Профессия: регент

Евгений Сергеевич Кустовский — регент московского храма Трех святителей на Кулишках. Окончил Хоровое училище имени Свешникова («Я всю жизнь свешниковец — ведь теперь я регент у о. Владислава Свешникова», — говорит он), а потом дирижерско-хоровой факультет Консерватории. После Консерватории несколько лет работал в Союзе композиторов РСФСР, занимался исследованиями фольклора. Потом поступил в аспирантуру в Гнесинский институт. Сейчас ведет широкую преподавательскую деятельность — руководит Московскими регентскими курсами. По всей стране также известны многочисленные богослужебные сборники, подготовленные Е.С. Кустовским и изданные под его редакцией.

— Евгений Сергеевич, когда, почему и как решили стать регентом?

— Я уже был на четвертом курсе аспирантуры, диссертация была практически готова. И в это время я познакомился с отцом Владиславом Свешниковым. Когда отец Владислав меня увидел, он сказал: «Хватит тебе ерундой заниматься, надо заниматься делом!» Заниматься делом означало то, что музыкант должен быть на клиросе. Я пытался возражать, что я, мол, уже состоялся как музыковед, фольклорист. А он напомнил мне притчу о талантах и сказал: «Все твои способности были тебе даны просто так, „за здорово живешь“, пора отдавать».
И я пришел на клирос.

— Как певчий или уже как регент?

— Да что вы! Сначала, конечно, как певчий. Причем даже просто как человек, заменяющий ушедшего в отпуск певчего. А вот когда я оказался на клиросе, я понял: все, что я делал в жизни до этого, было лишь подготовкой.

— Вы пришли на клирос уже воцерковленным человеком?

— В общем, да, но все-таки я считаю, что настоящее воцерковление произошло только на клиросе. Потому что воцерковление, какое получал среднестатистический прихожанин конца 80-х годов, часто ограничивалось лишь общими представлениями о вере и Церкви. А также всевозможными заблуждениями — типа того, что нельзя через левое плечо передавать свечу или что на Иоанна Предтечу нельзя есть круглое… А логика, красота, гармония богослужения может открыться мирянину именно на клиросе. Ведь это непосредственное участие в богослужении.

— Какие требования вы предъявляете певчим?

— Прежде всего, чтобы у человека был слух, без этого на клиросе, как ни крути, делать нечего. Потом — чтобы у человека было чувство ансамбля, способность петь вместе с другими, чувствовать и слышать других. И еще — чтобы была способность реагировать на руку регента.

— А как вы относитесь к певцам, что называется, с вокально «поставленными» голосами?

— Дело в том, что ансамблевый и сольный вокал — это совершенно разные технологии. Зачастую на клирос приходят не хоровики, а вокалисты, и если я вижу, что человеку есть над чем работать, то я предпочту сам с ним заняться. А беда многих профессиональных певцов с «поставленными» голосами заключается в том, что их готовили к сольному пению, и они часто совершенно не в состоянии петь в хоре, не выделяясь из него.

— Какие хоры вам кажутся более успешными: мужские, женские, смешанные?

— Здесь можно посмотреть с двух точек зрения: музыканта и регента. Эти точки зрения очень разные. Как музыкант я могу посмотреть на этот вопрос с позиций эстетизма, с позиций вкусовщины, которая во всех нас есть, и сказать, что мне больше нравятся однородные хоры. Но рассуждать так — это все равно что сказать: мне больше нравится, когда у священника седая борода, чем когда черная. Я же предпочитаю рассуждать как регент, и в этом смысле мне все равно, какой по составу хор. Какой есть, такой и хорошо.

Хотя, конечно, объективно говоря, однородные хоры звучат значительно монолитнее, слаженнее, чем смешанные. Ведь церковное пение изначально монастырское, а монастырь — явление все же «однополое». И конечно, более традиционным в нашей церкви является мужской хор. Женские однородные хоры до сих пор занимаются поисками того, как передать средствами женского голоса музыкальные традиции, рожденные в мужских хорах.

— Как вы относитесь к «народному хору» — когда песнопения исполняются всеми молящимися?

— Прежде всего необходимо определиться, о каких песнопениях мы говорим. Ведь есть изменяемые песнопения, а есть неизменяемые. От этого многое зависит. С неизменяемыми песнопениями все просто. Есть множество храмов, где их поют все прихожане, например, в нашем храме тоже так. Я очень это приветствую. Я даже выступал на первом регентском съезде, прошедшем три года назад, с докладом «Воспитание поющего прихода».

— А как быть с прихожанами, не имеющими слуха? Ведь бывает, что кто-то поет фа-диез в то время, как все поют соль…

— А вас это смущает? Меня нет. Во-первых, я умею изменять свою требовательность к певчему в зависимости от удаленности его от клироса. На клиросе я могу всячески «снимать стружку» с певчих. Но человек, поющий где-то в храме, мне не мешает. Во-вторых, человеку, если он поет уверенно и свободно, вообще-то не естественно петь фа-диез в то время, как рядом звучит соль. Это просто неудобно, это акустический закон. Поверьте мне, я говорю это как специалист по народному пению! Здесь очень многое зависит от регента: он должен уметь в какой-то момент перестать быть профессиональным музыкантом и превратиться в запевалу. Ведь так и в фольклоре: есть мастера, ведущие хор, а все остальные подтягивают. Кроме того, когда люди в храме понимают, что регент не оценивает их пение, а просто предлагает петь, все выстраивается очень даже неплохо. А если прихожанин боится спеть что-то не так — вот тут-то он и поет не так. В пользу всенародного пения мы решили и такую известную всем православным проблему, как заполнение паузы перед причастием. Где-то в этот момент поют так называемые «концерты», где-то читают молитвы перед причастием, где-то поют стихиры дня или праздника. А мы на каждой Литургии поем с прихожанами стихи ко причащению: «Хотя ясти, человече, Тело Владычне…» — и так далее, вплоть до «Вечери Твоея тайныя…».

— А как быть с изменяемыми песнопениями?

— Это, конечно, другое дело. Всенародно такие песнопения петь очень и очень трудно. Но все-таки возможно, и я знаю храмы, где такие песнопения поют все прихожане. Делаются такие попытки и у нас: в нашем храме есть «приходские аналои». Мы заказали нашему приходскому столяру сделать широкие, пологие и невысокие аналои — такие, чтобы на них можно было положить последование вечерни, утрени, литургии, тексты различных служб. Лет сто назад это было бы просто невозможно: было по одному-два экземпляра богослужебных книг на весь приход. Сейчас же я могу — например, на Троицу — разложить публикации текстов на эти аналои для всех прихожан, и все поют.

— Сохранились ли дореволюционные грамзаписи обыкновенных приходских хоров, на которые можно было бы равняться современным регентам?

— Очень мало. Сохранились пластинки, записанные в 1912 году в Париже монахами Киево-Печерской лавры. Или фрагменты служб, записанные в храме Христа Спасителя. Разница между прошлыми записями и современным звучанием в том, что наше дореволюционное церковное пение было испорчено целым веком страстных интонаций, подвываний, подъездов — такая манера была присуща пению в церкви в XIX веке. И только в ХХ веке начались поиски НЕ-страстной церковной музыки, которые ведутся до сих пор.

— Еще не так давно в репертуаре церковных хоров было много сложной авторской музыки, часто напоминавшей не песнопения, а итальянские оперы. Сейчас этого меньше. А как вы видите перспективу развития духовной музыки?

— Сейчас страстная музыка постепенно уходит с клироса, все больше становится анахронизмом. Многие образцы европеизированного музыкального творчества XVIII и XIX веков сегодня просто неприемлемы в контексте богослужения. Зато все большее применение получает обиход — то есть пение на гласы. Надо сказать, что обиход — это богатейший язык, богатейший материал. При этом разработан он очень мало, и знаем мы его крайне плохо. Навыки настоящего «полногласия» — то есть владения не только всеми гласами, но всеми разновидностями каждого из них — мы во многом утеряли. Чтобы вернуться к ним, нужно много работать и очень этого хотеть. На своем клиросе мы поем практически все на гласы. Например, за всенощной мои певчие раскрывают ноты только один раз — на предначинательном псалме, да и то скорее для напоминания, так как мы его поем всегда на один и тот же мотив.

— А разве не нужно, чтобы пение было разнообразным?

— Да зачем? Я лично считаю, что на разные мотивы должны исполняться изменяемые песнопения. Мы никогда не поем разные «Свете тихий», никогда не поем разные «Ныне отпущаеши». Зачем вносить разнообразие в неизменяемые песнопения, если наибольшей значимостью и выразительностью обладают изменяемые?

— Как вы относитесь к увлечению знаменным пением, которое сейчас можно слышать со многих клиросов?

— Я думаю, для многих это именно так, как вы сказали: увлечение. Зачастую древний распев вставляется в службу как некое декоративное явление, такой экзотический номер, выпирающий из совокупности остальных песнопений, как гвоздь из ровной поверхности. Делать такие украшения несложно, гораздо труднее выдержать всю службу в знаменном стиле, особенно изменяемые песнопения.

— Согласитесь, слух современного человека вос питан на гармонической, я бы сказал, европейской музыке: на Бетховене, на Чайковском, на «Битлах», если хотите…

— Да, есть такое мнение, что мы стали жертвами европейского засилья в музыке. Но на самом деле я, как бывший фольклорист, могу сказать вам, что в русском фольклоре переход от одноголосия к многоголосию происходит в том же XVII веке, что и в церковной музыке. Это произошло практически одновременно и независимо.

— Выбор стиля — обиход, авторские сочинения, знаменное пение, — наверное, еще зависит от традиций храма и привычек прихожан. Вы, как регент, прислушиваетесь к мнению прихожан?

— Вы знаете, мне никогда не бывает важно, как оценивается прихожанами само по себе пение хора. Мне это все равно. Гораздо важнее другое — поняли ли прихожане службу, знают ли они, о чем она была, чувствуют ли они ее. Если это так, то значит, служба прошла нормально.

— Мы подошли к теме человеческих отношений в храме. Регент — не только музыкант, но и начальник над людьми, певчими. Как вы добиваетесь послушания на клиросе? Вы строги? Певчие вас боятся?

— Да, я строг. Да, певчие меня боятся. Я могу рассердиться, могу «по стенке размазать». Но могу и, наоборот, жилетку подставить. Конечно, брань и строгость — это не самоцель. Главное, чтобы пели хорошо и чувствовали себя спокойно и уверенно. Хотя иногда окрик тоже может быть полезен, если он содержит в себе некий энергетический допинг, который заставляет собраться человека, находящегося или в харизматической отрешенности, или просто в нерабочем состоянии. А вообще, одно из самых трудных умений регента — это что-то сделать или сказать по сути жестко, а по форме мягко. Это умение приходит к регентам далеко не сразу.

— А с чем чаще всего приходится бороться при работе с хором?

— Исправлять по ходу службы приходится многое: и нечистое пение, и неправильное чтение текста. Но выражать недовольство я позволяю себе, как правило, только тогда, когда человек отключается. Хотя я часто прекрасно понимаю, что человек просто устал. А если я слышу, что человек фальшивит, я внутри себя, конечно, буду недоволен, но постараюсь исправить дело как можно мягче. Очень важно никого не обидеть, и поэтому к разным певчим необходим самый разный подход: к одному — более снисходительный, а к другому — бескомпромиссный.

— А еще на клиросе часто бывают такие проблемы, как болтовня и смех. Как вы с этим боретесь?

— Я иногда сам становлюсь как бы возбудителем смешка — для того, чтобы вовремя его и прекратить. Иногда остроумное слово разряжает обстановку и снимает усталость. Таким образом мне удается как бы взять ситуацию в свои руки. Важно, чтобы все понимали: чуть-чуть посмеялись — и все, пошли дальше. Если на клиросе есть понимание службы как службы, ничто не страшно. А болтовня на клиросе — этого, сказать честно, у нас почти не бывает. Если и бывает, то в основном как проявление усталости, вымотанности. А для меня это всегда сигнал, что я что-то упустил, что-то не так делаю: ведь болтовня означает, что человек вышел из службы, отключился. Это вина регента — значит, не может удержать.

— Еще одна клиросная проблема — опоздания…

— У нас на клиросе люди поют только ради пения на клиросе, ради участия в службе, служения Богу. Есть хоры, где люди поют ради заработка, но у нас это не так: платят у нас мало. Люди у нас поют просто потому, что любят служить. И если человек опоздал на службу, это воспринимается с сочувствием: жалко, что он опоздал. Жалко, что он хотел прийти вовремя и не смог. Но опоздания у нас — не повод для каких-то разборок.

— Коснемся состава клироса. Бывают хоры из наемных певцов, для которых церковное пение — работа. А бывают хоры, состоящие только из прихожан. Как это в вашем храме?

— Сейчас все больше становится исключительно общинных хоров, и это, я уверен, очень правильно. У нас на клиросе могут петь только члены нашей общины, которые исповедуются у наших священников, причащаются в нашем храме. У нас нет такого: пришел, спел, ушел. У нас так: пришел, спел… и остался в нашей общине. Многие и помимо пения находят для себя работу в храме. У нас вот так, и во многих храмах так же, но я знаю и очень многие храмы, где до сих пор сохраняются наемные хоры. Эти хоры отличаются прежде всего денежными приоритетами. Я же считаю, что приоритеты клирошанина должны быть другими.

— Последний вопрос касается певческого воспитания детей. Как оно должно производиться?

— Клиросное воспитание детей — это одна из самых важных наших задач. Есть различные приемы обучения. Можно ставить детей на клирос вместе со взрослыми, можно организовывать «детские богослужения». Но нужно учитывать и некоторые особенности. На взрослый клирос можно ставить детей только с определенного возраста, когда чувствуется, что ребенок может выдержать режим службы. А чисто детские хоры могут быть самого разного возраста. Понятно, что навыки чтения слов и нот у детей вырабатываются очень постепенно. Поэтому к службам с детьми приходится специально готовиться. Детские службы у нас бывают примерно раз в месяц, и перед каждой службой бывают спевки. Я, впрочем, не люблю заниматься с детьми концертными программами, разучивать сложные партии. Я предпочитаю делать из детей «обиходный клирос». Я даю им понять, что они готовят службу, а не концерт. И между прочим, я сторонник подготовки с детьми не только литургий, но и вечерних служб, где много изменяемых песнопений. Очень важно приучать детей читать тексты. И надо сказать, дети гораздо лучше, чем взрослые, схватывают это умение. Для детей особенно важно, что у них перед глазами. Они когда поют по словам — поют слова, а когда по нотам — ноты, а это совершенно разное восприятие. Лучше всего они поют наизусть. При пении с детьми изменяемых песнопений очень помогает прием, заимствованный из монастырской практики: пение с канонархом. Канонарх читает один стих, хор поет его, потом другой стих и так далее. Впрочем, со взрослыми это тоже достаточно эффективный прием заставить их понимать смысл того, что они поют.

http://www.nsad.ru/index.php?issue=11§ion=10 010&article=271