 |
| Псковское агентство информации | Протоиерей Александр Михайлов | 26.07.2005 |
«Родом я из Псковской области, Сошихинского района — деревня Устье, в 45 километрах от Острова. Когда демобилизовался, ходил пешком помолиться в Остров в Троицкий Собор. И когда шел, уставал, хандрил немного, усталый, как обычно бывает с каждым человеком, говорил: «Господи, я хочу любить Тебя, а Ты дай мне любви, чтобы я Твоей любовью мог любить Тебя, Господи! Помоги нам всем, и русским людям, и мне. Ведь наши многие люди находятся во тьме, не знают, как говорить, как отвечать, в чем смысл жизни, во имя чего родились, что такое светлое будущее, которое вдалбливают коммунисты. Мы ничего не знаем. Мы путаемся. Поэтому Ты, Господи, помоги в любви к Тебе, чтобы Твоей любовью я любил Тебя и мог передать это людям».
С одной стороны, жизнь в России страдальческая, а с другой стороны, мы испытываем милость Божию, и я — на себе лично, и на всех прихожанах, которые обращаются ко мне, это вижу.
Я боялся во время оккупации фашистами, что меня увезут в Германию, и говорил: «Мама, ты благослови меня идти в партизанский отряд, чтобы не попасть мне в Германию, чтобы быть с русским народом: погибать, или жить, мама. Все равно». Мы помолились, она благословила, и на этом мы расстались. Мне было шестнадцать лет. Она три километра провожала меня, шла сзади, и все плакала. Я был в Третьей бригаде командира Александра Германа, пулеметчиком. Жизнь была тяжелой и суровой, пулемет все время на плече, чтобы он не падал в снег. Мы были червяки, что скажут, то и делаем: в бой, так в бой. В Новоржевском районе немцы пропустили нашу разведку, а когда мы пошли, со всех сторон открыли огонь. Мы стреляли, а по кому стреляли — не знаем, только позже узнали, что Герман — прекрасный наш командир, молодой человек, по национальности немец, погиб, а мы все его любили и обожали.
Когда кончилась война, мы встречались с Красной Армией в Славковичах. Очень интересно было посмотреть на наших солдат. Я был в полушубке с одним рукавом — другой отгрел во время сна у костра в лесу — по первости он ссуворился, потом отвалился, так я с одним рукавом и заканчивал войну. Потом тех, кто постарше, отправили на фронт, а я попал в военно-морское училище, в экспедицию особых работ особого назначения. Мы поднимали затопленные корабли. Было это в Германии: Штецин, Росток. Перед демобилизацией переехал в Таллин по руководству военно-морских сил и, конечно, Божиему. Был там, в военном порту на пропускном пункте. Много ходил в церковь Александра Невского на Вышгороде. Там большой колокол 989 пудов, и сам язык — тонна, а староста небольшенький ростом, и ему было его не раскачать, он всегда мне говорил: «Саша, помоги». Мы по витой лестнице забирались на колокольню, и там он тянул к себе, я — к себе, и пятнадцать минут звонили: буум, буум, буум….
Хочу сказать, что кто верит в Бога, тому все двери открыты, Господь не забывает своего возлюбленного человека, Он никогда не забывает и где нужно помогает. И мне было открыто, чтобы я пришел в храм, помолился, позвонил в колокол. Демобилизовался в 1951 году, семь лет во флоте прослужил, обычный моряк. Много наград потеряно, украдено, а самая главная, как я считаю, получена в 1944 году «За оборону Ленинграда».
Когда мне сказали, что есть семинария, я был в первую очередь потрясен. Что в таком коммунистическом, безбожном, сатанинском государстве есть семинария. В семинарию попал в Ленинграде нечаянно, и увидел: иконы, чистенькие помещения, люди ходят, как в тапочках, тихонько — это меня потрясло. Господи Боже мой, да какой с меня получится поп? Да никакого с меня попа не получится. Понимал я так. Я спросил: как можно поступить сюда? Мне сказали: вот канцелярия, и меня там хорошо приняли: какие документы нужны, как поступить можно. И подписывался под моими документами схимонах Симеон Печерский, что он доверяет мне в семинарию поступать, и схиархимандрит Феофан. А Симеон-то был с моей родины, недалеко от нас, и у меня был дедушка Семен — святой человек, прозорливый. Он умер в квартире Симеона, послал его молодым человеком в монастырь, и Симеон помнил меня по моему дедушке и подписал документы.
Мне было тяжеловато учиться: семь лет в армии, партизанщина, война. Я не любил читать романы, набор слов у меня был небольшой, но Господь помог мне хорошо поступить в семинарию, на четверки и пятерки учился. Только с пением было у меня плохое дело. Я плакал и молился, на фисгармонии много занимался: до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до… гонял все, гонял, а потом уже: «Се Жених грядет в полуночи» — нажимал на кнопки и пел по партитуре, научился, сдал экзамен на четверку.
Когда я был в Ярославле священником (Татищев погост), тогда митрополит Ленинградский Никодим был еще секретарем Ярославской епархии, а Ювеналий, который сейчас митрополит Коломенский и Крутицкий, иподиакон Епархии. Мы друг друга знали. Ювеналий всегда говаривал: «Саша, Вы говорите, что Вы плохо учитесь, что Вам надо зубрежкой заниматься, может быть и так, но вот мы заговорим, а нас никто не слушает, а когда Вы говорите — все слушают Вас. Что-то такое таинственное есть в Вашей человеческой личности».
Я много проповедовал в молодости, и говорили мне: «Доставай, батюшка, документы, что ты был в партизанах, а то скоро могут тебя забрать за твои красноречивые, глубокие и антисоветские проповеди в тюрьму. Мама мне этот документ выслала. Но ничего не понадобилось. Год прослужил в Ярославской епархии и вернулся на родину. Тогда и митрополит Иоанн прибыл в Псков, и мы встретились с ним. Он служил епископом, было ему тяжело, его за меня трепали. Запрещали мне проповеди говорить, а ему — не знаешь, как запретить. Он прислал мне документ — «запрещается тебе проповеди говорить», но я на него не обратил внимания и сжег в печке. Мне не давали покоя и ему не давали покоя. Так что я необыкновенно люблю и поминаю митрополита Иоанна Разумова, который прослужил тридцать лет в Псковской епархии при мне, он был очень мудрым, старинным, добрым человеком.
С Покрова пойдет сороковой год, как я в Верхнем Мосту, а в этом году 50 лет исполнилось моего священнического служения. Меня посвящали в священники 3 июля в Ярославле. Все поздравляли — из Питера, Москвы, много людей звонили, телеграммы слали, приезжали. Крестов много подарили. А мне было страшновато, потому что 50 лет… ужель, думаю, я 50 лет служу Церкви. Мне страшно на свою жизнь смотреть и страшно обращать на нее внимание, но я понимаю только одно, что горел любовью ко Господу, к русскому народу, к правде Божественной. Я понимал, что правда и что неправда, и шел напролом. И за меня всегда боялись люди, которые меня любили и думали: заберут меня, и меня не будет. Но до сего времени Господь сохранил меня.
Народ меняется, и будет меняться, на месте река никогда не стоит. Я воспитанник православной семьи, тетка моя — игуменья Дионисия псковского монастыря, и не думал, что буду батюшкой, и буду служить, хотя носил крест и веру живую имел. Вот начинал с автомата, а теперь — Церковь уже пятьдесят лет. Бог ведет Своими путями, и такими чудными. Вот Оптина пустынь. Почему она Оптина пустынь? Потому что разбойник Оптин был главным в этой местности, но, в конце концов, он бросает это разбойническое дело, становится монахом, подвизается, потом благоустраивается монастырь и называется Оптина пустынь.
В жизни много таинственного, чего не объяснишь. Но если думать о самой жизни, то, если человек потерял веру — смысла в жизни нет. Бесполезно, что он строит светлое будущее, или демократическое. Я молюсь об этом: помоги им Господи. Но все равно понимаю, что это бессмысленно. Надо обратиться ко Господу. Крест Христов — это последнее Слово, сказанное для мира человеку. Смерть Христа — отмена всех радикальных ценностей в человеческой жизни. Умер Христос, значит, нет никакой ценности для меня. Он ради меня умер, значит, у меня ценностей больше нет никаких. Ничего не стоит. Когда я шел в Остров, то думал: «Помоги мне, Господи, я же искушаюсь! Помоги в любви, дай мне любовь!» Вот эту любовь мне Господь и даровал. И я люблю и себя, и людей, и Родину свою, и Христа Спасителя. И военных очень люблю. Много лет в армии прослужил, много претерпел, когда поднимали затопленные корабли.
Духовная проблема? Запутались все. Не стало благородной патриаршей семьи, половая распущенность, алкоголизм, наркотики, а самое главное — потеря веры. Почувствовали свободу, пришли в Церковь, стали помогать церкви ремонтировать, украшать, но, прошло немного времени, и они уже разочаровались в этом. Они стали нагие ходить по дороге. У меня в Верхнем Мосту нагие ходят по дороге. Они меня любят, здороваются, но дело свое делают. Разлагается русское человечество. Но через опыт святых отцов и святых людей, говоривших о России, знаю, Россия должна воспрянуть, не в том смысле, что церква построили, а духовно. Вот и мое мнение такое, и Серафим Вырицкий говорит, что от коммунизма меньше погибло людей, чем погибнет от демократии и от денег — от финансов. Все будут увлечены финансами, идей никаких не будет. Как Достоевский говорит: будем убивать друг друга, поедать друг друга — это идеал будущего.
Русский народ — избранный народ. Князь Владимир, когда крестил Русь — это только избранничество, другого толкования нет. Когда он крестил в Днепре, и думали, как поступить с Перуном, деревянным идолом, с золотыми какими-то усами — решили бросить в Днепр, пусть плывет. И плыл тот идол, а потом поднял руку и сказал: «Я вернусь и отомщу». Он и вернулся в лице коммунистов и отомстил. Сколько людей поубивали, сколько церквей и монастырей разрушили! Сейчас демократия тоже на ложных идеях. И моя просьба: «Русь, обратись к Богу! Обратись, прошу тебя, Русь, и Господь тебя благословит».
Без Бога не до порога. Если деньги потерял — ничего не потерял, а если Бога потерял — все потерял. И я молюсь Господу Богу, чтобы наши русские люди были благословлены Богом, чтобы Господь всех простил, всех помиловал, всех пожалел, невзирая на все наши грехи. Он блудницу пожалел, разбойника пожалел и никого не отринул, и я обращаюсь к Нему, чтобы Он и нас простил. Он простит, Он помилует и Он всех нас пожалеет.
Информационная служба Псковской епархии
