 |
| Православие.Ru | Светлана Хоркина | 20.07.2005 |
Интересно, что в европейском контексте и русские, и норвежцы воспринимались издавна как «северные нации», причем если в отношении норвежцев главную роль в таком восприятии играло географическое положение страны, то в отношении русских главным фактором «северности» стал климат, и, особенно, долгая и суровая зима с обилием снега и сильными морозами, которые случались и в средней полосе. Это неудивительно — ведь центр европейской культуры — наследницы греков и римлян — находился в Средиземноморье, где климат довольно теплый и мягкий. В XVIII в., в эпоху Просвещения, когда в Европе усилился интерес к Северу, в трудах французских просветителей и норвежцам, и русским уделялось много внимания, как к нациям с особыми чертами характера, сформировавшимися под влиянием условий их проживания. Так, например, Монтескье в сочинении «Дух лесов» («De l’esprit des lois», 1748 г.) писал о норвежцах как о людях с особо сильной нервной системой, которая реагирует только на исключительные обстоятельства: они не чувствительны к боли. Их сила и размеры, писал Монтескье, сформированы климатом и особенно «силой зимы». Такими же качествами, по его мнению, обладают и русские: «Нужно содрать кожу с московита, чтобы заставить его что-либо почувствовать».[1] Французские просветители называли Россию времен Екатерины Великой «просвещенным Севером». Суровый характер русской зимы в полной мере испытала на себе армия Наполеона во время вторжения в Россию в 1812 г., что еще больше укрепило имидж русских как северного народа. Так или иначе, климатический фактор стал одним из слагаемых победы русской армии над французами.
В более раннюю эпоху Север воспринимался в цивилизованной Европе как страна мрака и холода, населенная дикарями, колдунами и невероятными животными, как «край света». Еще во второй половине XVIII века итальянцы, например, считали норвежцев «уродами с лицами более похожими на свиные рыла, чем на человеческий лик».[2] Однако в эпоху Просвещения переводы древнескандинавских литературных текстов представили образцы «демократического» в терминах XVIII века общественного уклада. Вольтер в «Истории Карла XII» (1731 г.) описал норвежцев и шведов как высоких, здоровых, храбрых и гордых людей. Уже упомянутый нами Монтескье особенно выделял в этой связи норвежских женщин, которые, в отличие от своих южно-европейских сестер, имели более свободное положение и большие права в обществе. С этого времени образы «жителей Севера» начинают приобретать в западноевропейской культуре значение позитивного идеала.
Для самих норвежцев изменение их восприятия в Европе послужило толчком к развитию своей «северности» как основного национального культурного элемента. Само название страны переводится к древнескандинавского как «путь на Север», а жители буквально называют себя «северянами» (nordmenn). Во второй половине XVIII в. выдающийся деятель норвежской культуры Герхард ШЈнинг уже указывал на «северность» как на базовый элемент норвежской национальной культуры. Норвежцы, считал он, имеют отличное от своих соседей-скандинавов происхождение. Если шведы и датчане пришли с юга, то норвежцы пришли с севера, чтобы «жить среди гор и скал, снега и холода». Как важную составную часть северного идентитета и национальной норвежской культуры в целом, ШЈнинг выделял традиции, связанные с развитием зимних видов спорта и особенно лыжного спорта. В «Истории Норвежского Королевства» (Norges Riiges Historie) он цитировал рассказы из древнескандинавских саг о героях-лыжниках и подчеркивал, что лыжный спорт считался «благородным искусством» в старые времена.[3]
Северный элемент как основа норвежского национального самосознания приобрел особое значение во второй половине XIX — начале XX вв. Это был период становления норвежской нации. В 1814 г. королевство Дания-Норвегия прекратило свое существование в результате наполеоновских войн, и хотя Норвегия перешла под патронаж шведского монарха, эта уния не была тесной и не препятствовала развитию норвежского национального самосознания. Образы севера и зимы широко использовались в патриотической пропаганде. В стихотворении «Песнь Отечеству» (1859 г.) норвежский поэт и общественный деятель Бьернштерне Бьернсон назвал Норвегию «страной вечного снега», определения Норвегии как «страна Зимы» и норвежцев как «зимнего народа» использовались им и в других патриотических произведениях и в речах.[4]
Одной из важнейших составляющих норвежского национального самосознания стал лыжный спорт. Лыжи издавна были частью норвежской материальной культуры, хотя и не являлись собственно норвежским изобретением. Тем не менее, Норвегия стала родиной современного лыжного спорта. Здесь этот способ передвижения в зимнее время превратился в 19 веке в универсальный вид спорта, который за пределами страны все еще оставался экзотическим. Даже в соседней Швеции в 1880 г. лыжи как вид спорта практически оставались неизвестными и использовались только среди населявших Швецию саами. В Норвегии же уже в 60-е годы лыжный спорт стал популярен не только среди мужчин, но и среди женщин. Аделаида Нансен, мать будущего знаменитого путешественника Фритьофа Нансена, была одной из первых женщин-лыжниц. Зимние виды спорта, походы и национальные традиции, связанные с северным образом жизни, стали в Норвегии важными составляющими воспитания подрастающего поколения.[5]
Возрос интерес к эпохе викингов и древнескандинавской литературе. Элементы древнескандинавского искусства и архитектуры, так называемый «драконовский стиль» (Dragestilen) стал популярен среди норвежских мастеров того времени. Дух эпохи викингов способствовал также возникновению интереса к путешествиям в Арктику и развитию морских промыслов в полярном море, и именно в 19 веке норвежцы начинают постепенно вытеснять поморов с морских промыслов в северных морях. В это же время происходит расцвет норвежского кораблестроения, и норвежские суда начинают использовать в качестве транспортного средства полярные экспедиции многих стран.[6] Несомненно, что собственные полярные экспедиции еще в большей степени способствовали укреплению имиджа Норвегии как северной, полярной нации. Полярные исследования стали важным составным звеном норвежского национального самосознания, более того, они стали его квинтэссенцией. В полярных экспедициях аккумулировались и подчеркивались все северные качества норвежцев — географическая принадлежность к Северу, способность к перенесению суровых климатических условий, навыки полярного мореплавания и кораблестроения, умение организовать зимовку, привычка к пребыванию на открытом воздухе, мастерство в ходьбе на лыжах и любовь к северной природе. Эти характерные особенности норвежской нации были продемонстрированы всему миру именно посредством полярных экспедиций, которые способствовали завоеванию Норвегией международного авторитета и уважения. Личности норвежских полярных исследователей и путешественников сами по себе стали визитной карточкой страны. В этой связи символично, например, назначение Фритьофа Нансена норвежским послом в Великобритании в 1905 г. — первым послом молодого норвежского государства. Северная страна сделала полярного исследователя своим высшим официальным представителем за рубежом.
В России основную роль в формировании национального самосознания, в отличие от Норвегии, сыграл все же не географический фактор. Основным отличием русских от других народов стало православное христианство, которое русские приняли от Византии. После падения Константинополя в 1453 г. Россия стала центром православной культуры в Европе. Кроме того, брак Великого князя Ивана Ш и племянницы последнего византийского императора Константина XI Зои Палеолог законодательно закрепил эту преемственность. Московское государство приняло государственный символ Византийской империи — двуглавого орла — в качестве своего герба, а в 1547 г. Иван IV (Грозный) принял титул царя (Caesar). В национальном сознании образ России как преемника Византии был усилен философской доктриной «Москва — Третий Рим», которая определяла историческую миссию России как хранительницы истинного христианства.[7]
Русская Православная Церковь распространяла свое влияние и на отдаленные районы, и монастырская колонизация сыграла важную роль в освоении северных территорий. В 1417 г. на берегу Белого моря был основан Николо-Корельский монастырь, за ним последовали Михаило-Архангельский и Антониево-Сийский монастыри. Большую роль в истории России сыграл Соловецкий монастырь, основанный в 1425 г. монахом Зосимой на Соловецких островах Белого моря. Самый северный русский монастырь — Трифоно-Печенгский — появился в XVI в. Монастыри стали не только религиозными и культурными, но также торговыми и промышленными центрами. Здесь занимались охотой, рыболовством, и даже тюленебойным и китобойным промыслами. Вокруг монастырей возникали города и поселения. Так, в 1584 г. указом Ивана Грозного в устье Северной Двины около Михайло-Архангельского монастыря был основан город Архангельск, который до основания Петербурга был единственным русским морским портом и «окном в Европу».[8]
Несмотря на активное освоение северного пространства, в русском народном сознании образ севера сначала имел негативный, демонический оттенок. Это было связано, прежде всего, с тем, что северные территории были заселены языческими финно-угорскими племенами, а также с суровым климатом и труднодоступностью этих районов. Однако именно эти качества привлекали в северные края подвижников благочестия и любителей пустынножительства, которые несли туда свет Православия. Составитель «Архангельского патерика» епископ Никодим (Кононов), ныне прославленный в сонме новомучеников Российских, писал, что «по числу местных св. мужей Архангельская епархия уступает только «Матери градов русских» — Киеву и древнему «Господину великому Новгороду».[9] Освящение северного пространства и появление со временем местных православных святынь и св. угодников, почитаемых всем русским народом, духовно объединило Север с остальной Россией. В связи с этим северный элемент в большей степени проявился в русской материальной культуре, чем в сознании. Это выразилось в формировании специальных умений и навыков, необходимых для жизни и деятельности в суровых климатических условиях, традиций в одежде и способах передвижения. Мы уже говорили о русских традициях полярного судостроения (см. статью «Особенности русской традиции полярных исследований в дореволюционный период»). Сюда же можно отнести и русские сани, теплую меховую одежду, меховую и валяную обувь, различные приспособления для передвижения по глубокому снегу (широкие лыжи и снегоступы). Однако если для европейского человека эти вещи были экзотическими атрибутами, характеризующими северный характер русского народа, для самих же русских все это представляло собой обычный элемент быта.
Что касается использования русскими своих полярных исследований в качестве национального символа, то здесь мы наблюдаем несколько парадоксальную картину. С одной стороны, как уже отмечено выше, северный элемент как один из атрибутов русской нации, нашел свое проявление в национальной культуре. С другой стороны, несмотря на давние традиции полярного мореплавания, а также достижений в освоении Севера в допетровскую эпоху и в последующий период, полярные исследования в России, в отличие от Норвегии, не стали национальным символом, а воспринимались как рутинная деятельность, имевшая ярко выраженное практическое направление. Отношение русского государства и общественности к вопросам Севера менялось в зависимости от их влияния на насущные потребности страны.
В конце XIX — начале XX в. к северным регионам и необходимости их исследования преобладало негативное отношение, по крайней мере, до Русско-японской войны. Известный русский геолог И.П. Толмачев писал в 1912 г., что к началу века интерес к северу был «только в узком кругу специалистов, или людей, с севером так или иначе связанных, так или иначе им заинтересованных. Большая публика о севере не знала, не хотела знать, и к вопросу об исследовании севера и северного морского пути относилась нередко как к академическому предприятию, ничего общего не имеющего с практической жизнью».[10] Однако было бы неправильным утверждать, что север в России был забыт окончательно даже в то время. 21 апреля 1871 г. на заседании Общества для содействия русской промышленности и торговле выступил с докладом «О Шпицбергене и о правах русских на этот архипелаг-остров» сибирский золотопромышленник, сын архангельского купца Михаил Константинович Сидоров (1823−1887).[11] Это выступление было вызвано инициативой королевства Швеция-Норвегия присоединить архипелаг к своим владениям. Ноты с запросом соответствующего содержания были направлены правительствам Германии, Бельгии, Голландии, Дании, Великобритании, Франции и России. Первоначально русское правительство заняло неопределенную позицию по этому вопросу, и Сидоров начал свою кампанию. Он напомнил русским об их вкладе в освоение Шпицбергена. Ему удалось доказать, «что русские поселения на Груманте были древнее всех других и поэтому за русскими следует признать территориальные права на Шпицберген, где промыслами и мореплаванием занимался 400 лет род Архангельских купцов Старостиных».[12] Так же горячо Сидоров отстаивал права России на Новую Землю и Карское море, на которые начали претендовать норвежцы. Сидоров также был самым убежденным пропагандистом идеи Северного морского пути в России. Норвежский историк Йенс Петтер Нильсен считает, что он первый предложил идею о пути из Сибири в Западную Европу через Карское море.[13]
В 60-е годы Сидоров обращался со своими идеями о возрождении и более глубоком изучении Русского Севера и к правительству, и к ученым обществам, но его планы не встречали поддержки. П.А.Кропоткин, в то время ученый секретарь Русского Императорского географического общества писал в своих мемуарах: «Бедного Сидорова просто поднимали на смех».[14] Однако в конце 70-х и особенно в 80-е годы, когда иностранная деятельность в Русской Арктике начала вызывать беспокойство и в правительственных, и в научных кругах, к Сидорову начали прислушиваться. Его попытки не пропали даром и внесли весомый вклад в осознание русским обществом непосредственной причастности России к Северу и всему, что с ним связано.[15] В качестве одной из мер по защите русских северных территорий от посягательств иностранцев рассматривался, в частности, вопрос о создании поселения из Соловецких монахов на Новой Земле.[16]
В конце 80-х годов 19 в. мы уже можем наблюдать осознанное использование «северного фактора» как предпосылки для русской исследовательской и научно-практической деятельности в Арктике. Однако, в отличие от наступательной тактики норвежцев, русская позиция была скорее оборонительной — полярные исследования рассматривались как обязанность России по отношению к прилежащим к ней территориям и защита их от посягательств иностранцев. Так, например, барон Эдуард фон Толль в своем докладе «Очерк геологии Ново-Сибирских островов и важнейшие задачи исследования полярных стран» 16 декабря 1898 г. на заседании Физико-математического отделения Академии наук подчеркнул: «Неужели мы отдадим последнее поле действия для открытий нашего севера опять другим народам?… Мы, русские, пользуясь опытом наших предков, уже по географическому положению лучше всех других наций в состоянии организовать экспедиции для открытия архипелага, лежащего на север от наших Ново-Сибирских островов и исполнить их так, чтобы результаты были и счастливы и плодотворны».[17]
Д. И. Менделеев в докладной записке об исследовании Северного полярного океана министру финансов С. Ю. Витте также ссылается на «северный фактор»: «Желать истинной, то есть с помощью кораблей, победы над полярными льдами, Россия должна еще в большей мере, чем какое-либо другое государство, потому что ни одно не владеет столь большим протяжением берегов в Ледовитом океане, здесь в него вливаются громадные реки, омывающие наибольшую часть Империи…"[18]
Северный статус России и наличие у русских особых навыков и умений, способствующих успешному осуществлению освоения полярных регионов, признавали и скандинавские путешественники. Это признание выражалось, прежде всего, в том, что, организуя свои экспедиции, норвежцы обращались за советом к русским коллегам и по научным, и по практическим вопросам, тем самым признавая ценность их опыта. Однако сознание ответственности за исследование и освоение северных территорий, входящих в состав Российской Империи, и защита их от посягательств иностранцев являлось в русском общественном сознании более весомым основанием для организации национальных экспедиций, чем демонстрация всему миру своих особых, северных, качеств, что, в свою очередь, было важно для норвежцев.
В своей книге «Фрам» в полярном море», повествующей о знаменитой Норвежской полярной экспедиции 1893−1896 гг. Фритьоф Нансен, описывая заход в русскую гавань Хабарово на южном берегу пролива Югорский шар в Карском море, отмечает: «Первое, что обратило на себя наше внимание, были две церкви….Потом мы должны были осмотреть монастырь — «скит», где жили, или вернее, умерли шесть монахов….Теперь тут жил священник со своим псаломщиком».[19] Часовни или церкви, а также деревянные кресты на побережье Ледовитого океана и северных островах служили, кроме своего прямого назначения, символом присутствия здесь русских людей и заменяли собой национальный флаг. Русский Север — Север православный.
[2] Кристенсен приводит цитату из рассказа норвежского путешественника о своем пребывании в Риме в начале 18 века. Местные жители были удивлены, увидев, что норвежцы — такие же люди, как и они сами. Christensen 1996:61−62.
[3] Schoning, G. Norges Riiges Historie, Tredie Deel. Kobenhavn, 1781, Fortalen (вступительное слово). См. также Christensen, указ. соч., стр. 63−69.
[4] Stenseth, Bodil. En norsk elite. 1993, p.38.
[5] Тor Bomann-Larsen. Den evige sne. En skihistorie om Norge. Oslo: Cappelen, 1993. Как и многие норвежские дети, Нансен и Амундсен в юные годы много времени проводили на свежем воздухе, участвовали в лыжных соревнованиях, зимних и летних походах, занимались гимнастикой и закаливающими процедурами.
[6] Уже в середине 19 века подобные намерения возникали и у русских ученых.
[7] Западные исследователи истории России и культуроведы всегда считали и считают именно православие основополагающим элементом русской культуры. См. например Mazaryk, Tomas G. The Spirit of Russia, London, 1968; из последних работ см. Wayne Allensworth. The Russian question. Nationalism, Modernisation and Post -Communist Russia. Oxford, 1998
[8] О монастырской колонизации Севера см. С. Шаляпин. Монастыри в истории Беломорского севера/ Оттар, 1993. стр. 9−14.
[9] Архангельский патерик. Сост. Епископ Никодим (Кононов). М., 2000. Репринтное издание.
[10] И.П. Толмачев. Северный морской путь. Доклад в Общем собрании Общества для содействия русской промышленности и торговле 8 марта 1912 г. // Труды Общества для содействия русской промышленности и торговле, 1912, ч. ХХХ. С. 217.
[11] Оглавление докладов М.К. Сидорова в ученых обществах — В Обществе для содействия русской промышленности и торговле// А.А. Жилинский. Россия на Севере (К описанию жизни и деятельности М.К.Сидорова). Издание Комитета по увековечению памяти М.К.Сидорова. Архангельск, 1918. С. 136.
[12] Ссылка на статью Сидорова в газете «Голос» N 113 за 1871 г. Цит. по: Жилинский 1918: с. 62. Выступления Сидорова вызвали широкий общественный резонанс. В результате русское правительство выразило решительный протест против притязаний Швеции, и архипелаг остался нейтральным. См. об этом: Пинхенсон 1962: 497−504.
[13] Nielsen. Jens Petter. Historical and Current uses of the Northern Sea Route.1855−1917. INSROP Working Paper, 1996. P.5.
[14] Кропоткин П.А. Записки революционера. Лондон, 1990. С. 210.
[15] 15 декабря 1880 г. М.К. Сидоров был награжден большой золотой медалью Общества для содействия русскому торговому мореходству «за труды и пожертвования при исследовании Сибирского морского пути, а равно и за снаряжение шхуны «Утренняя Заря», привезшей северные продукты Сибири из Енисея в Петербург». См.: Жилинский 1918: 151.
[16] С.В. Морозов. Соловецкий монастырь и морская практика Беломорья (XVIII- н. XX в.).//Научный архив Соловецкого государственного музея-заповедника, ф. 2, оп. 1, ед.хр. 570 12−03. С. 9
[17] Записки Императорской Академии Наук по физико-математическому отделению. С. Петербург, 1899. Т. IX, N 1. С 19.
[18] Докладная записка проф. Д.И. Менделеева об исследовании Северного полярного океана. 14 ноября 1901 г. // Советская Арктика, 1937, N 6. С. 73.
[19] Ф. Нансен. «Фрам в полярном море». Т.1, М., 1956. С. 100.
