая и что такое эта «Нация», чтобы государство почему-то должно существовать ради неё?

Или нация понимается здесь в стандартном смысле как верховное гражданское сообщество? Тогда почему везде русские и не россияне? И почему так критикуется либерализм — фундамент подобной идеи нации и самого, кстати, национализма?

Или по-прежнему нация — это этническая общность? Тогда причём здесь банальные определения нации как политической организации? И мыслимо ли русских сводить к этносу…

И главное здесь — а разве нельзя обойтись вообще без «Нации» и «национализма»? Большое преимущество размышлений Владимира Карпеца (в его статье «Иван Денисович» против «Красного колеса») — среди других текстов о Солженицыне на АПН.ру состоит в том, что он ни разу не употребляет по отношению к русским и России слова «национализм», «национальное», «нация». Он вообще не употребляет этих слов — и ничего не теряет от этого. Только выигрывает, что неудивительно, поскольку вместо плоского и, надо прямо сказать, интеллектуально убогого национализма, пытается описать оригинальную версию субъектности советского периода — русский советизм. С этой концепцией можно спорить, но, бесспорно, здесь высказывается мысль и чрезвычайно плодотворная мысль, поскольку она позволяет на порядок сложнее взглянуть на советский период и нащупать в нём точку опоры для следующего шага развития страны, нашей России.

Национализм же от всего этого страшно далёк. И именно поэтому, в-третьих, национализм сегодня означает прямую сдачу страны.

Дело в том, что у патриотов в итоге все сводится к разоблачению плохих — разумеется, ненационалистов, короче, «антинародного режима» и прочих «врагов народа» (этот исходный мотив опять же хорошо показал Малер).

В предельной степени это касается патриотов-националистов или национал-патриотов. Не случайно и Холмогоров и Межуев почему-то рассматривают национализм исключительно в рамках бинарной оппозиции «национализм», «националисты» (они же — «хорошие») — и «западничество», «западники" — «контрнационалисты».

У Межуева подобная бинарность, как я уже приводил выше, мягко сводится к тем, кто как «Соловьев, и его нынешние последователи», «довольно упрощенно понимали и понимают национализм» и, очевидно, к тем, кто, напротив, понимают — и, вероятно, по Межуеву, принимают, — национализм неупрощённо.

У Холмогорова враги национализма обозначены грубее, но живописнее: «те, кому торжество идеологии и политической практики национализма как нож в горло, поскольку поставит под очень большой вопрос их право определять в «этой стране» общественное мнение и эксплуатировать ее недра и оседлывать, «финансовые потоки» (чаще всего под этим имеются в виду налоги, пенсии, бюджетные зарплаты и прочие неисчерпаемые источники для казнокрадства). Свидетельство этих людей против национализма слишком пристрастно, чтобы давать ему веру, да еще и безоговорочно. Поэтому audiatur et altera pars, да будет выслушана другая сторона, как говорили римляне на судебном процессе. Я, как человек немало написавший и сказавший в защиту русского национализма, пожалуй, возьму на себя труд представлять эту другую сторону».

Но стороны — не две, а, минимум, три. Национал-антинационалистическая двухмерность никак не отражает реальности и, главное, не выводит нас на практику восстановления и развития страны.

Непонятно, почему наши националисты в упор не видят значительное число тех, кто, как, например, патриархи-патриоты — покойный Вадим Валерьянович Кожинов и ныне здравствующие (дай Бог им здоровья!) Сергей Георгиевич Кара-Мурза и Александр Александрович Зиновьев — или, полагаю, тот же Владимир Карпец или Юрий Громыко, автор данных строк, наконец, — не являются ни националистами, ни антинационалистами, то есть «западниками», теми, кто, по Холмогорову, считают себя вправе «определять в «этой стране» общественное мнение и эксплуатировать ее недра и оседлывать, «финансовые потоки"…»?

Для всех вышеперечисленных (а очень многие здесь ещё и не названы) важны не «измы», а практическое развитие страны и бытие России как тысячелетней уникальной цивилизации и мировой державы. До национализма или того же патриотизма тут? Не правильнее ли все силы бросить на создание единой платформы развития страны?

Никак я не могу причислить к националистам и самого Бориса Межуева, утверждающего, что «в «мировой революции» все-таки нельзя не участвовать. Не потому что мы заинтересованы в разрушении мирового порядка. А потому что «взбесился» мировой гегемон, задумавший теперь — в отсутствии прежнего геополитического противовеса — перестроить весь мир по своему образу и подобию…», и что требуется геокультурная экспансия России и новое евразийство.

Русский национализм и национализм вообще ничего стране не дают и не дадут. Зазыванием «Нации» и пустым в наши дни патриотизмом делу не поможешь. Более того, вся эта магия слов — прямое пособничество тем, кто тащит Россию и русских на кладбище.

Субъект развития страны нельзя сконструировать или обнаружить, субъект по определению является тем, что само себя обнаруживает — в действии.

Действие же есть постановка и реализация целей развития страны.

Поэтому считаю необходимым в заключение предложить свой набор целей развития:

1. Снижение смертности населения, рост средней продолжительности жизни до 72 лет к 2015 году и переход с 2012 года к демографическому росту с достижением в 2050 году населения Российской Федерации в 250 миллионов жителей. Приоритетная поддержка обществом и государством трёхдетной семьи и обеспечение перспективности детства каждого российского ребёнка. Создание лучшей в мире системы обеспечения здоровья и образования. Достижение мирового лидерства в области качества жизни как интегрального показателя эффективности развития страны и дееспособности управления.

2. Обеспечение каждой российской молодой семье с 2015 года безусловной возможности приобрести собственный дом-усадьбу. Каждая вторая семья в отдельном благоустроенном доме-усадьбе к 2012 году, любая молодая семья — к 2015 и любая семья — к 2020 году. Средство — переход к альтернативной урбанизации на основе малоэтажного усадебного домостроения.

3. Организация нового центра мирового развития на российском Дальнем Востоке. Перенос столицы России на Дальний Восток, в Приамурье. Построение Северной цивилизации.

4. Организация пяти сфер приоритетного развития страны: градостроительной, электроники, биотехнологий, ядерной и инструментальной (станкостроение, машиностроение, энергостроение и производство технологических линий и заводов типа cluster-tools).

5. Достижение глобальной энергетической монополии через опережающее развития ядерной энергетики на основе замкнутого ядерного топливного цикла и организации сотовой инфраструктуры малых атомных станций.

6. Разработка системного проекта персоналистского (то есть образованного вокруг принципа личности) общественного строя России XXI века. Организация государственности России как мировой державы в целях достижения справедливого глобального порядка.

7. Создание теории мирового развития как русского вклада в решение общечеловеческой проблемы развития.

Вот, с моей точки зрения, чем надо заниматься. Вот где дела хватит и для теоретиков и практиков, и для философов и инженеров.

Пора заканчивать с комфортным патриотизмом и, тем более, с национализмами и иными конструкциями, которые претендуют быть всеобщими, но являются сегодня частными, примитивными и, в конечном итоге, вредными для страны.

http://www.apn.ru/?chapter_name=impres&data_id=435&do=view_single