 |
| Православный Санкт-Петербург | Священник Виктор Голубев | 17.06.2005 |
Итак, хрущевские времена… Но с гонениями я столкнулся еще раньше, еще во время войны, в ярославском интернате, куда нашу школу вывезли из голодного Ленинграда. Мне было тогда лет двенадцать, мама моя была верующей и я всегда носил нательный крестик. Директор интерната увидела его и сорвала с меня. Я тогда не посмел протестовать. Но вот прошли года, настало время мне идти в армию… «Нет, — думаю я, — здесь я креста не сниму, как бы там дело ни повернулось!» И, понятно, что вскоре о моем кресте стало известно командирам. Началась борьба с религиозным дурманом: крики, шум, угрозы… Меня вызывали к командиру полка, и я сказал ему: «Если хотите, вызывайте солдат — пусть они насильно срывают крест, сам я его снимать не буду!» Полковник покричал, поругался, но дальше этого дело не пошло. Это был 1951 год, еще Сталин был жив, и, в сущности, повернись обстоятельства не столь благоприятно, я вполне мог бы отправиться в места не столь отдаленные. Но меня спасло, во-первых, благословение св. прп. Серафима Вырицкого, которое я получил незадолго до армии, а во-вторых, то, что большинство офицеров нашего полка были фронтовиками, прошли огонь войны и не были способны на подлость: крики криками, разносы разносами, а губить человека им вовсе не хотелось.
Хочу вспомнить и еще один эпизод: как я поступал в семинарию. В ту пору работал я на заводе краснодеревщиком. Чтобы сдать вступительные экзамены, нужно отпроситься с завода, а это в 1955 году было вовсе не просто. Требовалась справка с места поступления. Но как я мог прийти к администрации со справкой из семинарии? И вот мне дали справку примерно такого содержания: «Постановлением Совнаркома за 1948 год, просим отпустить для сдачи вступительных экзаменов — не в семинарию, нет! — а в среднее техническое учебное заведение». Семинария наша приравнивалась к техникуму, а к вузу — только Академия. По такой справке меня отпустили, я с Божией помощью поступил, а вскоре повстречал на улице нашего заводского комсорга. «Ну и шуму было, — сказал он мне, — когда узнали, куда именно ты поступил!.. Всем всыпали по первое число: и мне, и мастеру, и начальнику цеха! Подумайте только: рабочего-краснодеревщика отпустили в попы!..»
Священником я стал в 1959 году… Как уже говорилось — самый разгар хрущевского атеизма. Сейчас часто вспоминают о произволе уполномоченных по делам религии — и это верно… Но я бы хотел сказать о церковных старостах и о той неприглядной роли, которую они порой играли. Ведь зачастую староста был агентом уполномоченного, так сказать, оперативным его работником. Староста вполне мог добиться того, чтобы настоятеля уволили: разбирая конфликт между старостой и настоятелем, уполномоченный всегда брал сторону старосты. Таким образом за короткий срок сменились два настоятеля в Николо-Богоявленском соборе, где я был ключарем…
Когда же я стал настоятелем в храме «Кулич и Пасха», мне тоже пришлось немало повоевать с местным старостой. Человек этот любил выпить, и если с ним трезвым можно было как-то договориться, то в пьяном виде он был неуправляем. Мог, например, учинить скандал прямо во время богослужения, а я знал, что если начну жаловаться, то уйти из храма придется мне, а не ему. Однажды мой староста по своему обыкновению расшумелся во время службы. Я пригрозил ему: «Прекрати, а не то я службу остановлю!» На это он вынул из кармана — что бы вы думали? — партбилет, и нагло помахал им у меня перед лицом. На этот раз я решил не оставлять дело так, а потребовать, чтобы хулигана убрали из церкви. Я так и обосновал свое требование: член КПСС не может быть старостой православного храма. И этот довод произвел впечатление на уполномоченного. Старосту, правда, оставили, а мне сказали, что я ошибся: это, мол, был не партбилет, а просто красная записная книжка; но с тех пор староста мой несколько присмирел… Потом времена изменились, и он вовсе ушел на покой. Несколько лет бывший староста вовсе не показывался в «Куличе и Пасхе» — боялся меня; а потом все-таки решился, пришел на службу и тихонько встал в сторонке. Я заметил его, поздоровался и сказал: «Что ж, Филиппыч, не станем старое вспоминать. Тебя Бог будет судить, — да и меня тоже!» После этих слов он приободрился и вновь стал посещать наш храм…
А про начальника его, уполномоченного, мне приходилось слышать, будто под конец жизни — то есть уже в постперестроечные годы — он горько жаловался: «Всю-то мою жизнь я эти церкви закрывал, а теперь их опять открывают… Вся моя жизнь псу под хвост пошла!..»
А вот еще одна история гонителя церкви, дожившего до новых времен. Был у нас на соседнем заводе такой деятель — воинствующий атеист, занимавший какой-то пост в парткоме. Верующим на этом заводе не было от него никакого житья: если узнает, что кто-то из работников ходил в церковь, непременно устроит разнос на собрании — со всеми вытекающими последствиями. До того дотерроризировал людей, что те боялись не то что в храм зайти, но и пройти по той стороне улицы, где находится храм: если увидит, обязательно заподозрит, что идешь в церковь или из церкви. Но вот времена изменились… И вскоре начали мы нашего активиста замечать на церковных службах. Людей это поначалу не столько даже удивило, сколько возмутило: быстро, мол, перекрасился борец с религией. А он исправно посещал службы — скромно, тихо, исповедовался, причащался, чем мог, помогал храму… И однажды — прямо во время богослужения — умер. Некоторых моих работников и это не вразумило, но я сказал им: «Дай нам Бог всем такой смерти, какой сподобил Он этого бывшего атеиста!»
Я мог бы долго рассказывать о хрущевских гонениях. Мог бы вспомнить, как однажды меня, пришедшего исповедовать болящую, забрали в милицию. Я пришел на квартиру к больной женщине и не успел еще начать исповеди, как раздался звонок и в комнату вошел милиционер: «Вы не имеете права проводить требы на дому! Пройдемте со мной!» В отделении составили протокол, но я подписывать его отказался. Более того, пригрозил милиции судом — ведь они нарушают конституцию, запрещая служить официально зарегистрированному священнику. Моя решительность спасла меня: представители власти поняли, что сделали что-то не то и постарались замять дело.
Подобных случаев вспомнить можно много, но время идет, и каждый новый год приносит новые проблемы… Да, времена изменились, но стало ли легче верующим? В годы Хрущева было ясно: этот человек верующий — это наш, этот — неверующий, от него жди подвоха. Сейчас все настолько перемешалось, и враги Церкви так удачно порой маскируются под христиан, что нужен немалый духовный опыт, чтобы распознать волка в овечьей шкуре. Народ же наш по-прежнему очень мало знает о православной вере. Нужна миссионерская работа? Да, нужна, но какая? Даже если мы откроем по миссионерскому отделу в каждом районе и будем выпускать какие-то агитационные листки — что от этого изменится? Нужна работа с живыми людьми, нужно идти на завод, в учреждение, в школу, а не ждать, пока они сами придут к нам. Осведомленность людей о вере такова, что они вполне могут ошибиться дверью и направиться в очередную секту, которых теперь развелось великое множество. Перед Церковью открылись новые возможности, но как использовать их, мы еще толком не знаем — и в этом главная трудность нашего времени. Тяжелее ли преодолеть ее, чем пережить времена гонений? Зачем задаваться такими вопросами: надо жить, надо работать, а работающему Господь пошлет и успех в делах его.
Записал Алексей БАКУЛИН
