 |
| Русское Воскресение | Юрий Лощиц | 19.07.2005 |
Мы у себя дома, по понятным причинам, чужих фильмов с евангельскими сюжетами за последних полсотню лет видели совсем мало. А собственными обзавестись и вовсе не успели. Недавние слухи об экранизации булгаковского «Мастера…», где роль Иешуа предназначалась, кажется, Николаю Бурляеву, как-то привяли. К тому же о новозаветных реалиях в этом романе можно говорить лишь с известной натяжкой. Вряд ли его киноверсия могла быть рассчитана на то, чтобы приблизиться к евангельским текстам, не нарушив при этом хорошо известную ценителям романную канву.
Из знаменитых зарубежных экранизаций, конечно же, в первую очередь достойна упоминания старая чёрно-белая кинолента Паоло Пазолини «Евангелие от Матфея». В нашем советском прокате шестидесятых годов она проскользнула почти подпольно. И лишь потому удостоилась хоть какого-то внимания, что автор её был всё же известным итальянским коммунистом. Вот и не решились обидеть его прямым отказом. Судя по одобрительному отзыву о картине из уст Александра Твардовского, её успех в тогдашнем Советском Союзе мог бы быть ошеломительным. Да и в самой Италии она, догадываюсь, очень многих озадачила — и в среде католиков, и в стане коммунистов. Пазолини удалось вроде бы невозможное: и соблюсти букву христианского Писания, и, одновременно с этим, обнаружить коммунистический порыв в грозных и мятежных проповедях Христа.
Пазолини, судя по всему, обожал русскую музыку. По крайней мере, она в этой его картине сыграла просто выдающуюся роль. Сцена избиения младенцев в Вифлееме идёт под душераздирающие вопли тевтонских рыцарей из кантаты Прокофьева «Александр Невский». Душа русского зрителя не могла не затрепетать от поистине молитвенных звуков нашей эпической песни «Ой, да степь широкая…» (она сопровождает в фильме рассказ о призвании Христом первых учеников). В самом конце картины, в голгофском эпизоде, прозвучала ещё одна всем у нас памятная тогда мелодия — «Вы жертвою пали в борьбе роковой…». И это тоже было впечатление ошеломительное, способное своей неожиданностью даже у тогдашнего атеиста вызвать сочувствие к распинаемому Христу.
Раз уж речь зашла об использовании неожиданной музыки в киноэкранизациях на темы Нового завета, нельзя не упомянуть фильм, побивший по этой шкале все мыслимые и немыслимые рекорды. Это, конечно, был «Иисус Христос — Суперзвезда». Удивительно всё же, какими иногда параболическими путями вынуждена ступать истина! В нашем атеистическом Союзе даже эта культовая рок-опера, в которой главным героем оказался не столько Христос, сколько назойливо оправдываемый авторами Иуда, косвенным образом послужила для многих молодых людей первым толчком к духовному пробуждению.
И теперь сразу, минуя скандальную картину Скорцезе или простоватые поделки типа «Вараввы», — нельзя не обратиться к недавно прогрохотавшему по авангардным кинозалам России фильму Мела Гибсона.
Не знаю, нужно ли останавливаться всерьёз на мнении зрителей, которые наспех вынесли упрёк режиссеру в чрезмерном натурализме? Да, в картине много сцен насилия, много крови. Но разве в самом Новом Завете, в рассказах евангелистов о событиях Страстной недели замолчаны зверства палачей, жестоковыйность толпы, подстрекаемой фарисеями к кровожадному приговору? Само Евангелие в лучшем смысле слова натуралистично. Его авторы не скрывают ни единого из множества измывательств над невинной плотью Сына Человеческого. Эти их свидетельства — не для слабонервных, которые приходят в кинозалы, чтобы расслабиться и пожевать чипсы.
Полагаю, именно так прочитал Евангелие Гибсон. И в таком прочтении изначально был вызов. Режиссёр знал, на что идёт. Он будто сразу расслышал слова Христа, обращённые к богатому юноше: расстанься со своим богатством, раздай его нищим и тогда уже следуй за мной.
Но своими лично накопленными миллионами долларов, вложенными в постановку «Страстей Христовых», храбрый австралиец всё же не откупился от одной застенчивой американской инстанции.
Имя ей — цензура.
В эпизоде фильма, когда Пилат умывает руки, тем самым показывая, что он неповинен в крови Христа, зритель уже настраивается услышать всем и каждому теперь известный выкрик иерусалимской толпы: «Кровь его на нас и на детях наших». (Мтф. 27:25).
Но… нет в фильме Гибсона этих слов.
Допустим, Гибсон изначально и не намеревался их озвучить. Тогда зачем бы стал он вводить эпизод с умывания рук? Этим кадром Пилатова отмывания от происходящей Неправды режиссёр как раз и подготавливал зрителя к следующему монтажному стыку — к воплю толпы, поневоле являющемуся ключевым для понимания громадной всемирно-исторической драмы. Той самой драмы, что растянулась уже на две тысячи лет.
Итак, не спящая ни минуты цензура?
Я отношусь к людям, прожившим большую часть жизни не то, чтобы под гнётом, но всё же в условиях присутствия этой строгой учительницы жизни. Знаю по опыту: нашему пишущему брату в советские десятилетия вовсе не обязательно было во всём и до конца потакать прихотям цензуры. Если она вела себя слишком уж надменно, всегда оставалась возможность вообще отказаться от её услуг. А заодно, конечно, и от обещанного обнародования того или иного текста. И, следовательно, от предполагаемого гонорара.
Но мы-то имели дело с малыми числами. Понятно, что когда художник попадает в колоссальную долларовую ловушку (именно в такой оказался в итоге Гибсон) ему приходится, во избежании финансового краха, всё же учитывать капризы запрещающей инстанции. Тем более, что, скорее всего, перед ним такая инстанция объявилась даже не в единственном числе.
Шов, наложенный в данном случае Гибсоном на цензурный надрез в ткани картины, слишком заметен, чтобы не догадаться о происшедшем изъятии. В какой обстановке происходила вивисекция сценария и стоящего за ним евангельского эпизода, мы вряд ли узнаем. Но можем догадываться, что запрещающая инстанция вела себя достаточно жёстко: «Или ты, приятель Мел, убираешь слова толпы, неприятно звучащие для ныне живущих детей дома Израилева, или мы устраиваем тебе такие „страсти“, что с завтрашнего дня ты вообще исчезнешь со всех экранов мира — раз и навсегда. Что это ты, дружище Мел, вообще упёрся в эти злосчастные слова? Или ты не видел, что цивилизованные издатели, печатая новые тиражи евангельских книг, уже не включают этих слов в свои издания. Вот и ты, упрямый Мел, вместо того, чтобы набычиваться, сделай-ка вид, что таких слов, обижающих самый многострадальный народ на свете, не было произнесено вообще».
Догадываюсь: такое моё предположение об имевшей место выволочке не лишено реальных оснований. Красноречивое свидетельство тому — последние Оскаровские торжества. «Страсти Христовы» Мела Гибсона почтенное жюри отметило малодушным молчанием. Как будто речь идёт не о событии современного мирового кинематографа, а о третьесортной ремесленной поделке из разряда голливудовского «мусора».
Оскар, как известно, персона сомнительно-мифологическая, хотя и обладает полномочиями коллективного цензора. Приговор этого синедриона фильму Гибсона не лучшее ли свидетельство того, что отважный режиссёр по сути пострадал за веру Христову. Фильм его — из глубины души исторгнутое сострадание Сыну Человеческому, распинаемому миром и по сей день.
